— Каких ты шикарных гостей принимаешь, Леони.

Ах, и не говори, опять я взялась оказать ей услугу… — И со вздохом прибавляет: Взялась охотно. 

Леони, которой хотелось побыть одной, теперь боится одиночества, мысли теснятся у нее в голове, ей хочется разобраться в их путанице, которая действует ей на нервы, и она чувствует, что с ее губ готовы сорваться признания. Но ока не уверена в скромности жены столяра, она знает, что у той злой язык, и что, несмотря на приветливые улыбки, она не прочь позлословить на счет ближнего. Хотя ей самой-то особенно кичиться нечем: муж женился на ней, когда она была продавщицей в «Новостях сезона» и гроша не имела; теперь у нее на языке только и есть, что прогулки, которые она совершает на автомобиле. Мадам Фессар возбуждена и не слушает рассказа о последней ссоре мясника с женой, и вдруг, мигом представив себе, как соседка две ночи бодрствовала над ее покойным отцом, будто это свидетельствует о прочной дружбе, дающей возможность понять тревогу заботливой матери, она спрашивает:

— Есть у тебя минутка, Марта?

— Да, суп уже варится.

— Тогда зайдем. Мне надо тебе кое-что сказать.

Обе женщины, — сухонькая впереди, толстая, одутловатая, в шлепанцах, за ней, — проходят через лавку, где девочка-ученица все еще вшивает подкладку, время от времени подымая от работы — утомленные глаза, так как за прилавком темно.

В кухне открыто одно окно. Кирпичная оштукатуренная стена, замшелая и неровная, окружает узкий, как колодец, двор, однообразие которого нарушается только бахромой коврика, спущенного из чердачного окна соседних меблированных комнат.

Супруга столяра сидит в плетеном кресле, она положила чистую, слегка опухшую от подагры руку на книгу, которую вчера оставил на столе около коробки с иголками мосье Фессар. Леони берет один из четырех стульев, пододвигает его к столику, где лежит книга, и живо, как насторожившаяся мышь, присаживается на кончик.

Марта опирается толстыми локтями на ручки кресла, розовую блузку распирает от массы стянутых телес, и кажется, будто на кресле — подушки из жира, обернутые материей.

Рыжая голова, вздернутый носик, посаженный между двумя круглыми щеками, в тени. Груди покоятся на солидном, подпирающем их животе, а внушительные ноги, обтянутые тонкими чулками, расставлены и приподымают пестрое вуалевое платье.

— Я хочу тебе сообщить одну вещь, но, обещай, что все останется между нами.

— Обещаю, Леони.

Внушительная грудь вздымается и опускается; в учащенном дыхании — напряженное внимание.

— Мой Анри, мой сын, — знаешь, что он задумал?

— Нет! — с силой вырывается у Марты из уст, хотя она уже слышала эту историю.

— Нет, — повторяет мадам Фессар, — ты не знаешь? Так, представь себе, он задумал жениться на служанке из пивной Фернандо, знаешь — этого испанца.

— На служанке из пивной? Да он с ума сошел, у нее нет ни гроша, а потом, знаешь, насчет добродетели… гм… гм!..

Толстая Марта покашливает.

К мадам Фессар вернулись свойственная ей самоуверенность и обычное возбуждение. На минуту мелькает мысль, что сын мог бы быть счастлив с этой чрезвычайно кроткой девушкой; но все же она не может допустить, чтобы ее Анри, служащий крупного гаража и не сегодня — завтра заведующий гаражом, женился на бесприданнице. А потом та уже кое) с кем путалась. Воспоминания о любовнике, о том, что она наставляет рога мужу, не настраивают ее на снисходительность. Ее тревожит, как бы сын всеми уважаемого владельца магазина не женился на девушке из пивной, особенно если у той нет приданого.

— Но он еще несовершеннолетний, и в сущности, он послушен, как девочка; сегодня утром я сказала ему, чтобы он прекратил с ней отношения; он расплакался, но я уверена, он меня послушается. Прежде всего оп легкомыслен и скоро утешится с другом.

Она сопровождает свою речь покачиванием головы, а маленький измятый ротик перекашивается на левую сторону каждый раз, как она сжимает челюсти. И когда иссякает поток ее речи, перед ней проносится видение домика, который ей хочется приобрести; значит — нужна сноха со сбережениями; иначе кому передать потом лавку?

— Ну, конечно, Леони, ему нужна не такая невеста, особенно принимая во внимание положение его отца. Возможно, что тот передаст ему дело и тогда он пожалеет об этом браке.

Толстуха-Марта в эту минуту забывает, что пятнадцать лет тому назад сама: служила девочкой на посылках в «Новостях сезона». Но Леони быстро подхватывает резким томом:

— Все эти барышни — народ несерьезный, для жизни семейной они не годятся…

Супруга столяра желтеет, кивает головой в знак согласия; выдыхает сдавленное «да», а потом продолжает слащавым голосом:

— В каждом супружестве важнее всего обоюдная верность, взять хотя бы моего мужа, он…

В этот момент звонит колокольчик в дверях магазина, верно, вошел покупатель. Ход мыслей обеих женщин нарушен, внимание насторожено. Потом шепотом:

— Эта девушка ему не подходит; в браке первое дело приданое.

— Ну, разумеется, приданое, — подтверждает мадам Фессар. 

За матовым стеклом двери продавщица предлагает кепи с большим козырьком — последнюю новость сезона.

Истыканными от иголки пальцами поглаживает она суконную кепку и тоненьким голоском расхваливает качество товара, а ноги стынут на холодном полу, так как подметки протерлись. Новых подметок придется дожидаться еще месяц, — хозяева туги на расплату.

Ее горе сказывается в той медлительности, с какой она водит тряпкой по уже прибранным столам. Фернандо, хозяин, убирает вазы с бананами и вишнями.

Медленно, с педантичной аккуратностью складывает она салфетки, брошенные посетителями, а у пустых скамеек и сдвинутых столов, в промежутках между которыми видны грязные опилки, в ленивой истоме трется привереда-кот, предвкушая лакомые кусочки; здесь всегда есть чем поживиться.

Щетка сметает в кучки пыль, опилки, корки, упавшие крошки, и когда Клер наклоняется, чтобы подобрать сор, слезы капают у нее из глаз. Этими действиями заканчивается ее трудовой день; до разрыва она знала, что(в это время Анри Фессар уже поджидал ее на той стороне улицы. Но сегодня, — да и всю последнюю неделю, — как только накинула свою дешевенькую коричневую жакетку — так она и одна. Возлюбленный не ждет у дверей. Она разгибается; кровь приливает к лицу, в черных глазах жестокое и беспомощное отчаяние, отчаяние женщины, вложившей все надежды своей жизни в любовь, в которую она больше не верит. У нее длинная талия, длинные бедра, короткие ноги; розовая блузка — единственная нежная нотка во всем ее облике, черные, как смоль, волосы, только подчеркивают печаль ресниц, слипшихся от высохших слез. 

Фернандо спотыкается о кошку, которая трется у него в ногах, но он не сердится, он суеверен, а у него на родине кошек не бьют. Он запирает дверь, закрытую девушкой, на два поворота ключа и говорит гортанным голосом:

— Прощайте, Клер.

Девушка дергает ставни, чтобы убедиться, плотно ли они закрыты, и вот она на улице, на которую спускается ночь, самая короткая ночь в году.

Душный воздух пропитан запахом топленого сала и луковой похлебки, он проникает в подъезды, так как двери в домах стоят открытыми. У порогов жильцы дожидаются наступления ночи. Сторож Французского банка без пиджака, и рукава его рубашки белым пятном выделяются на спинке стула; рядом вздувается объемистая блузка его супруги — торговки фруктами; консьержка того дома, что напротив, жестом подтверждает новость, которую она узнала утром: в ближайшее время особняк Сардеров будет продан.

— Молодой-то человек, выходит, разорен?..

С этими словами сторож встает с плетеного кресла.

— Ничего удивительного, при той жизни, что он ведет, — возражает ему жена.

Консьержка, поправив в сотый раз за день седеющие пряди, которые выбиваются у нее из жидкого пучка, принимается играть с тесемкой на своем синем фартуке, вертит ее в ту, в другую сторону, и когда тесемка превращается в тоненькую веревочку, она качает головой и говорит: