Еремин и Александр за эти дни окончательно выбились из сил, намерзлись, оба кашляли и чихали. Однажды пришлось и заночевать в степи — заглох мотор, — и, чтобы не замерзнуть, всю ночь поочередно отбрасывали от машины снег лопатами. Спасали их валенки, овчинные тулупы, теплые шапки.

Теперь они торопились к вечеру лопасть домой. А вьюга не унималась. Снега еще больше навалило в степи, пробитая тракторами дорога уходила вперед, как в тоннель. Машина то и дело зарывалась. Но и до дому оставалось каких-нибудь шесть-семь километров.

Однако, когда въехали на окраину последнего перед районной станицей хутора Вербного, Александр, всю дорогу с молчаливым мужеством деливший с Ереминым трудности поездки, взмолился:

— Погреемся, Иван Дмитриевич, а? — повернул он к Еремину измученное, черное лицо.

— Может, дотянем? — неуверенно сказал Еремин.

— Нога уже на акселераторе как мертвая, — Александр пошевелил ногой в валенке.

Подвернули к первому слева дому, возле которого стеклянно звенел на вьюжном ветру обмерзшими ветвями тополь. Им открыла дверь хозяйка. Еремин попросил у нее разрешения обогреться, и она молча посторонилась, пропуская его и Александра в дом. В темных сенях Еремин не рассмотрел ее лица и лишь уже в доме увидел, что попал к той самой сердитой женщине с дерзким взглядом серых глаз, с которой неделю назад познакомился в степи на заснеженной дороге, — к Дарье Сошниковой.

Кроме Дарьи в доме сейчас были еще три или четыре женщины. «Должно быть, — догадался Еремин, — те самые, что сопровождали возы сена». Тогда все они были закутаны в шали, одеты в тулупы, с поднятыми воротниками, теперь же сидели в натопленной комнате вокруг стола в чистых, аккуратных кофтах и юбках, с накинутыми на плечи белыми и серыми пуховыми платками, с лицами, блестевшими от крема. Еремина и Александра они встретили, весело переглядываясь и теснясь за столом, освобождая им место. Еремин понял, что попал на женские вечерние посиделки.

В красной крапчатой кофточке, с брошкой на груди, с темными, необычайно подвижными бровями на миловидном лице, Дарья могла сейчас сойти за младшую и притом неизмеримо более приветливую сестру той самой сердитой и грубоватой женщины, которая неделю назад отвечала Еремину на дороге. С раскрасневшимся лицом она хлопотала по дому, расставляя на столе тарелки с угощением: вареную картошку, соленые огурцы и помидоры, творог, горячие, только что снятые с огня пышки. Она пригласила к столу и Еремина с Александром. В ее обращении с Ереминым не было и следа той резкой насмешливости, с которой она отвечала ему тогда на дороге. В ней было даже заметно какое-то смущение, правда веселое и лукавое. И ее тонкие, разлетающиеся в стороны брови все время загадочно трепетали.

Еремин сперва подумал, что эта разница в ее поведении, скорее всего, объясняется различными обстоятельствами их встреч: там, в снегу, Дарья была озабочена делом, замерзла и устала, здесь же она принимала его как гостя. Но вскоре все разъяснилось. Одна из сидевших за столом женщин, самая молодая, державшаяся дичком, поглядывая на Еремина круглым смешливым глазом, все время отворачивала от него лицо и вдруг не выдержала, прыснула, прикрывая рот ладонью.

— Стешка! — укоризненно заметила ей соседка. А у самой карие глаза тоже смеялись, уголки губ вздрагивали. И все женщины, поглядывая на Еремина и друг на друга, пересмеивались.

— Ой, как вспомню, как Черенков у нас лопаты отнимал! — выдавила сквозь смех Стешка. И, пряча лицо за плечо соседки, затряслась в неудержимом приступе смеха.

Еремин видел, что и другие женщины тоже не могут удержать улыбок. Он смотрел на них недоумевающими глазами.

— Вы, товарищ Еремин, тогда нашего Черенкова, должно быть, до смерти напугали! — рассеивая его недоумение, пояснила Дарья. И у нее уголки губ неуловимо подергивались. — Еще не доехали мы с сеном до станицы, видим, бегут навстречу — он, заместитель, зоотехник и другие мужчины, — руками, как мельницы крыльями, машут. Мы забеспокоились, думали, может, какая беда в станице случилась. Добегают и молчком начинают у нас из рук лопаты и вилы рвать. Черенков злой: «Из-за вас, говорит, меня теперь на весь район начнут прорабатывать». Позабирали себе вилы и лопаты, а нас проводили домой.

— Выходит, подействовало? — улыбнулся Еремин.

— Не знаем, надолго ли, — погасив в глазах искорки, вздохнула Дарья. Брови у нее перестали трепетать, лицо стало серьезным и немного печальным. Она сидела, поставив локти на угол стола и поворачивая в пальцах круглую солонку. Ее голова с гладко зачесанными волосами при свете блестела. — Может, это Черенков только на время к нам подобрел? С испугу? Что-то не похоже на него, чтобы он своим разумом до этого дошел. Сейчас-то, Иван… забыла ваше отчество…

— Дмитриевич, — подсказал Еремин.

— Сейчас, Иван Дмитриевич, нам хорошо: всех женщин на женскую работу поставили, а мужчин — на мужскую. Сейчас у меня и спина по ночам не гудит и к детишкам есть время в книжку заглянуть. Вы тогда Черенкову, должно быть, крепко по совести ударили. А потом время пройдет, райком забудет, и совесть у него опять успокоится. Она у него редко просыпается, он ее вином усыпляет. Опять начнет нами как хочет помыкать, самую тяжелую работу навалит, от которой женщины потом по ночам криком кричат.

— Райком не забудет, — заявил Еремин.

— Так ли? — недоверчиво и серьезно посмотрела на него Дарья. — Мы, Иван Дмитриевич, работы не боимся, колхоз — наш, да ведь забывают, что мы женщины. Такие же, как и те, которые в городе в театр на машинах ездят и у модисток вот такие… — Дарья показала рукой, — платья шьют.

Еремин невольно рассмеялся — так это было похоже.

— А то неправда? — строго взглянула на него Дарья.

— Правда, — охотно согласился Еремин.

— Мы не против таких платьев, пускай носят, это же наши дети; у меня у самой племянница — врач, сейчас замужем за полковником. Мы только просим, чтобы и о нас вспоминали не только тогда, когда нужно быков взналыгать. Вот на нее тоже такое платье надеть — генерал замуж возьмет. — Дарья кивнула головой на смешливую Стешу.

Стеша, к которой относились эти слова, покраснела под взглядом Еремина так сильно, что слезы блеснули у нее в уголках глаз, и она, скрывая свое смущение, сердито и дерзко передернула плечами:

— Ты бы спросила, пошла бы я за него замуж?!

— Стеша ловит птицу повыше генерала, — подтвердила ее соседка.

Женщины весело засмеялись.

— Ну, хотя бы и за министра, — быстро согласилась Дарья. Красная как пион, Стеша сердито и смущенно поглядывала на подруг и на Еремина, не зная, как себя повести. И потом рассудила, что лучше всего ей и самой поддержать шутку.

— За молодого можно, — опять вызывающе передернула она острыми плечами, чем вызвала взрыв смеха.

— Нет, Иван Дмитриевич, от райкома тут много зависит, — после того как улегся смех, продолжала Дарья. Вот у нас в колхозе уже четвертый год электричество, не больше полусотни столбов надо, чтобы его к токам дотянуть, а женщины и этим летом все зерно от бунтов до весов и от весов на машины ручными носилками перетаскали. Это у Черенкова называется механизация. Еще и похваливает: смотрите, какие у нас вдовы, вдвоем насыпали центнер зерна и несут. Из женщин на весь колхоз одна только я бригадир. А в других колхозах? Вот вы тогда, должно быть, обиделись на меня…

— За что? — удивленно спросил Еремин.

— Не обиделись? — зорко посмотрела на него Дарья. — Это хорошо. Среди председателей колхозов — ни одной. Председатель сельсовета — одна. В Бирючинской МТС до прошлого года председателем колхоза Золотарева, держалась, не женщина, а гром и молния, пятерых мужчин стоила, — сняли. Поставили пьяницу, зато в штанах. У нашего бывшего секретаря райкома недаром фамилия была Неверов. Не верил, что женщина с этой работой может справиться. Кроме телячьего хвоста и бычиного ярма, он нам ничего не доверял. Даже на куриные фермы в районе заведующим стали мужчин выдвигать.

— Чудно, — с задумчивым удивлением вставила немолодая, с застенчивым смуглым лицом и карими глазами соседка смешливой Стеши. — В войну мы в колхозах сами хозяевами оставались. Выйдешь в степь, а она одними платками цветет. Почти на веревочках пахали-сеяли и справлялись, хлебом фронт обеспечивали. А в мирное время не доверяют. Чудно! — повторила она с застенчивым удивлением.