— Чем же у тебя не боевое задание? — ответил командир. — Ты на самом боевом посту — душа отряда. Вот создадим штаб, тогда и посмотрим… А пока пиши.

Что будешь делать? Сижу, пишу. Воюю на бумаге.

А тут стряслась беда. Ушли подрывники на железную дорогу и не вернулись. Послали мы по их следам разведку и узнали, что ребята наши даже не дошли до железной дороги, погибли тут, рядом, за рекой. Их перестреляли бандеровцы. Люди прозвали их секачами, сокирниками[2], за то, что секли и рубили всех, за кого им гитлеровцы платили.

Нам уже сообщали, что за речкой, в Волчищах, появились эти сокирники, что они ловят партизан и передают гестаповцам. А те платят им продуктами да табаком. Мы не верили, что это правда. Очень уж это дико. Ну а когда эти головорезы подняли руку на наших ребят, мы тут же решили с ними расправиться.

В первую очередь надо поймать главаря. Ведь не все село в банде. Ну а как ты узнаешь, кто там главарь?

Послали мы в разведку Сережу Пасечника. Смелый был хлопец, разбитной. Но схватили его бандиты, связали и отвезли в гестапо.

Пошла наша самая хитрая разведчица, Зося Ткачук. Уж эта все разузнала бы до тонкости, она умела к людям подходить, особенно к женщинам. Но и ей не повезло. Зося родом была из Малевичей. Это на границе с Западной Белоруссией, за сотню километров от украинского села Вербное, в котором стоял наш отряд. Мы надеялись, что тут Зосю никто не знает. Да и она была в этом уверена. А входит она в Волчищи, и вдруг ей навстречу хромает бабуся с палочкой, ее соседка из Малевичей.

— Зосечка! А сказали, что ты была в партизанах да тебя немцы убили! — на всю улицу запричитала старуха и руками всплеснула от радости. — Иди ж я тебя поцелую, моя дорогая соседочка!

На лавке перед домом, возле которого они встретились, сидят женщины, уши развесили. А бабуся не унимается:

— Ты думаешь, чего ж я тут? Вот же когда твоего батька повесили немцы, а хату подпалили, занялась и моя халупа. Осталась я в чем сейчас перед тобою стою. Так я за палку и пошкандыбала от села до села. Люди добрые кормили и переночевать пускали. На десятый день и пришкандыбала сюда, в Волчищи. Тут же у меня брат жил. А только и его уже нету. Хашисты запороли шонполами. Хатынка стоит, то я в ней и притулилась. Ну то теперь вдвоем будем бедовать. Ты мне будешь и за дочку и за внучку. Между людьми не пропадем…

Ну, после такой «радостной» встречи Зосе ничего не оставалось делать, как поскорее уйти: через час все село будет знать, что она дочь замученного фашистами коммуниста…

Вернулась она в отряд, рассказала о случившемся. Загоревали мы. Сидим вечером в хате: командир, комиссар и я. Сидим и думаем, что делать. Лучина в печурке чуть поблескивает, да нам свет и не нужен. Досада берет.

Вдруг вбегает часовой:

— Товарищ командир, там задержали дядьку, в Волчищи шел.

А мы теперь никого не пускали за речку через наше село.

— Давай его сюда! — требует командир.

Входит печник. Я это сразу понял по заляпанной глиной одежде, по инструментам. И невольно вспомнил отца. Он тоже был печником. Но всегда и уходил на работу чистым, и приходил таким, будто бы только что искупался. Но таких мастеров мало, каким был мой батя.

Командир подбросил в печурку лучины. Смолистые чурочки вспыхнули, осветили усатое, мрачное лицо задержанного.

— Вы что, печник? — спрашивает командир мужика, робко остановившегося у порога.

— Га? — печник приставил руку к уху, как делают глухие. — Вы мини? Кажить дужче, бо я тугый на вухо.

Командир усадил его на скамейку рядом с собой и расспрашивает, зачем шел, почему именно в Волчищи и как раз через село, занятое партизанами. Тот поясняет, что из его села другой дороги в Волчищи нет. А шел именно туда потому, что там можно хорошо заработать: село богатое, в начале войны домов понастроили, а печек нету.

Командир спросил, большая ли у печника семья. Тот ответил, что жену и четырех маленьких дочек фашисты сожгли в их собственном доме за то, что накормили и обогрели партизан. Осталась только старуха мать да семилетний сынишка, но и те уцелели случайно: мать грибы собирала в лесу, а мальчишка пас корову. Теперь они в лесу живут, в землянке.

Пока они так перекрикивались на всю комнату, мы с комиссаром потихоньку говорили о том, что, если бы печник не был глухим, ему и поручили бы разведку в бандитском селе. Но что может узнать глухой? Кто станет кричать ему в ухо про банду и ее главаря?

И тут я вспомнил своего батю, как он звал помогать ему и все твердил: «В жизни любая специальность может пригодиться». Вспомнил я все это и вполголоса говорю комиссару:

— Дурень я, не научился у батьки делать печи, теперь пошел бы вместо глухого и все разузнал.

Командир повернулся. Лицо красное, то ли от печурки, то ли от гнева.

— У тебя батько был печник?

— Да, — говорю, — печник. Да еще какой! Печка у него звенела, как медный колокол!

— И ты, бисова душа, не научился печи делать? — командир подошел ко мне так быстро, что я думал — за уши отдерет, как провинившегося мальчишку. Он был вдвое старше меня, мог наказать попросту, по-отцовски.

Я только руками развел:

— Вот же не научился, грязной работы боялся.

— Ну так садись и учись, — приказал он. — Дядьку этого мы задержим, а ты пойдешь вместо него. К утру чтобы стал первоклассным печником.

Тут же натаскали в хату кирпича и начали делать печку. Командир и комиссар перебрались в другую хату, а мы работаем.

К утру я должен стать «первоклассным печником», а штабных дел у меня по горло. И много таких, что надо за ночь завершить, иначе без меня тут не разберутся. Подставил я стол с бумагами к самой печке. Пишу приказы, подшиваю дела, а изредка посматриваю на шуструю работу печника. Я считал, что самое главное в печном деле — это запомнить, что за чем идет — когда дверцы вставить, когда колодезя выводить.

Мастер долго молчал, делал свое дело. А потом, когда уже возвел половину печки, сказал скорее с насмешкой, чем с упреком:

— Учитесь вы, я вижу, как мой племянник, заглазно. В тридцать девятом, как пришли Советы, Володька поехал в Москву, поступать в институт. А через месяц вернулся с двумя чемоданами книг.

«Не приняли?» — испугалась мать.

«Чего же. Приняли. Учиться буду заглазно. И работать и учиться».

Вот и вы тоже заглазно… А только печка не институт. Тут главное, чтобы руки навыкли.

Да, прав этот добрый дядя. Тысячу раз прав. Но что мне делать? Надо и то и это…

Вот тут я и вспомнил своего батю печника…

Когда я учился в пятом классе, мечтал стать корабелом. День и ночь строил катера, крейсеры, эсминцы. Все доски, какие отец запасал для дела, я изрежу, бывало, на кораблики.

Закончил шестой класс. Большой стал, такой дядя, как сейчас, только лет меньше. Отец и говорит:

— Раз у тебя каникулы, идем со мною печи делать.

А батя был самый лучший печник во всей округе. За ним нередко приходили из таких дальних деревень, что я и названия их не слыхивал.

Зовет он меня с собою: поработаешь каникулы, на инструмент заработаешь, а зимой опять строй свои корабли.

Я мнусь: очень уж не хотелось учиться на печника. Наконец набрался храбрости и бухнул:

— Я не хочу быть печником! Выучусь на корабела.

— Да я тебя и не заставляю всю жизнь ходить в печниках. Только летом будешь помогать. Я-то без тебя обойдусь, а тебе лишняя специальность в жизни пригодится.

— Печи делать пригодится? — не поверил я. — Что я, на скоростном лайнере буду ляпать из глины твои печи?!

— Не хочешь, оставайся собак гонять!

На том дело и кончилось. Отец ушел на все лето один.

А через год он опять мне свое:

— Ну, ты уже совсем большой, да и поумнее стал, Идем все же печи делать.

И опять я ему:

— Не хочу печником быть.

Теперь я уже мечтал стать полярным летчиком.

Он опять повторяет, что не собирается делать меня печником, но что в жизни мне это пригодится.