Ури вышел из телефонной кабинки, приютившейся в дальнем уголке кабачка "Губертус", возле курочки и петушка, - парных дверей в туалет. Он был здесь в первый раз после того, как его занесло сюда в ту нелепую смурную ночь, память о которой была почти смыта волнами горячечного бреда. В полутемном низком зале было пусто и тихо, только где-то за дверью, наверно, на кухне, скучно бубнило радио:

"...когда мы поем, мы держимся за руки и раскачиваемся все вместе, а еще лучше, если мы обнимаем друг друга, потому что души общаются друг с другом через тело.., когда кто-нибудь кладет мне руку на грудь или между колен, он проникает в мою душу еще глубже..." - монотонно рассказывал женский голос.

Ури огляделся. Слева высилась стойка бара, увенчанная кофейной машиной и бессчетными кранами впрессованных внутрь пивных бочек, справа зеленело обширное поле зеленого бильярдного стола, за ним выстроились отделенные друг от друга решетчатыми перегородками обеденные столики под красно- белыми клетчатыми скатертями. Над стойкой висели вниз голо-вой окольцованные бронзовыми зажимами крупные бутыли с янтарными коньяками местного производства. Пространство между баром и бильярдом было густо уставлено длинными пивными столами из хорошо оструганного некрашеного дерева, вдоль которых тянулись такие же деревянные лавки. Было очевидно, что в этом заведении пили гораздо больше, чем ели. Рядом с бильярдом переливался всеми цветами радуги и весело попискивал экран игрового автомата.

Со стен на Ури глядели бесчисленные Губертусы, искусно вырезанные из узловатых хитросплетений древесных корней. Они выглядели, как портрет одного и того же человека в разные минуты и годы его жизни - в молодости и в старости, в беде и в радости, в гневе и в застольной беседе. Было что-то магнетически притягательное в этих хитрых мордах с узкими проницательными глазами и ощеренными бородатыми ртами, так что Ури не мог оторвать от них взгляд, невольно прислушиваясь при этом к сбивчивому женскому голосу, звучащему по радио. Это была одна из тех раздражающих передач, когда кто-то неумело рас-сказывает свою историю, а ведущий не перебивает, чтобы вернее следовать правде жизни:

"...а в свечном воске смешаны душистые травы, от которых голова кружится... когда мы долго поем, мы становимся как один человек, будто поем одним голосом все, и тогда наши слова доходят прямо до Бога, и он слышит наши просьбы. В тот момент, как он нас слышит, демоны зла покидают наши души, и нас пронзает яркий свет... мы все падаем на пол, как попало - кто на колени, кто ничком, и начинаем кататься по полу... к нам приходит озарение, и силы зла уже не могут нам повредить..."

Хлопнула дверь, и за спиной Ури что-то звякнуло. Он оглянул- ся, - за стойкой стояла хмурая костлявая женщина с потухшей сигаретой в углу рта и старательно терла тряпкой зеркально чистую поверхность между кофейной машиной и пивными бочками. Ури понял ее появление как намек, что ему пора что-нибудь заказать, и попросил кружку темного пива. Монотонный голос продолжал бубнить за закрытой дверью, но разобрать слова уже было невозможно. Нацедив полкружки, кабатчица долго отстаивала пиво, пока осядет пена, чтоб долить доверху, так что у Ури было полно времени ее разглядеть. Он никак не мог вспомнить, видел ли он ее в тот вечер, хотя лицо у нее было запоминающееся - этакий женский вариант Губертуса: тот же кочковатый нос, те же узкие проницательные глаза, разве что без бороды, хоть, впрочем, какая-то щетина топорщилась у нее на подбородке.

Фрау Губертус тем временем тоже внимательно разгляды-вала Ури и делала какие-то выводы из того, что увидела.

- Три пятьдесят, - не сводя с него глаз, сказала она.

Ури достал из кармана пригоршню монет и бросил на стойку. Он чувствовал себя почти Крезом - вчера он получил свою первую двухнедельную зарплату. Вполне приличную, если учесть, что работа его состояла только из ухода за свиньями и строительства холодильника. Забой свиней Инге взяла на себя.

Кабатчица отсчитала свои три с полтиной и вопросительно уставилась на него снова:

- Я могла вас тут раньше видеть?

Ури ссыпал оставшуюся мелочь в карман и отхлебнул пиво, - это был божественный продукт, в котором горечь гармонично сочеталась с терпкой сладостью:

- Как-то поздно вечером я заходил к вам, чтобы спрятаться от дождя.

Лицо кабатчицы озарилось каким-то потусторонним восторгом, будто упоминание ночного визита Ури в кабачок открыло перед ней новые, ей одной ведомые горизонты. Она рывком отворила дверь в кухню и позвала хриплым прокуренным голо-сом:

- Марта! Хватит сказки рассказывать, неси мне чистые кружки!

Голос резко оборвал свою речь на полуслове - значит, это было вовсе не радио! - и на пороге появилась толстая баба с подносом чисто вымытых пивных кружек. При виде Ури она застыла на пороге кухни, словно новые горизонты открылись и перед ней. Женщины быстро обменялись полувзглядом-полукивком и Марта, не отрывая глаз от лица Ури, с таким размахом поставила поднос на стойку, что одна кружка соскользнула с него и закачалась на самом краю.

- Смотри, куда ставишь! - взвизгнула кабатчица, ловко подхватывая кружку почти на лету, но сталкивая при этом на пол весь поднос. Рассыпавшиеся кружки со звоном покатились во все стороны. Из кухни вопросительно выглянул высокий мужчина средних лет, судя по повадке - хозяин кабачка. Его мелкие правильные черты странно не вязались с очень светлыми, почти прозрачными выпуклыми глазами от совершенно другого лица.

- Что за шум, Эльза?

Кабатчица пожала плечами и, не удостоив его ответом, начала собирать кружки.

Толстая Марта присоединилась к ней, а хозяин стал цедить в из бочки пиво, лениво разглядывая два мелькающих перед ним зада - тощий и пышный, от чего в его прозрачных глазах вспыхивали и гасли многоцветные сполохи. Ури взял свое пиво и сел в дальнем малоосвещенном уголке, пытаясь сообразить, не та ли это Марта, которая пару раз приходила в замок скандалить. Хозяина он теперь вспомнил: и голос, и глаза, и имя - Вальтер.

Хлопнула входная дверь, и в кабачок вошли двое - кажется, виденный уже здесь крепкий мужик средних лет с большой пластиковой сумкой в руке и молодой бритоголовый парень, затянутый в черную кожу со стальными бляшками - может, и этот знакомый, по поезду? Парень, громко цокая подковками высоких сапог, буркнул "Грюсс Готт!", прошел к игровому авто-мату, бросил в него монету и начал сосредоточенно играть, а мужик бережно опустил свою сумку на стойку, куда Эльза кончала ставить последние кружки.

- Все, все, все! Спешите познакомиться с нашей ведьмой из замка! - высоким голосом ярмарочного зазывалы выкрикнул он, распуская стягивающие горло сумки тесемки.

"Гейнц!" - предостерегающе крикнула Эльза, указывая глазами на Ури, но было поздно: Гейнц (точно - Гейнц, его Ури тоже вспомнил) уже извлекал из сумки искусно вырезанную из длинного корня куклу. Толстая Марта радостно захохотала и захлопала в ладоши, - кукла и впрямь была похожа на Инге. Это была уродливая злая карикатура, но суть сходства была уловлена с большим мастерством. Пока Марта злорадно тискала куклу, словно пыталась причинить ей боль, Эльза что-то тихо говорила Гейнцу, многозначительно поглядывая в угол, где сидел Ури. Вальтер тоже прислушивался к ее словам, медленно прихлебывая свое пиво. Цветные сполохи в его странных глазах вспыхивали еще ярче, - то ли там отражались всплески красок на экране автомата, то ли зажженные Эльзой лампочки в цент-ральной люстре, увенчанной старинным оранжевым абажуром с шелковыми кистями.

Не говоря ни слова, Вальтер поставил еще одну кружку под пивной кран, а затем взял из ящика острый нож и, сняв с крюка висящий над стойкой круг сырокопченой колбасы, бросил его на деревянную доску и стал умелыми ровными взмахами строгать его на тонкие, почти прозрачные кольца. Закончив свою работу, он полюбовался полученным натюрмортом, добавил к нему обе кружки - свою и вновь нацеженную - и, аккуратно ступая среди лавок, понес его к угловому столику, где сидел Ури.