— До тех пор, пока я не уволюсь. Бессрочный договор. А ты?

— О, а я родился здесь, — сказал он. — Думаю, здесь и умру.

Она посмотрела на его длинное, тонкое телосложение и насмешливо улыбнулась. Конечно же, она знала, что он тут родился. Бесполезно скрывать это. В его словах чувствовалось слабое хвастовство.

— Очень преданный работник, — произнесла она, превращая фразу в шутку между ними.

— Марсианин.

В павильоне для картов стояло полдюжины тесных электроповозок, доступных для проката. Соломон вытащил свою карточку и помахал ей в воздухе, рисуя восьмерку, пока ридер не поймал сигнал, и огни первого карта в шеренге не переключились с желтовато-красного на зеленый.

Он вывел его из павильона, но вдруг понял, что ему не хочется садиться внутрь.

— Может вы… — заговорил Соломон, затем откашлялся и попробовал снова. — Не хотели бы вы поехать ко мне?

Он видел по ее лицу, как в ее голове рождаются слова: «Конечно, почему бы нет», видел, как они по коротенькой дорожке сбегают к ее губам. Ее согласие потянуло его кровь, будто луна тянет морские воды. Но согласие растаяло, так и не сорвавшись с ее губ. Она покачала головой, но это был не столько ее отказ, сколько попытка привести мысли в порядок.

Однако она улыбнулась.

Таки, она улыбнулась.

— Попридержал бы ты коней, Сол.

Скорость не проблема. Если он во что-нибудь не врежется, скорость — просто скорость; он мог бы, в принципе, прибывать в невесомости, и двигаться при этом чуть ли не со скоростью света. То, что мучает его — это дельта-V.

Ускорение. Изменение.

Каждую секунду его скорость на шестьдесят восемь метров в секунду выше, чем секундой ранее. Или еще выше. Возможно, что и выше.

Только ускорение тоже не проблема. Мощности кораблей хватало, чтобы ускоряться до пятнадцати, а то и до двадцати g еще во времена первых химических ракет. Всегда хватало.

В этой формуле затерялся тот факт, что ускорение длится постоянно. Отношение тяги к весу, но загвоздка в том, что почти весь вес — топливо, от которого и происходит тяга-ускорение. Человек может ускориться более чем до сотни g на долю секунды, при этом сохранив жизнь. Но он умрет от постоянного ускорения. А ускорение яхты Соломона длится уже часы.

Есть, правда, аварийные выключатели. Если реактор начинает перегреваться, или магнитная емкость становится нестабильной, отключается привод. Для любой аварийной ситуации есть свой выключатель, но все идет как надо.

Все прекрасно работает. В том-то и проблема. Именно это его и убьет.

На панели управления есть ручной выключатель. Большая красная иконка. Аварийная кнопка.

Если бы он смог до нее дотянуться, все было бы прекрасно. Но он не может.

От радости не осталось и следа. Восторг сменился паникой и нарастающей ноющей болью. Если бы только он мог дотянуться до управления. Или что-нибудь, что угодно, просто бы пошло не так…

Но этого не произошло. Он боролся за каждый вздох, хватая воздух, как учили его инструктора по выживанию. Напрягал ноги и руки, пытаясь разогнать кровь по артериям и венам.

Если он вырубится, то уже не очнётся, а периферийное зрение уже поглощала темнота. Если он не найдет выхода, то умрет здесь. В этом самом кресле, со сложенными спереди руками и оттянутой под тяжестью волос кожей черепа.

Его ручной терминал в кармане словно тупой нож, которым кто-то тычет его в бедро. Он пытается вспомнить, какая масса у терминала. Но был не в состоянии. Он бьется за каждый вздох.

Его терминал. Если он дотянется до него, если сумеет вытащить, возможно, сможет послать сигнал Кэйтлин. Может она сумеет наладить дистанционное управление и выключить двигатели. Рука, лежащая поверх живота, с силой вдавлена в его внутренности, но лишь в каких-то сантиметрах от кармана.

Он напрягал руки до тех пор, пока кости не затрещали. Запястья немного сдвинулись. Кожа на запястье лопнула от трения о ремни безопасности, вытекающая кровь хлынула назад по направлению к сидению, словно чего-то испугавшись, но он сумел пошевелиться.

Он снова напрягается изо всех сил. Уже чуть ближе.

Кровь — это смазка. Трение уменьшилось. Его рука движется дальше. Это занимает минуты. Его ногти коснулись упрочненного пластика.

У него получится.

«Терпение и труд», — думает он, и доволен в этот миг, не смотря ни на что. Всё получилось. — «Всё перетрут».

Сухожилия пальцев болят, но он оттягивает карман. Он чувствует, как ручной терминал свободно скользит из кармана, но не может поднять голову, чтобы его увидеть.

Через три года после их знакомства, Кэйтлин нарисовалась в дверях его берлоги в три утра, зареванная, напуганная и трезвая. Подобного Соломон от нее не ожидал, хоть и успел узнать ее гораздо ближе. Они стали любовниками месяцев через семь после знакомства. Он это так называл. «Стать любовниками» не было фразой из репертуара Кэйтлин.

Она всегда воспринимала это как нечто низкое и непристойное. Такой уж она была. То, что она никогда не была с ним до конца искренней, являлось, по его мнению, своего рода защитой. Так ей легче было бороться со страхом и прогонять тревоги. Впрочем, пока ей нравилось временами приходить в гости и делить с ним постель, он не обижался. А если бы ей это вскоре разонравилось, то он бы расстроился, но все равно бы не обижался.

Ему нравилось, как она принимала всю жизнь вокруг в штыки, нравилась уверенность, с которой она себя вела, особенно когда эта уверенность была притворной. Она нравилась ему такой, какая есть. Так было легче для них обоих.

Ее контракт уже дважды автоматически продлевался за истечением срока — она так и не воспользовалась возможностью улететь. Устраиваясь в бригаду наладчиков вспомогательных магнитных полей, он помимо прочего рассчитывал проверить, не отдалит ли их это лишнее рабочее время друг от друга. Ни один из них не завел половых или романтических отношений с кем-то еще в центре.

Все относились к ним так, как будто они уже принадлежали друг другу, и хотя они до сих пор не были по-настоящему помолвлены, Соломон сказал бы, что они в конечном итоге верная друг друга пара. Он был уверен, что испытает обиду и горечь, узнав, что она спит с другим и считал, что она испытала бы то же самое на его месте.

Но секс и совместное времяпровождение, как бы ни были приятны, не стоят того, чтобы из-за них лить слезы, поэтому он был удивлен.

— Ты уже знаешь? — спросила она. Ее голос был тихим и дрожал. По щекам снова побежали слезы, и губы судорожно сжались.

— Думаю, нет, — ответил Соломон, пропуская её внутрь. Его нора была стандартной планировки: небольшая комнатка, совмещающая в себе кухню и гостиную, с набором удобств, позволяющих сготовить нехитрый завтрак, крошечным телеэкраном и пространством, где могли бы усесться три-четыре человека. Далее — спальня, за ней — кладовка и ванная.

Как здесь любили шутить, на Марсе нора человека — его крепость, в которой эстетика крепости сочетается с комфортом общежития. Кэйтлин тяжело опустилась на один из стульев и обхватила голову руками. Соломон закрыл дверь. Он не знал, заговорить с ней или обнять, или обнять и заговорить. Он решил для начала обнять. У ее слез был запах — соленый и влажный, запах ее кожи. Она рыдала у него на плече до тех пор, пока любопытство и нервы не заставили его, наконец, отбросить жалость и вспомнить, что он ей не плюшевая обезьянка.

— Итак, о чем же я должен знать?

Она прокашлялась сквозь всхлипы.

— ООН, — ответила она. — Они вспомнили про правило отколовшейся провинции. Их корабли уже завершили разгон. Их сорок. Они уже движутся по баллистической траектории.

— Как! — удивленно воскликнул он, и она снова начала рыдать.

— Всё эти треклятые сепаратисты. С тех пор как они издали свой манифест, на Земле восприняли это на полном серьезе. Не так, будто сепаратисты — это просто кучка недальновидных кретинов, которые делают все ради привлечения к себе внимания. И они развязали войну. Они, в самом деле, собираются воевать, Сол. Они будут сбрасывать на нас бомбы, пока мы не превратимся в слой углерода толщиной в десять атомов.