Действительно, вскоре в палату вошла сестра.
— Петя, на операцию,- сказала она весело и взяла его за локоть,
Пете стало не до смеха.
В большой операционной пахло спиртом. Петю положили на стол. Руки ему привязали к столу бинтами, а на ноги навалилась сестра. Сердце стучало так часто и сильно, что казалось, вот-вот выпрыгнет из грудной клетки. Петьке дали выпить какой-то порошок. Сердце мало-помалу успокоилось.
— Ну-с, голубчик, сейчас мы тебе подарим свет,- слышал Петька то удаляющийся, то приближающийся голос профессора.- Только не бойся, больно не будет.
Запах спирта ударил Пете в нос. Что-то кольнуло в правый глаз, и Петька почувствовал, как вслед за этим по глазу начали чем-то скрести. Боли не было. И вдруг — свет! Обыкновенный свет электролампочки ударил в глаз. Над глазом двигались чьи-то руки.
— Вижу! Вижу! — закричал Петя.- Я вас -вижу!
— Ну и смотри на здоровье! — отозвался профессор.
Он был бородатый и усатый.
Нервы у Пети были напряжены. Больше сдерживаться он не смог и заплакал…
В свою палату Петя плыл на носилках. Ночью он не спал. Боялся, что, заснув, резким движением может случайно повредить глазам. Глаза болели. Лёжа на спине, он с завистью слушал лёгший храп Бориса Фёдоровича и тоненькое посвистывание старшины. Петя думал о том, что глаза — самое основное в жизни. Правда, это была не его мысль, а мысль старшины, но почувствовал её Петя очень ясно только сейчас, в первые часы своего прозрения. Раньше он об этом не задумывался, как вообще не думал о своём здоровье. Шёл дождь, и мама велела надевать галоши. Стоял на улице мороз, и мама завязывала горло шарфом. А Петя злился на неё. «Кутает, как маменькиного сыночка,- думал он,- всё равно выйду на улицу и сниму». Теперь же ему очень хотелось, чтобы сейчас на постели сидела мама. Петька никогда-никогда не покинет маму, когда вырастет большой.
Под утро он заснул.
… Зрение увеличивалось быстро. На пятый день врачи позволили повязку снять, и Петя уже самостоятельно мог ходить по больничным коридорам. Предметы и люди виделись ему ещё как в тумане или как в речной воде. Петя подходил к столу и с тихой радостью говорил: «Это стол!» Точно так же он узнавал и стулья, и шкафы, и кровати. Такая же радость была и в первом классе, когда Петька впервые из слогов научился составлять слова.
Он замечал, что надпись в коридоре «Не курить» с каждым днём вырисовывается всё лучше и лучше.
За день до выписки Петю вызвали в перевязочную. Врач усадил его перед таблицей, на которой были напечатаны буквы уменьшающегося размера, и стал подбирать очки.
— Ну, как видно? Ясно? — спрашивал он, вставляя в специальную оправу выпуклые стёкла.
— Не… не очень,- отвечал Петя.- Всё расплывается.
— А ну-ка попробуем вот это стёклышко. Прочитайте пятую строчку.
— Лучше. Ой, здорово как! Н, К, М, Б, Ы, Ш!
Петя прочитал и последнюю строчку. Шрифт её был совсем мелкий.
— Молодец ты у меня,- сказал врач,-в очках будешь на сто процентов видеть!
«Четырёхглазый буду! — подумал Петя.- Ребята задразнят. А вдруг и Лёвка заступаться не будет?»
Но очки, которые сидели на носу, он снимать не собирался. Смотреть через них было удивительно приятно. Особенно за окно. Там уже лежал снег. Под солнцем он сверкал и слепил глаза. От больницы уходила санная дорога. Она была прямой и тянулась к лесу. Если идти по этой дороге, то можно прийти к своему дому. Иней лежал на стёклах, и Петя очень чётко различал причудливые его узоры.
Из перевязочной Петя побежал к себе в палату. Борис Фёдорович нашёл, что Пете очки к лицу. И даже сам примеривал их. Чтобы рассмотреть Петю в очках, он приближался к нему вплотную, нос к носу. Потом Петя присел возле тумбочки. На второй полочке, за коробкой зубного порошка, лежала записка от Лёвки.
Петя развернул её. Теперь он сможет её прочитать. «Петя, здорово! — писал Лёвка.- Мне трудно тебе писать, потому что во всём виноват я. Мы с тобой были большие дураки. А снаряды, закопанные за сараем, я отдал дяде Матвею. Он влепил мне затрещину. Приходи быстрей, будем учиться вместе. Я тебе во всём помогу».
Петя разорвал записку. На сердце у него стало хорошо. И какой он всё-таки хороший друг: «Я тебе помогу».
Петя задумался. Вот он видит — пусть без очков еле-еле, но видит, а ведь могло быть и так, что… нет, об этом даже трудно подумать.
И, чтобы развлечь себя, Петя вслух стал читать журнал «Огонёк», который лежал на тумбочке. Лейтенант и старшина попросили читать громче. Читал Петя до вечера. Он никак не мог оторваться от этих чудесных мелких строчек и разноцветных картинок.
Синий турман
Новая жизнь у Миши началась в тот день, когда он, возвращаясь из школы, увидел в Петровском переулке необычную картину. Под липами стояла какая-то женщина с мешочком в руках и, отмеривая стаканчиком ячмень, продавала его прохожим. Мужчины и женщины охотно покупали зерно и тут же веером рассыпали его по переулку. А на асфальте пировало целое голубиное царство. Серые, чёрно-белые, сине-жёлтые, малиновые — короче говоря, всех цветов и оттенков голуби весело толкались, как на базаре, и моментально склёвывали всё, что им бросали. В сторонке от них сидел воробышек и незаметно потюкивал не принадлежащее ему зерно. Машины в переулке замедляли ход. Зобатые птицы степенно, вперевалку расходились по сторонам.
Миша тоже купил себе стаканчик за пять копеек и, чтобы продлить удовольствие, бросал ячмень по щепотке. Голуби окружили его, вертелись у самых ног, и Миша мог схватить одного и засунуть под курточку — ведь голуби были дикие,- но вокруг толпились люди, и неизвестно, как бы они отнеслись к этому.
С этого дня Миша решил сделать у себя кормушку. За окном на железном карнизе он насыпал хлебных крошек и стал ждать. Первый гость явился тут же. Это был воробей.
Он поглядел на Мишу одним глазком — дескать, не тронешь, а? — и, схватив крошку, бросился наутёк.
Потом Миша вместе со своим приятелем Борькой устроил сетчатую ловушку. Чуть дёрнешь за верёвочку, ловушка хлоп — и птичка наша!
Садясь к подоконнику читать книжку или делать уроки, Миша обязательно к своей ноге привязывал верёвку от ловушки. Но, конечно, он всегда отпускал пойманных птиц. Подержит, подержит в руках, покажет маме, соседям на кухне и выпустит.
Однажды на карниз уселся голубь. Не глядя на крошки, он важно прошёлся, словно капитан по капитанскому мостику. Ноги у него были четырёхпалые, нос — короткий, вздутый, с двумя чёрными щёлочками. Он был надменный, с умной шаровидной головкой и с крыльями цвета воронёной стали. Их синева отливала жемчужными красками. Но главное было другое: лапку голубя обматывала — хм, вот любопытно! — какая-то бумажка.
Миша вовремя дёрнул ногой.
Рыжеволосый Борька ворвался в комнату как по боевой тревоге. Когда ему по телефону сообщили о таинственном голубе, он притащил из дома увеличительное стекло и медицинский пинцет.
Борька осторожно пинцетом разорвал белую нитку, накрученную вокруг пушистой лапки, и развернул бумажку» Почерк в ней был аккуратный и круглый, будто принадлежал какому-нибудь отличнику учёбы, Только буква «П» была написана как печатная.
Борька долго и так и сяк вертел бумажку в руках и пристально, через лупу, изучал единственную в ней строчку:
«Прошу сообщить, кто кормит этого голубя, кроме меня».
— М-да…- наконец промолвил он.- По моим данным, это письмо загадочное. И тут, видно, дело нечистое.
— Почему? — опешив, спросил Миша.
— Видишь ли, у бумажки неровные края, и, следовательно, когда её вырывали — торопились. Значит, кто-то взывает о помощи…
Таким заявлением Миша совеем был сбит с толку.
— Подожди,- сказал он.- Эта бумажка из тетради в клеточку, и почерк тут как у школьника. Значит…
— Ваше наблюдение верное,- вдруг почему-то переходя на «вы», сказал Борька.- Но меня интересует сейчас другое: кому и зачем понадобились такие сведения о голубе? А голубь — известно ли это вам? — штука военная… А? Что окажете?