Знакомыми до тошноты оказались и разговоры проституток, обсуждавших бандитские дела и клиентов — проклятое дежа вю не собиралось отпускать меня и здесь. Более того, выяснилось, что наши хозяева, прибалтийские сутенеры, боятся всего куда как больше, чем «Сатурн», о котором, по правде, я и не скажу, будто бы он чего–то боялся. В Германии существовало множество бригад, промышлявших рэкетом, и добычу свою они искали среди нелегальных бизнесов, таких, как наш. Эти бригады и слухи о них не давали нам покоя чуть ли не ежедневно, а иногда мы запирали двери и часами не работали, потому что охранник снизу предупреждал, что в округе мелькнул кто–то из людей Аскера, Черепа или Магомета. Это все были прозвища бандитских главарей, которые занимались угонами машин и разбойничали среди нелегалов, боясь попасться в поле зрения бундесполиции.

Вот представьте, что вокруг спокойненько себе процветали сытые бюргеры, не задумываясь о том, что на самом дне их распрекрасного общества существует клоака, набитая бесправными нелегалами, а внутри этой клоаки рыщут гнусные хищники, и каждый день там происходит борьба за выживание. Ну, а как бы вы отнеслись, если бы вам красочно рассказали о помойке с крысами, на которую вывозят мусор из вашего дома? Вы предпочтете о ней не вспоминать, и будете правы. Так же, примерно, вели себя и немцы. Я сужу по разговорам с клиентами, которые были буквально наивными детьми, расспрашивая нас про работу и про условия, в которых мы живем.

В нескольких дурацких книжках я читала, что русские мафиози расправлялись с добрыми Альбертами и Фрицами, которые хотели помочь несчастным проституткам, что сутенеры, стреляя направо и налево, отбивали своих рабынь у благородных заступников, и прочую чушь в этом роде. Я вновь рискую не угодить вашим ожиданиям, но в Германии я не встречала ни одного вооруженного сутенера, а Ганс или Фриц, хоть бы они и были нищими безработными, вызывали у этих самых сутенеров неподдельный страх. Дело в том, что полноправные немцы могли одним телефонным звонком в полицию расправиться с любым нелегалом и закрыть, как вредный для общества, любой бордель.

То есть, нелегальный бордель существовал до того момента, пока какая–нибудь жена, выследившая неверного муженька, или соседка, которая слышала музыку в неурочный час, не заявляла в полицию, и той не было угодно перевести на нас негодующий взор. Опять же, в Германии я слышала, что есть места, где проституток держат в рабстве и бьют за любое ослушание, но обычно говорилось, что этим грешат албанцы или югославы. И поскольку я и те, кого я знала лично, никогда близко не сходились с албанцами, то полагаю всю эту болтовню досужими вымыслами. Во всяком случае, мы с Сабриной и наши коллеги, рижанки, готовы были еще и заплатить какие–то проценты от заработка, только чтобы нас оставили в покое все эти сердобольные Гансы, полицаи, и нервные домохозяйки впридачу. Кстати, немецкие проститутки, обычно это были наркоманки и такие же нелегалки во втором поколении, могли расправиться с нами не хуже ревнивых жен. Они и делали это, донося в полицию на незаконных конкурентов, а мы едва успевали унести ноги на другую квартиру.

За три месяца, которые мы проработали в Мюнхене, наш пуф менял адрес четырежды, а потом снова грянул гром.

Но вначале был замечательный день отдыха, который мы вместе с Вальтером провели на Лебедином озере, по-немецки Шванзее. Восхитительный замок Нойшванштадт, будто бы построенный гениальным ребенком, сошел в реальность, как из диснеевского мультика, и его можно было пощупать, войти в него, любоваться им. Знаете, у меня к тому времени было недоверчивое отношение к понятию красоты. Возможно, дело здесь в том, что клиенты очень часто делали нам фальшивые комплименты, и мы выработали в себе иммунитет к не имеющим ценности словам. Но помимо красоты людей, для меня существовала красота природы, восхищавшая с самого детства, и эти два понятия как бы жили по отдельности. Человеческое начало в красоте было неискренним и преходящим, а красота леса не таила в себе никакого практического смысла, просто радуя глаз.

Созерцая Нойшванштадт, я поняла, что величие человека все–таки не вымысел, раз он способен создавать творения, подобные этому замку. И раз так, то я тоже должна создать что–то красивое и осмысленное в своей жизни.

— Соня, ну иди к нам! — наконец, я услыхала девчонок и оторвалась от ажурного парапета, где могла бы простоять, любуясь, весь день, не обращая внимания на холодный ветер с гор.

— Я хочу повести вас в хороший ресторан тут поблизости, — сказал важный Вальтер. — Обещаю, вы такого вкусного мяса никогда раньше не ели.

Последние слова были обращены к нам с Сабриной, потому что Вальтер считал девушек из России настолько обездоленными, что их восторг вызывается всего лишь упоминанием вкусной еды, ну, как слюна у собачек Павлова. Большая голова Вальтера возвышалась над нами, когда он уверенно вел нас к своей хорошей германской машине, заходил в ресторан, усаживался с уверенным видом за стол. А мне казалось, что если мужчина подчеркивает свою значительность каждым движением, значит у него в жизни серьезные проблемы. Сколько таких вот внушительных мужиков я знала, и вроде бы ни разу не ошиблась. По-настоящему уверенные в себе люди улыбчивы и раскованны, уж поверьте моему опыту.

Вальтер сделал заказ для всех, а потом официант принес бутылку водки, покрытую инеем, и веселье началось. Бюргеры за соседними столиками с интересом косились на странную компанию, но мы вели себя пристойно, слушая Вальтера, который начинал понемногу расслабляться.

— Их было четверо, — говорил он, — и я решил отоварить самого здорового из них, чтобы другие обосрались. Ну, он выпал с двух ударов, а другие повыхватывали перья. Все турки носят с собой ножи, это у них в крови. Мы вот любим в морду, чуть что, а они сзади пыряют, и ноги. Так я к забору прислонился, дрын выломал такой, — он развел руки примерно в мой рост, — и думаю, хрен вы ко мне подойдете. Тут наши пацаны услышали шум, и тоже выбегают…

Что–то мне это напоминало, ах да, первый мой мужчина легко нашел бы с Вальтером общий язык. Уйду ли я когда–нибудь от этого дежа вю?

— На корабле было заняться нечем, так мы затаривались в портах вином, чтобы в баре не платить наценку, и эти девчонки бухали наравне с нами, но почти не пьянели… Со школы они все, как вы, мечтали стать валютными проститутками, хорошо, когда мечты сбываются, да? Светка, красивая, в натуре фотомодель, никому не давала, сколько не пила. Но мы с ней как–то зарулили в казино… Нет, в Баварии они запрещены, поехали в Баден-Баден, а это уже Райнланд-Пфальц, там самое старое казино в Европе, такое навороченное, с картинами на стенах, на потолках, ну, это надо видеть. Она проиграла в одну ночь половину того, что заработала за полгода, слава богу, другую половину домой отослала через «Вестерн Юнион»… Ну и началось, они догнали нас у Магдебурга, подрезали, а мы с Виктором выходим и говорим… У меня в руке балонный ключ, у него «беретта» с двумя патронами в обойме, но те–то не знали… Меня обшмонали полицаи, и ничего, а он до сих пор сидит…

Отголоски чьих–то жизней, глупостей, ошибок… мне было почему–то приятно слушать Вальтеров треп, и особенно хорошо, что ему нравилась не я, а одна из рижанок, светленькая, очень ревнивая девушка, имя которой как–то не вспоминается. Если Вальтер смотрел на кого–нибудь другого, она пинала его под столом, и он переводил взгляд на нее. Они спали вместе за стенкой в том же опрятном недорогом пансионе, где жили мы все, и я каждую ночь слышала их возню и страстные стоны, если не уставала настолько, что засыпала беспробудным сном. Мои кошмарные сны прекратились, кстати, в тот день, как мы сели в международный автобус, и я жалела только, что не взяла с собой в дорогу из России хороших книг. Хотя бы и учебников.

— Молчать, суки! Это налет! — классическая фраза, которую все слышали в кино, звучит жутковато, если обращена к вам лично. В реальной жизни, в тихом и чистеньком германском борделе.