Жалко действительно не было. Уж с чем, с чем, а с финансами проблем на моем персональном горизонте что-то не наблюдалось. Скажи мне кто-нибудь еще полгода назад, что на Рождество я окажусь в Париже, да еще с полными карманами наличных, — рассмеялся бы в лицо тому острослову. Все-таки жизнь — абсолютно непредсказуемая штука. Это ж надо — как все обернулось…

Да-а, с деньгами получилось интересно. Очень интересно. Майор Борисов оказался человеком слова. Сам втравил меня в эту историю, сам и компенсировал мне понесенный урон. Как моральный, так и физический. Не знаю, чего ему это стоило, но через пару недель после памятной мизансцены в дацане ко мне в больницу заявилось двое тусклых типов в хороших пиджаках и с кожаными портфелями в руках. Без малейших эмоций в голосе один из типов проинформировал меня в том смысле, что по действующему законодательству мне, Стогову И. Ю., 1970 года рождения, как обнаружившему алмаз Шань-бао, в дальнейшем именуемый «Клад», причитается получить двадцать пять процентов от стоимости вышеупомянутого алмаза. Каковая сумма составляет…

Когда сумма была произнесена вслух, то первое, что мне подумалось, — это то, что пулевое ранение в бедро каким-то странным способом дало осложнение на голову. В тяжелой форме. С горячечным бредом и галлюцинациями. Оказалось — нет, все правда. Типы достали из портфелей необходимые бумаги, оформленные надлежащим образом, и дали мне подписать.

Смех и грех — после того как я подписал, второй из визитеров, доселе молчавший, заявил, что сумма государственного налога на причитающиеся мне двадцать пять процентов составляет чуть ли не три четверти от только что названной фантастической цифры. Я улыбнулся и сказал — хрен с вами, подписав и это. В общем, уже через пару недель после их визита я ковылял по вокзалу Де Монмартр и со всеми основаниями считал себя на редкость богатым парнем.

…Обогнув район Карюзель дю Лувр с его фантастическими ценами и тысячами модных бутиков, я вышел прямо к саду Тюильри. Путеводитель утверждал, что местная елка — самая роскошная во всем Париже. Елка и в самом деле была ничего, а вокруг нее расхаживала пара дюжин Дедов Морозов и оглашала окрестности радостными возгласами, смысл которых я, со своим словарным запасом, понять даже и не пытался. От долгой ходьбы я немного запыхался, сел на лавочку и закурил.

Бегали детишки, пахло жареными каштанами, между лавочкам ходили продавцы всякой всячины. Где-то на прилегающей улице надрывалась музыка. По аналогии я вспомнил ободранную, хмурую елку, которую под Новый год устанавливают на Невском. На этой, из сада Тюильри, висело не меньше тонны самых причудливых украшений, а для той, из Петербурга, средств хватало, помнится, только на гирлянду красно-синих лампочек. Интересно, стоит ли она там в этом году? Я вспомнил Невский, «Гостиный двор», перекресток у гостиницы «Европа»… Тот самый перекресток, возле которого так недавно притормозил джип и на Невский выскочили трое бритоголовых парней. Ни одного из которых уже нет в живых.

Я говорил себе, что история эта кончилась, что все уже в прошлом, но иногда мне и самому не верилось в это… То утро, когда от меня ушла блондинка (про себя я так и называю ее — Анжелика) и сразу вслед за ней заявился майор Борисов, стало одним из самых неприятных за несколько последних лет моей жизни. Я проводил майора в свой кабинет (ни в кухню, ни тем более в большую комнату вести его я не рискнул), мы сели, и он начал говорить. А когда он ушел, я напился так, как не напивался уже черт знает сколько времени.

Как оказалась, чертовы спецслужбисты следили за мной. С самого первого дня, когда в «Мун Уэе» застрелили китайца. Ничего умнее, как приставить ко мне «топтуна», в голову им не пришло. Майор уверял меня, что это обычный порядок работы со свидетелями. Мне кажется, он все-таки врал и в тот момент они меня подозревали. Не знаю в чем, но подозревали. Однако очень скоро подозревать перестали. Вечером того же дня они с некоторым удивлением обнаружили, что следят они за мной не одни, — есть конкуренты.

Сперва спецслужбисты удивились. Затем заинтересовались. Навели справки у «соседей». Ни милиция, ни расплодившиеся нынче комитеты «топтунов» конкурентов за своих не признали и уверяли, что слежку за мной не организовывали. После того как на Невском я угодил в руки Диминых головорезов, эфэсбэшники взялись за следопытов-конкурентов плотно, и то, что им удалось выяснить, мигом представило всю историю с убийством китайца в совершенно ином свете.

Первый же из «топтунов», взятый ими «в разработку», вывел их на Анжелику. А уж стоило им потянуть за эту ниточку, как клубочек начал сам собою раскручиваться — да как интересно!

Очень быстро они выяснили, что канувшая в небытие и вроде бы даже похороненная где-то в Тибете аспирантка профессора Толкунова развернула в городе на редкость активную деятельность. С помощью Дэна привезла в Петербург Ли, отыскала архив Кострюкова, а чтобы не впутывать в грязную историю непосредственно генконсульство, попутно наняла на черновую работенку Димину команду головорезов. И параллельно со всем этим сама активно занималась поисками алмаза Шань-бао.

Правда, чем больше людей участвовало в поисках бриллианта, тем теснее становилось сплетавшимся между собою амбициям и интересам. Ли не желал передавать алмаз властям, на чем настаивало консульство. Дима, разумеется, не желал удовольствоваться ролью простого исполнителя и попросил долю. Дэн не доверял ни Ли, ни Диме, ни Анжелике. И кровь полилась рекой.

Впрочем, даже при таком раскладе Анжелика провела всю партию безупречно. Она настолько виртуозно вертела попавшими в ее сети мужчинами и сталкивала их время от времени лбами, что лично я не сомневаюсь — алмаз все равно достался бы ей. Ей одной. Если бы не маленькая — малюсенькая! — ошибочка.

В тот момент, когда, перебрав лишку в клубе «Мун Уэй», она, сама нетвердо понимая зачем, подсела за мой столик, — все пошло наперекосяк. Я был лишним в ее виртуозно разработанном плане, и план рассыпался, как карточный домик. Лишний повод задуматься о вреде алкоголя и случайных знакомств.

Ошарашенные масштабами вскрывшейся интриги, коллеги Борисова приняли решение накрывать всю цепочку одним махом. Тем утром у меня дома, прихлебывая кофеек, майор одну за другой показывал мне фотографии. Ирка-студентка — молоденькая, коротко стриженная, хорошенькая. Она же с профессором Толкуновым — судя по всему, где-то в гостях. Еще раз она — перед отбытием в Китай за материалами для диссертации.

Дальше шли фотографии посвежее и поинтереснее. Она и Дэн. Она и Дима в той самой квартире, где я очнулся привязанным к стулу. Она с полным равнодушием во взгляде наблюдает за тем, как меня, шарахнутого дубинкой по затылку, впихивают в Димин джип. Наконец, она, одергивая плащик, выходит из моей парадной.

Последние несколько фотографий были сделаны явно телеобъективом — с большого расстояния и из укрытия. Однако главное на них было видно: я влип, и влип серьезно. Как можно было ей поверить? Не знаю… Как можно было всерьез слушать все то, что она мне говорила? Вспоминая ту единственную ночь, проведенную с ней, я видел — вела она себя прямолинейно как бульдозер. Пришла узнать, что именно мне известно о Шань-бао, — и узнала. Вот и все. Но, в конце концов, надо же хоть кому-то в жизни верить? Я и поверил. И от этого было мне в то утро стыдно и неловко — я чувствовал, как краснеют мои уши, и, поджимая пальцы ног в домашних тапочках, не знал, что сказать майору.

В принципе, уже приглашая меня в свою спецбольницу, майор знал почти все и об убийстве Ли Гоу-чженя, и о поисках бриллианта. Потому-то так элегантно и подвел меня к разговору о Толкунове, поэтому-то и не очень расстроился, что Леха Молчанов ничегошеньки ему перед смертью не сказал. Не знал Борисов только одного — где именно спрятан сейчас алмаз Шань-бао. А я к тому времени уже знал. И, как и подобает законопослушному гражданину, все ему выложил. На блюдечке с голубой каемочкой.

Еще за день до нашего с ним разговора я допер-таки, что означают слова из мантры Кострюкова насчет влагалища богини и сияющего бриллианта. В мантре этот пассаж гляделся явно инородной вставкой, и знай я с самого начала, что весь сыр-бор заварился именно из-за бриллианта, — догадался бы еще во время беседы у Толкунова. Но тогда я не знал. Картина складывалась по кусочкам. Толкунов перевел мне мантру. Дэн во время беседы в дацане, ни о чем не подозревая, показал на статую Шакти. Молчанов перед смертью произнес-таки последнее слово — «бриллиант». Все детали имелись в наличии — тут уж не догадался бы, что к чему, только клинический идиот.