Тимур быстро шарил глазами по потолку, подбирал веские аргументы для ответа. Нашел, вздохнул облегченно:

— Да ведь ты все собираешься уйти учиться на доктора, а выучишься и бросишь меня, простого работягу.

Теперь получалось вроде так, что это Люба Тимура обидеть норовит, что в ней вся проблема. Но Люба приподнялась на локте, заглянула Тимуру в лицо и с готовностью выпалила:

— А тогда я не пойду учиться!

Тимур такого поворота событий не ожидал. И жертвы такие ему тоже не требовались. Теперь он от Любы отодвинулся, молчал вроде как расстроенно, а сам думал, чем крыть. Крыть было нечем. Поэтому спросил с деланным равнодушием:

— А в Москву собираешься, есть предложения, что ли?

Теперь Люба не спешила с ответом. Смотрела в потолок, нанизывала на пальчик и отпускала упругий белокурый локон.

— Да так… Один отдыхающий из Москвы предлагает. — Люба покосилась на Тимура. Увидела, как настороженно сузились у того глаза. Продолжила, сама все больше уверяясь в том, что говорит. — Обещает даже оплачивать учебу на коммерческом отделении, если я завалюсь на бюджетное в медицинский институт.

— А взамен чего просит? — Голос у Тимура звучал равнодушно, но плечо одеревенело. Это Люба ясно почувствовала.

— Чего просит-то? — Она опять покосилась на Тимура. Ответила спокойно, как само собой разумеющееся: — А то же, что вы, мужики, всегда просите.

Тимур хохотнул, цикнул зубом:

— Если только это, то этих радостей у него в Москве даже больше, чем у нас. В Москве женщин больше, чем мужчин.

По голосу Тимура ясно было, что он злится. И это Любе сейчас нравилось. Она опять накрутила на пальчик локон, потом, скосив глаза, следила, как он пружинит перед ее носом.

— Так, может, влюбился.

Тимур посмотрел на Любу, на ее такое желанное, ладное, едва прикрытое простыней тело: как же в это да не влюбиться? Тимур сглотнул слюну, отвел с деланным равнодушием глаза:

— Может быть, конечно, все. Но сколько москвичей к нам ни приезжало, и дачи снимали, и в командировку, — и что-то никого из наших девок в Москву не увезли.

— Значит, я первой буду, — упрямо ответила Люба, села в кровати и тут только заметила, что в комнате потемнело, а в окошко стучит мелкий дождик. — Ой, дождь пошел! — Она схватила халатик. — Скорей Серафиму заноси!

Серафима, нахохлившись, сидела на скамейке и куталась в свой платок. Сейчас она была похожа на старую мокрую ворону с обвисшими крыльями. Тимур подхватил ее на руки, как ребенка. Понес в дом. Серафима ни слова не сказала. Только лицо отвернула. Люба тут же засуетилась, стала переодевать Серафиму в сухое.

Тимур помялся на пороге. Почувствовал, что он здесь совершенно лишний. Сказал неуверенно:

— Ну, я тогда поехал.

Ни Люба, ни Серафима ему не ответили, точно его тут уже и не было.

* * *

В советские времена главный врач санатория Грачев Вячеслав Германович никакими особыми врачебными достижениями не блистал, а двигался в основном по комсомольско-партийной линии. Сначала в институте в качестве секретаря комсомольской организации факультета, потом в районной больнице в качестве не столько кардиолога, сколько секретаря парторганизации.

В начале девяностых, когда наступили совсем уж лихие времена, его старый друг еще по институтским временам, а тогда крупный чиновник районного масштаба, отвечающий за местное здравоохранение, устроил Вячеславу Германовичу место зама главного врача заштатного санатория «Красные сосны». Место было, в сущности, дрянь. Но пришлось оно как нельзя кстати, потому что оказалось первым и последним хоть сколь-нибудь стоящим в карьере Вячеслава Германовича, который лечить хорошо не умел, а вот руководить людьми с грехом пополам научился.

Дело в том, что вскоре после его нового назначения компартию отменили, и друг Вячеслава Германовича из начальства сделался какой-то совсем уж мелкой и никому не нужной сошкой. Санаторий из «Красных сосен» переименовали в «Удельное». Впрочем, старожилы говорили, что именно так называлось имение местных графов, еще в гражданскую национализированное и отданное под военный госпиталь.

А Вячеслав Германович на новом месте укрепился. И через несколько лет, с почетом отправив на пенсию главного врача, своего шефа, занял его место. По прежним своим мелкоаппаратным играм он знал, что менять надо всю команду. В результате нескольких нехитрых ходов с инвентаризацией он сменил прежнюю старшую медсестру на новую, с литыми икрами и тугой грудью громкоголосую ухватистую Полину. Полина стала исправно выполнять обязанности старшей медсестры. А заодно очень кстати дала Вячеславу Германовичу, не слишком счастливому в браке, утвердиться в его мужской состоятельности. И потом неоднократно эту уверенность в нем укрепила.

Уже более десяти лет Вячеслав Германович был полновластным хозяином в своей маленькой вотчине. Даже чехарда «наверху», бесконечные перестановки в районном руководстве не касались Вячеслава Германовича. Представители районной власти редко вспоминали о санатории «Удельное». А на случай, когда вспомнят, Вячеслав Германович оборудовал специальную палату повышенной комфортности и построил два VIP-коттеджа. Поэтому власть уезжала из «Удельного» в самом приятном расположении духа, обычно даже не заглядывая в основной корпус.

И вот теперь, с появлением в санатории неопознанного московского потерпевшего, Вячеслав Германович потерял покой. Потерпевший, конечно, здорово приложился головой и нес временами полную, с точки зрения Вячеслава Германовича, околесицу. Но и помимо последствий ушиба головы чувствовалось в его манере общаться что-то безбашенное, настораживающее, внушающее мелкому функционеру Вячеславу Германовичу безотчетное чувство тревоги.

Именно новому пациенту и было посвящено очередное утреннее совещание в кабинете главного врача. Он даже вызвал из отгула Ларису, поскольку именно в ее дежурство поступил к ним этот московский не то олигарх, не то чиновник.

И сейчас, на совещании, он обращался в основном к ней. А на остальных врачей, все больше плотных теток предпенсионного возраста, он если и поглядывал строго, так для того только, чтобы они понимали: тема этого совещания важна и касается решительно всех.

Вячеслав Германович значительно поднял брови:

— Что в милиции выяснили про этого сумасшедшего?

Лариса злилась. Что за срочность такая? Зачем потребовалось отрывать ее от почти состоявшегося жениха, который и приехал-то всего на несколько дней. А сколько на эти несколько дней было возложено ожиданий!

Она молча рассматривала бугристую, в пегих заплешинах голову Вячеслава Германовича. Наслаждалась его нетерпением. Когда главврач уже начал нервно ерзать на стуле, спокойно отчиталась:

— Владельцем машины является он сам, наш пациент Шнек. В аварии никто не пострадал. Ничего противозаконного не произошло, и милиция отказывается делать запросы о личности пострадавшего. Наша милиция вообще не любит связываться с москвичами, мало ли какие у них там родственники или знакомые. — Лариса полюбовалась бледностью, залившей щеки главного, вбила последний гвоздь: — По документам он помощник советника Президента РФ.

— А что такое помощник советника Президента РФ? — Вячеслав Германович вытер вспотевший лоб ладонью.

— Это помощник советника президента.

Вячеслав Германович нахмурился. Он не понял, что значит этот ответ, — шутит Лариса Петровна или говорит серьезно. Но ругаться с ней было ему сейчас совсем не с руки. Из всех присутствующих у нее одной был уже налажен контакт с этим непонятным Шнеком.

Вячеслав Германович достал из стола лист бумаги, заполненный размашистым уверенным почерком.

— Этот Шнек написал мне предложение, чтобы я увеличил зарплату бухгалтеру. Как я на это предложение должен реагировать?

Он обвел присутствующих вопросительно-удивленным взглядом, приглашая вместе подивиться таким чудесам. Красивое, чуть надменное лицо Ларисы Петровны было, как назло, совершенно непроницаемым.