Позже до меня дошло, что виной всему была разница в пять или шесть лет, разделявших нас. Маша была готова принять на себя грозное обвинение, спасая меня, но там, где дело касалось мужчин, ей была ненавистна сама мысль о том, что кого–то могли ей предпочесть. Особенно, если речь шла о девушке моложе, чем она. Природа наградила Машу настоящей красотой и умением преображаться — какой дар для женщины сравнится с этим? Прибавьте сюда еще и многолетние занятия танцами, сделавшие ее стройную фигуру совершенной, а движения отточенными. В самом деле, не мне было с ней тягаться, но и не я стояла часами перед зеркалом, высматривая морщины на правильном лице с немного раскосыми глазами, не массировала шею, не тратила свободные деньги на хорошую косметику и солярий. Из всех талантов, которые были даны ей свыше, она пестовала один, по ее мнению, самый главный, и не мне было ее судить. Наверное, она и с иглы соскочила только потому, что теряла привлекательность из–за наркотиков, и, если это так, то я понимаю ее, как поняли бы и вы, увидев Машино точеное личико на высокой шее, маленький нос с чуткими ноздрями, правильную линию бровей и мягкие припухлые губы. Машка была совершенством, и я думала над тем, как сохранить ее дружбу надолго и какое утешение придумать для нее, когда время все–таки начнет неумолимо ее менять.

Женское отделение СИЗО не только условиями содержания, но и своим контингентом довольно–таки сильно отличалось от баварской тюрьмы. Здесь сразу бросались в глаза суровые уголовницы, а наркоманки составляли меньшинство. Но какие бы страшные истории вы не читали в детективах, хочу снова вернуть вас к реальности: в камере на пятнадцать человек никакого особенного насилия не практиковалось, не довелось мне видеть ни грозных коблов, ни развращаемых девочек-первоходок. Возможно, в мужской тюрьме порядки и в самом деле зверские, но туда я, сама понимаете, не добиралась, а о женской скажу, что самое главное, оставшееся в памяти — это атмосфера тоски и безысходности. В Германии я не ощущала этого, поскольку не была преступницей, а всего–то готовилась к высылке.

В России я тоже никакой вины за собой не имела, но разве только виновные у нас сидят? А значит, не все невинные гуляют на свободе — вот вам простой физический закон в нашей жизни. Кажется, еще Ньютон додумался. Или Ломоносов — не помню точно.

Словом, рассказывая про наш СИЗО, я представляю, что вот мужик, какой бы он ни был, однажды уходит из дома, и на одной из своих дорог совершает глупость или ошибку. Так он попадает в тюрьму, и это, конечно, плохо, но он ведь что–то искал, выйдя из своих дверей? Может быть, он нашел чужое, возможно, нашли его, подло подставив, но это его предназначение — уходить, чтобы искать добычу, и поговорка «Не зарекайся от тюрьмы да от сумы», придумана именно для мужчин.

А предназначение женщины совсем другое — она хранит очаг, следит за домом, и ей вовсе не надо выбираться на полную опасностей дорогу, чтобы испытать себя. От этого–то заключенные женщины выглядят нелепо, и тюрьма для них поистине дом вздохов. Нигде ни до, ни после не слышала столько тяжелых бабских вздохов, как там, будто бы сама женская душа жаловалась казенному дому на печальное недоразумение, переживая не о себе, а о своем настоящем доме, волнуясь, как там обойдутся без нее, и обойдутся ли.

Какие же законы нарушали женщины, томившиеся со мной? Убийцы и соучастницы налетов и ограблений волновали меня меньше остальных, как, впрочем, и наркоманки. Но сюда попадали женщины, которые занимались бизнесом, и вот они–то были мне по-настоящему интересны.

Ирина с мужем были акционерами преуспевающего торгового дома, который занимался оптовыми поставками продуктов в московские розничные магазины. Им принадлежали две птицефабрики в Подмосковье и завод по выпуску сладких молочных сырков. Для тех, кто не понимает: это изнурительный способ зарабатывания денег, в котором должна быть построена безупречная логистика. Проще говоря, продукт скоропортящийся, и должен поставляться точно в срок, соответственно заказам ваших розничных клиентов. Если вы думаете, что это просто, значит, вы никогда не занимались бизнесом, и не представляете себе, чего стоит соблюдение графика поставок, и какие проблемы создает всего лишь прокол колеса, ошибка кладовщицы, или там затоваривание склада. Жизнь производителя и оптовика продуктовой группы товаров — это постоянное пребывание между молотом и наковальней, даже Филипп Котлер описывает этот бизнес с некоторым сочувствием, а что уже говорить о наших, российских условиях, постоянных проблемах то с транспортом, то с персоналом, который на Подмосковной птицефабрике, чего уж там, не из роботов состоит. Вы вообще, когда–нибудь были на птицефабрике? Или рядом с ней? М-да, я и сама, давно преодолевшая брезгливость и приноровившаяся не обращать внимания на неприятные запахи, думаю, не выдержала бы такой работы на трезвую голову.

В один пре… паршивый день к Ирине и ее мужу домой пришли крутые ребята из уважаемой подмосковной группировки и разжевали, что птицефабрики вообще–то находятся на их территории.

— Так чего вы ими не занялись, когда они убыточными были? — спросил Иринин муж.

— А мы же вам три года дали, — объяснил тугодуму браток. — Типа, сначала на ноги встаньте, а теперь, понятное дело, фабричные зарплату плюс премиальные получают, значит, наладили вы процесс. Пора подумать о том, чтобы начать делиться с ближним.

Братки были перенаправлены к московской крыше торгового дома, и крыша заявила, что это не ее проблемы, потому что она отвечает только за московские дела, а следить за коровами, или там курицами серьезным людям по статусу не подобает. Но вот если уважаемых акционеров кто пальцем тронет, тому не поздоровится. Расчет крыши был, в общем–то, прост: еще никто на птицефабрику налетов не совершал, а жизнь и здоровье Ирининой семьи вроде бы находились под опекой.

Однако, часть акций птицефабрик, которые были одним АОЗТ, оказалась через подставную фирмочку в руках районной администрации, и вот этот–то акционер, о котором все думать забыли, вдруг возмутился неправильным распределением доходов и обратился в районный суд. Правильно думаете, все это было одно кодло с бандитами, и даже кто–то на ком–то был там женат: судья на двоюродной сестре каких–то бандитских братьев, а глава администрации был зятем начальника милиции соседнего района, который всех местных ментов тоже держал в дружбанах. Злоупотребления быстренько нашлись, суд именем Российской федерации обанкротил птицефабрики и передал их во временное управление кому–то из своих. Московская крыша, наконец, спохватилась, но ей было сказано, что слово подмосковное блюдется, здоровье и жизнь никто ни у кого не отнял, а что до курочек, то вы сами, господа хорошие, сказали, что сия мелочь слишком ничтожна для сиятельных москвичей, вот мы тут по мелочишке и расстарались.

По всем понятиям выходило — правы подмосковные, и гневная крыша взвалила вину на саму Ирину и ее мужа, дескать, не углядели возможность иска от подзабытого акционера. Ну, что уж там, промашка действительно была, но это вина юристов из московской штаб-квартиры торгового дома, своих–то законников у Ирины с мужем не было. В общем, чтобы как–то ситуацию разрулить по-людски, уже стало нечего и думать, и тогда в отчаянии муж Ирины схватил вороненый «Мосберг» и помчался на джипе к тому самому главе администрации своего района, который был кукловодом всей этой затеи.

Здесь начинается уже чистая уголовщина, потому как переговоры по бизнесу зашли в тупик, и в условиях нашей родной отчизны горячий народ вспоминает о запредельных методах воздействия. По счастью, обошлось без жертв: грамотно сработавшая группа захвата (могут, когда хотят, для друзей–то) застала стоящего на коленях главу администрации, борова, пудов под десять, и мужа Ирины, приставившего «Мосберг» к необъятной груди своей жертвы. Картину дополняла моя новая знакомая, которая с воплями и слезами пыталась вклинить свое хрупкое тело между муженьком и его приговором. Впрочем, она тоже проходила как соучастница, поскольку чиновник-терпила дал на нее показания.