— Для кого консилиум? Для Стеллы? — перебил я его.

— Нет, пока для капитана. Мне пришлось прислать ему сиделку. Я говорил ему, что…

— А что со Стеллой? — не выдержал я.

— Я бы и сам хотел это знать! Опять на нее что-то накатило, да еще почище, чем прежде.

— Но когда я уходила, она была абсолютно спокойна, — удивилась Памела. — От всего отрешенная и прекрасно владеющая собой.

— Нечего было вам к ней ходить.

— Но меня просил капитан.

— Лучше бы он сперва позвонил мне.

— Вы бы согласились.

— Но успел бы предупредить вас, чтобы вы ее не волновали.

— А я и не волновала!

— Ну не знаю! — не сдавался Скотт. — Одно могу сказать: когда я заходил к ним часов в десять утра, Стелла крепко спала. Но проснувшись, по словам капитана, начала рыдать, скандалить и умолять, чтобы он разрешил ей повидаться с вами. А уж когда вы ушли, пришлось вызывать меня, и я застал ее черт знает в каком состоянии.

— В каком? — вскричал я. — Вы же нам ничего не объяснили! Будьте добры, расскажите подробней Дать вам бренди?

— Нет, спасибо. В каком состоянии? В точности как ребенок, на которого нет управы. Бегала по комнате в одном халате. Собой не владела совершенно. Кричала, что не хочет глотать таблетки, не хочет больше оставаться дома и не желает ехать к мисс Холлоуэй. Казалось, все внушает ей страх — и я, и комната, и дед. Когда он поднялся к ней со мной, она на него прямо набросилась. Бедняга был потрясен, слова не мог вымолвить. Я уверен, до сих пор она ни разу в жизни не смела ему грозить. А тут накричала на него, а потом ударилась в слезы. Боже, как я с ними измучился.

— Вы просто опоили ее снотворным, и она ничего не соображает, — заявил я.

Доктор огрызнулся:

— А вы бы хотели, чтобы она не пила лекарств и свихнулась?

— Но после ухода Памелы она спала?

— Да, три часа.

— И заснула без снотворных.

— Капитан говорит, что да.

— А проснулась в таком состоянии? Странно!

— Какая-то дьявольщина!

Я предпочел бы, чтобы Скотт выражался более осмотрительно.

— Главное, утром она же была само смирение, сама покорность.

Скотт кивнул:

— Да, я знаю. Просто непостижимо. Должен сознаться, что я в растерянности.

— Она вам не говорила, что ее раздражает? — спросил я.

— Ее раздражает все! Она восстает против всех и вся. Просто сама не своя, ее не узнать. Можете вы себе представить буйствующую Стеллу? Выкинула в окно цепочку с медальоном. Нарочно швырнула на пол безделушку и разбила ее.

Это действительно было непостижимо. Я увидел что Памела насторожилась:

— Какую безделушку? — спросила она, словно это имело значение.

Но тут же я все понял.

— Гипсовую статуэтку своей матери, — пояснил Скотт.

Памела в ужасе посмотрела на меня. Я сказал:

— Боюсь, Скотт, что все это очень серьезно.

— А я что говорил? — сердито ответил он. — И разве не понятно, что послужило причиной? Ваш визит Памела. Ее словно в разные стороны тащат — с одной стороны капитан и все ее воспитание, с другой — вы и «Утес», который, непонятно почему, имеет для нее такую притягательную силу. Да еще все здешние явления и видения. Господи Боже, это может кончиться только одним!

Он шагал взад-вперед по комнате, распаляясь, как в лихорадке.

— Чем? — испугался я. — Куда вы гнете?

— Шизофренией, — изрек он.

Я даже усомнился, правильно ли расслышал, и с трудом заставил себя переспросить:

— Раздвоение личности?

— Вот именно.

Это звучало убедительно. И впрямь закономерный исход для всего происходящего. Только отец Энсон назвал бы это «дьявольским наваждением».

— Да ничего подобного! — возмутился я. — Из-за одного случайного припадка вы делаете такие выводы! Вы сами потеряли голову, дорогой мой. Никакой шизофрении у Стеллы нет.

— Пока нет, но скоро будет. — Скотт знал, о чем говорит, и мне пришлось извиниться.

— А чем лечат шизофрению? Скотт поколебался, потом сказал:

— Я не поручусь, что диагноз должен быть именно такой. Тут скорее даже не раздвоение личности, а сосуществование двоих в одном человеке… или у нее маниакально-депрессивный психоз.

Не помня себя от беспокойства, я закричал:

— Чем это лечат? Объясните, что надо делать.

Скотт уклончиво ответил:

— Обычно врачи этим не занимаются.

Я все понял.

— Да она придет в себя, — дрожащим голосом сказала Памела, — возьмет себя в руки и поправится.

— Только на это и остается рассчитывать, — ответил Скотт. — Я пробовал воздействовать на нее, ссылаясь на состояние деда, объяснил, что он серьезно болен, и это произвело впечатление, она постаралась успокоиться. Умоляла не говорить деду, что нарочно разбила статуэтку, горько плакала. Ну а медальон-то я успел подобрать.

— И что вы сказали капитану? — спросил я.

— То, что она велела, конечно. Не мог же я сказать правду.

— За Стеллой никто не ухаживает? — горестно спросила Памела.

— Теперь у них будет сиделка.

— Меня капитан, наверно, не пустит?

— Вас! — ужаснулся Скотт. — Ни за что на свете! Ох, простите, пожалуйста, — опомнился он. — Я совершенно измочален. Уже плохо соображаю.

Он ничего не ел весь день. Поскольку Лиззи ушла на ферму, Памела сама принесла ему на подносе холодное мясо. Доктор набросился на него, как волк. Поев, он согласился выпить и наконец несколько смягчился.

— Зря я все это вам выложил, не положено врачу болтать, — озабоченно наморщив лоб, проговорил он. — Но я не мог иначе, ведь раздирать Стеллу на части никак нельзя. Она погибает. Кто-то из вас должен отступиться. Когда я успокоил ее, она стала послушной, кроткой, и такой ей следует оставаться. Вы двое действуете на нее возбуждающе. Вам надо Исчезнуть с ее горизонта — раз и навсегда.

— Понятно, — согласился я. — Наверно, вы правы.

Памела посмотрела на меня. Такой взгляд бывал У нашей матери, когда у меня болело ухо, словно самое важное на свете было утишить эту боль.

— У Стеллы необычайная сила воли. Она все это преодолеет. Завтра утром она уже будет сама собой.

— А завтра вечером кем? — горько воскликнул Скотт. — Эта дьявольщина периодически повторяется! Больше всего меня пугают именно эти перемены. Вот уже два дня она то святая, то безумная цыганка.

— То святая, то цыганка! — упавшим голосом повторила Памела. Она оперлась на стол, мне почудилось, что сейчас с ней случится обморок. У меня у самого в голове гудело.

— Я позвоню вам утром, — пообещал Скотт и поднялся, собираясь уходить. Он едва стоял на ногах.

Я довез его до дому. Памела поехала с нами, мне не хотелось оставлять ее в «Утесе» одну. Когда мы возвращались, она тихо плакала. Утешить ее мне было нечем. Меня самого мучило тяжелое предчувствие.

Глава XVII

СПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС

Мне послышалось, что Памела плачет, и я соскочил с постели. Ей, конечно, было отчего рыдать, но так надрывно и безутешно?

Перед дверью ее спальни я остановился, прислушался. Нет, это не Памела — и на том спасибо. Плач раздавался где-то вдалеке. Я заглянул в мастерскую, там было пусто и, как всегда, неприветливо. Я снова подошел к спальне Памелы, но рыдания затихли, а я уже понял, что плач этот звучал будто в моих воспоминаниях. Памела тихонько позвала меня, и я вошел в ее комнату. С сестрой все было благополучно, она зажгла свет и, накинув на плечи ночную кофточку, сидела в постели, прислушиваясь.

— Слышал? — спросила она.

— Еще бы! И испугался, что это ты.

— Подожди секунду. Давай спустимся вниз.

Ожидая ее на площадке, я снова услышал плач — он доносился с первого этажа, — отчаянный, полный протеста, так безудержно плачут только в юности, не умея примириться с неизбежностью, и хотя я понимал, что вряд ли эти рыдания связаны с реальным горем, они ранили душу.

Памела вышла из спальни и остановилась рядом со мной.