Поднявшись, он решительно направился вперед. Но с промокшей одежды текло, в ботинках чавкало, и он стал мерзнуть. Теперь он боялся, что простудится и не доберется к партизанам. А тогда все, что он узнал и увидел в городе, так и останется при нем. Чтобы согреться, он решил бежать. Брызги летели от него во все стороны, но теплее не стало. Остановился. Разулся. Сбросил с себя одежду и начал поочередно все выжимать. Сильней всего старался над рубашкой. Потом ею же, как полотенцем, начал растираться. Сначала закоченевшее тело не чувствовало ничего. Но потом тело начало согреваться, кое-где от сильного трения саднило. Но он тер и тер, пока не устал до изнеможения. Еще раз выжал рубаху, быстро оделся и сразу же побежал изо всех сил.

К рассвету Коля попал в болото, которое, словно речка, впадало в Припять. Попытался пробраться по нему с помощью выломанных палок. Но болото становилось все ниже, все непролазней. Наконец впереди блеснула вода. И Коля понял, что это заболоченный берег ручья, впадающего в реку. Может быть, даже того ручья, через который он переводил тогда партизан по кладке.

Идти до кладки вдоль болота — это долгое дело. Здесь может быть не меньше пяти километров. И усталый, окоченевший, он решил забраться в реку и по воде миновать болото. Вброд обойти не удастся. Это он знал. Там, где впадает в речку даже маленький ручей, дно так затоплено тиной, что обойти ее можно по стрежню реки. Пришлось снова раздеться, связать одежду в узел и, держа его над головой, лезть в воду.

На этот раз плыть было трудней. Устал за беспокойную ночь, перемерз. Но, к счастью, плыть пришлось метров двадцать, не больше. Выбравшись на берег, Коля повторил и обтирание и выжимание одежды. Но теперь после этой процедуры он так устал, что не только бежать, но и просто идти, пробираться сквозь переплетенные прибрежные лозняки, больше не мог. Он выбрал местечко повыше и сел. Ветер тут Же пронизал его своими холодными колючками. Но он, ни на что больше не обращая внимания, уснул.

Разбудил его громкий возглас:

— Найденыш! Товарищ командир, это наш Коля!

Коля вздрогнул. Но, не открывая глаз, повернулся на другой бок, еще больше скрючился и засопел. Ему снилось, что он у партизан. Но спать ему больше не дали. Кто-то перевернул его на спину и начал снимать рубашку, приговаривая при этом:

— Закоченел. Совсем закоченел.

Коля вздрогнул, открыл глаза и сел, готовый бежать. Над ним на корточках сидел освещенный солнцем Моряк.

— Окоченел, ми-илый! — протянул он дрогнувшим голосом. — Давай-ка скорей растираться да переодеваться в сухое.

Коля еще мало что понимал, но ему стало хорошо и нестрашно — попал к своим. Как это случилось, сейчас не важно. Раз свои, пусть делают с ним что хотят. И он опять опрокинулся на спину, теперь уже на что-то сухое. А его терли, растирали, похлопывали добрые, заботливые руки.

— Спирту бы или хоть самогонки, чтобы разогреть, — слышал Коля.

— Да, а то, несмотря что июль, воспаление легких схватит мальчонка. Ну, как там у тебя, не кипит?

— Закипает, товарищ командир, — отвечает голос издали.

— Поднимай мальчонку, — сказал командир, — а я брошу ромашку в кипяток, согреем ему нутро.

Коля открыл глаза и сел. Ему тут же надели сухую рубашку, пиджак. Он встал и уже сам натянул чьи-то большие, но такие теплые и мягкие штаны. Не было ни ветра, ни дождя, ни холодного шершавого языка, так предательски его лизнувшего. Было солнце, были люди, свои, настоящие.

Партизаны. «Варяга» уже поняли, что каждый вечер со стороны Пинска в течение получаса строчит пулемет. Неясно было только, в честь чего ведется эта методическая стрельба. Или это какая-то учеба, или расстрелы пойманных за день людей, неугодных фашистам. А на третий вечер после исчезновения Коли часовой, дежуривший на берегу Припяти, сообщил командиру, что стрельба, начавшаяся, видимо, в городе, быстро нарастает, приближается по реке. Весь отряд по боевой тревоге вышел из сарая и расположился среди кустарника на возвышении, с которого далеко просматривалась водная гладь. Стрельба длинными очередями действительно приближалась. Но минут через двадцать прекратилась. И больше не возобновилась.

Как ни присматривались партизаны к ночной реке, ничего не было на ее поверхности такого, что помогло бы разгадать причину столь длительной стрельбы. И вдруг боец, находившийся в секрете у самой реки, заметил пустую лодку, плывущую по самой середине. Он доложил об этом командиру. На перехват лодки были посланы двое. Один, не уверенный, что лодка все же пустая, с берега держал ее на прицеле. А другой поплыл наперерез, готовый нырнуть с головой, как только заметит какую-то опасность. Но лодка оказалась действительно пустой.

Партизан забрался в нее и, обнаружив на дне шест, быстро подогнал ее к берегу.

Лодку вытащили и заметили, что верхняя доска левого борта прострочена пулеметной очередью. Нашли несколько пробоин и у самой ватерлинии, обозначавшейся когда-то краской, теперь уже почти начисто облупившейся. Прострелен был и жестяной набалдашничек на носу.

Напрашивался только один вывод: кто-то плыл в этой лодке, и его обстреляли.

Что с ним? Утонул, убитый? Взяли в плен? Или сумел уплыть?

На рассвете Моряк дотошно осмотрел простреленную лодку, приказал ее вытащить на берег, позабивать колышками пробоины и спрятать где-нибудь в камышах. А сам все никак не мог понять, что же произошло в лодке.

На лодке не обнаружено ни крови, ни каких-то других следов раненого. А при такой стрельбе не ранить человека не могло, даже если бы он лег на дно. Судя по этому, командир предполагал, что гребец нырнул с лодки еще до стрельбы по ней. И может быть, спасся. Если он местный житель, то, конечно, уплыл на правый, болотистый берег, где легче спрятаться.

Так поразмыслив, командир пришел к выводу, что надо пройти по всему берегу примерно до того места, где прекратилась вечерняя стрельба. Если же на этом берегу никого не обнаружат, перебраться на левый. Может, человек ранен, нуждается в помощи.

Взяв двух бойцов, Моряк отправился по берегу в сторону города. И вот они набрели на того, кого и не ожидали увидеть уже вообще.

Когда Колю отогрели ромашковым чаем и рассказали про лодку, тот вскочил от радости. По перечисленным приметам он узнал свою лодку.

Когда вернулись в лагерь, командир сразу же потребовал уложить мальчонку спать. Но тот запротестовал:

— Пока не расскажу все, что узнал, спать нельзя.

— О сестренке что-нибудь узнал? — участливо спросил Моряк.

Коля сник и коротко рассказал о том, что узнал о Вере. А потом стал подробно рассказывать обо всем, что увидел в городе, занятом врагами. И в заключение нарисовал в блокноте командира набережную, обозначил все огневые точки и проставил расстояния между ними.

Командир, тут же измерив его шаги своими, перевел их в метры.

— Ну а теперь спи, — приказал Моряк. — За самовольную отлучку из отряда тебя надо наказать. Но за разведку объявляю благодарность и зачисляю в отряд.

— И партизанскую клятву буду давать? — Коля так и встрепенулся.

Командир закрыл свой блокнот и, как бы взвешивая его, сказал сурово:

— Это вот и есть твоя клятва. Ты поклялся не испугаться фашистов, когда шел по городу, и не испугался. Поклялся пройти по набережной, все разузнать и так сделал. Клятва в разведке — это самая верная клятва.

Из того, что сообщил Коля, партизан больше всего обеспокоили сведения о бакенщике. До этого командир считал, что бакенщик может стать их помощником в предстоящей операции. И вдруг оказалось, что его сыновья в полиции, а значит, это не тот человек, на которого можно положиться. Теперь встал вопрос лишь о том, чтобы его обезвредить.

Правда, в глубине души Моряка одолевали сомнения в достоверности принесенных Колей сведений об этом человеке.

Дело в том, что, служа в Пинской флотилии, Сергей не раз встречался с бакенщиком. Это был многодетный человек, трудолюбивый и очень добродушный.