Возникла долгая пауза, в ходе которой безбровый смотрел на Ильича так, словно мечтал повесить его на собственных бинтах. Но Хуфу разверз уста и заговорил на удивление благосклонно.

— Я знал, что ты не так прост, — удовлетворенно констатировал фараон. — Речь твоя хитра, как у верховного жреца бога Тота. Куда ты ведешь меня, к своей выгоде, Ич?

— Ну какая тут выгода? — хмыкнул Ленин. — Просто хотел подсказать, как вождь вождю. Опираясь на ваш же собственный опыт, мною творчески переработанный…

— Говори!

— Надо занять людей, — деловито заговорил Ильич. — Чтобы дурью не маялись, надо заставить их трудиться. Это должен быть сознательный организованный бесплатный труд на благо общества, который одновременно станет победой над собственной косностью, распущенностью, эгоизмом.

— Ты говоришь о строительстве новой пирамиды? — удивился Хеопс.

— Ну зачем сразу — пирамиды. Стройка века в нашем случае без надобности. Достаточно субботника. Пускай займутся уборкой помещений: канопы протрут, скульптуры почистят, саркофаги подремонтируют. Дайте резолюцию — и я готов подхватить ваш великий почин и организовать работу, — дипломатично заключил Ленин, временно уступая лавры фараону.

— Великий почин… Великий почин! — повторил Хуфу, с удовольствием обкатывая новое выражение. — Звучит достойно. Надо было начертать эти слова на моей пирамиде. Что ж, ты убедил меня, Ич. Бери мумий и заставь их работать. А я, по итогам дел твоих, подумаю, какой должности ты достоин в новом государстве.

Ухватив обалдевшего Шайбу за локоть, Ленин потянул соратника к выходу. Однако безбровый Небмаатра, скрипнув коленкой, шагнул вперед и заступил им дорогу.

— Только помни! — уже почтительно, но упрямо сказал он Ильичу, — Ночью, когда все ложатся в саркофаги, вы оба должны быть на своем месте. Иначе двумя жителями в новом царстве станет меньше.

— Поберегись! — кричали пластиноиды. Они с натугой толкали щербатого сфинкса с сардонической ухмылкой на капризных каменных губах. С каждым рывком с его крылатой спины срывался клуб пыли и равномерно распределялся между грузом и грузчиками. Перед пластиноидами крутился Шайба и развязно орал:

— Левее! Правее! Нос задрался, да майнай же, майнай! Не кантуй, чучело ободранное, а то я тебя закантую по самые помидоры!

Угол, куда пластиноиды упорно двигали сфинкса, уже был заставлен десятками скульптур. По ним карабкалась команда атлетически сложенных инков в кожаных штанах с бахромой. Их искусно высушенная кожа цвета корицы тоже посерела, припорошенная пылью, которую они рьяно смахивали с памятников своими пестрыми, поредевшими за века, но все еще пышными головными уборами из орлиных перьев.

Над инками на бинтах висел папирусный транспарант «Мы выкопали топор войны за звание лучшего трудового коллектива!».

Лозунг был делом рук Веласкеса, к которому Ильич подкатил сразу после разговора с Хеопсом. Он вернулся тогда в состоянии радостного возбуждения, и, прихватив Пирогова, отправился в зал искать палермских. Огромное помещение было полно пробудившихся мумий. Пришлось долго лавировать в толпе, причем Пирогов по ходу дела давал пояснения, которых Ильич вовсе не просил. Проходя мимо эскимосов, выглядевших так свежо, словно они скончались вчера, Николай Иванович удовлетворенно констатировал, что «и все ж таки хранение в вечной мерзлоте вне конкуренции!», а обогнув группу кельтов, чьи рыжие волосы странно контрастировали с бурым цветом лица, сообщил, что «это результат въевшегося торфа — бедолаги утонули в болоте, где и непроизвольно мумифицировались». Ленин досадливо морщился от этих медицинских подробностей, но терпел: у него были на Пирогова свои виды.

— Товарищ Веласкес — можно вас на минуточку! — с облегчением закричал он, завидев знакомую фигуру среди монашеских ряс.

Художник приветственно замахал им шляпой и, церемонно откланявшись перед капуцинами, тоже не без усилия продрался через плотную толпу.

— Вам, товарищ Веласкес, в этот нелегкий для нашего дела час я бы хотел предложить возглавить агитпроп.

Галантный испанец опять сорвал шляпу с пером со своих кудрей:

— Дон Ич, как я счастлив. Это большая честь для меня! — заверил он. — Не сочтите за дерзость: что такое агитпроп?

— Вы рисовать умеете?

Темпераментный идальго, гордо выпрямившись, зашарил было рукой по поясу в поисках несуществующей шпаги, и Ильич поспешно продолжил.

— Ну так вот. У нас будет субботник. На стенах должны висеть агитационные плакаты. Расплетем бинты и на них красной краской напишем: «Чинчорро всех стран, соединяйтесь!» Или вот: «Долой египетское мракобесие!» …Нет, это, пожалуй, преждевременно. Напишем пока так: «Победит тот, кто овладеет субъективным фактором!» Вы не против, товарищ Веласкес?

И не успел тот открыть рот, как Ленин заключил:

— Я так и думал. Всегда был уверен в сознательности испанских товарищей.

Веласкес закрыл рот.

Теперь, окидывая взглядом зал, где субботник уже кипел вовсю, Ленин мог сказать, что художник постарался на славу. Пошарив по многочисленным закромам пирамиды, Веласкес обнаружил среди традиционной утвари палетку в виде рельефной коровьей морды с круглым углублением для растирания красок, известняк — источник белой краски, охру и сажу, из которых быстро соорудил красную и черную краски, а также малахит, толченый порошок которого дал изумительный зеленый цвет. Так что растяжки между колоннами и плакаты на стенах радовали глаз оптимистичной пестротой.

Даже суровый Небмаатра, явившийся с инспекцией в разгар субботника, не усмотрел причин придраться. А к гигантскому транспаранту «Книга мертвых — опиум для народа!» он и вовсе отнесся благосклонно, заметив: «Опиум — привилегия жрецов. Черни будет лестно такое сравнение».

Дождавшись, пока долговязая фигура инспектора исчезнет вдали, Ленин повернулся к Веласкесу и попросил:

— А теперь нарисуйте фигу с пропеллером и подпись крупно «Наш ответ Хуфу!»

— Не сочтите за дерзость, дон Ич, а что такое… — начал было испанец, но Ильич уже ухватил за локоть Пирогова.

— Николай Иванович, вы мне тоже нужны! — Он повлек хирурга в сторону, говоря полушепотом, — Собирайте потихоньку перевязочный материал — в будущем возможна большая драчка. Создадим лазарет, для конспирации назовем его рабочим профилакторием.

И опять, не дожидаясь ответа, Ленин побежал по залу в обход, раздавая на ходу указания, советуя, подбадривая, увещевая. Увидев Кристиана Фридриха фон Кульбуца, строившего куры пышногрудой сицилианской матроне, отправил его мыть канопы. Задержался на несколько минут проконтролировать, как махатмы, левитируя в позе лотоса под самым потолоком, оттирают тряпками сильно закопченные своды зала. Сказал «верной дорогой идете, товарищи!» группе чинчорро — те старательно драили пол пучками соломы, которую с готовностью выщипывали из прорех в собственных телах чирибайя.

Затем пристроился нести колонну, которую с двух сторон тащили два могучих капуцина. Ленин ухватил ее посередине и закричал:

— Товарищ Веласкес, вы должны запечатлеть меня так, как если бы колонна кончалась у моих рук!

Но тут же забыл об этой идее, углядев зорким глазом трех бездельников, наплевавших на организованный труд и усевшихся за бочкой Македонского точить лясы. Это были те самые азиаты, что так странно смотрели на Ленина в первый день собрания. Подойдя к уклонистам, Ильич укоризненно покачал головой:

— Ай-яй-яй, товарищи, как не совестно! Чем вы тут занимаетесь, пока коллектив работает не покладая рук?

— Мух считаем, — последовал неожиданно наглый ответ. Это сказал зеленозубый, взирая на Ленина с явным подобострастием — контраст, поставивший Ильича в тупик.

— Уже посчитали, председатель Мао, — поправил его другой азиат. В отличие от своего луноликого товарища, лицо его было узко и испещрено продольными морщинами.

— У вас было две, дедушка Хо? — вмешался третий азиат. — И у меня две. Вместе восемь. Потому что шестнадцать я уже убил.