— Вы уже слышали? — спросила она.

Младший лейтенант кивнул ей на стул рядом с собой.

— Мне почему-то казалось, что человек, который столько прожил, будет жить вечно, — проговорила Брунгильда.

— Выше голову, Frau Leutnant! — обратился к ней Ганс Шмульке. — Вечно живет память о героях. А человек уходит, у него своя судьба.

Брунгильда печально кивнула.

— Ролан де ла Пуап закончил войну в звании капитана, — заговорил Ларош. — Командиром второй эскадрильи авиационного полка «Нормандия Неман». Это в возрасте двадцати пяти лет. А через два года вышел в отставку.

— И чем он занимался «на гражданке»? — спросила Зиночка.

— Много чем... — Ларош начал загибать пальцы, перечисляя: — Сельским хозяйством, например, и довольно успешно. Потом у него была фирма по производству пластмассы. Пуап изобрел легкую упаковку для шампуней, создал автомобиль «Мехари» и, наконец, открыл дельфинарий в Антибе — Маринеленд.

— И еще книжку написал, — вставила Брунгильда. Она вытащила из кармана томик, который совершенно явно перечитывала нынешней ночью. — «Эпопея «Нормандии Неман».

— Девяносто два года, — задумчиво проговорил товарищ младший лейтенант. — Это ведь бездна.

В этот момент к собравшимся вышла стряпуха Гарпина.

На подносе она несла хлеб и разлитую по рюмкам водку.

— Выпьем по пятьдесят грамм, как положено! — ее голос звучал по-южному певуче.

— Вечная и светлая память летчику «Нормандии — Неман» — Ролану де ла Пуапу! — торжественно провозгласил, поднимаясь, товарищ младший лейтенант Вася. — А теперь, друзья, — в небо! Возьмем сегодня по «Яку-1» и дадим жару!

 © А. Мартьянов. 12.10. 2012.

37. Поэзия бомбы

— Слушайте, фройляйн Шнапс, я вам по-простому, по-товарищески, по-комсомольски сейчас скажу, только, чур, с когтями не кидаться! — произнес Вася.

Брунгильда Шнапс прищурилась.

— В каком смысле — «с когтями»? По-вашему, я обычная девушка с маникюром?

— Не знаю, какой там у вас маникюр, — проворчал Вася, — может, вы стальные когти себе отрастили, как заправская «Леди-Ястреб».

— Да ладно вам, товарищ младший лейтенант! Говорите как есть, а там сочтемся, — великодушно позволила Брунгильда.

— Вы уже третий день никому покоя не даете с этими «большими русскими самолетами» времен Первой Мировой, — выдохнул Вася. — Как ни зайдешь в офицерский клуб или в столовую — пожалуйста: сидит там госпожа лейтенант Брунгильда Шнапс и рассуждает: «Муромцы» то, «Муромцы» сё, «большие самолеты Сикорского» это...

— Ну и что? — вопросила Брунгильда. — Это вам как-то мешает? Может быть, я получаю удовольствие от подобных рассуждений.

— Просто... м-м... — Вася замялся. (Редкий случай: товарищ младший лейтенант не мог подобрать слова).

А Брунгильда наседала:

— Просто «м-м» — что?

— Ну, мы же не летаем на «Муромцах», вам-то до них какое дело? — выпалил, наконец, Вася.

Брунгильда пожала плечами.

— Я всерьез интересуюсь ранней историей авиации, только и всего. Не думала, что здесь это может кому-то помешать. Все-таки мы живем в Мире Боевых Самолетов, а не в каком-нибудь там Варкрафте...

— А на днях вы поставили в тупик бедную Зиночку, — упрекнул ее Вася.

— Чем это? — насторожилась Брунгильда.

— А кто потребовал у нее стрелы?

— Это, по-вашему, оскорбление — потребовать в хозчасти выдать мне стрелы? Я думала, мы тут летаем для того, чтобы испытовать друг на друге и на наземных объектах самое различное оружие! — парировала Брунгильда. — Вот и пришло в голову — насчет стрел.

— Милая Брунгильда! — Вася приложил ладонь к широкой груди и заговорил проникновенным голосом. — Мы вас тут все любим, ценим и уважаем. Но иногда вы бываете невыносимы. Вам не приходило, например, в голову, что мы находимся не в каменном веке?

— Товарищ младший лейтенант, — так же проникновенно отвечала Брунгильда, — я еще не сошла с ума. В каменном веке людям пришлось бы летать на каменных самолетах, а такое не привиделось бы даже в кошмаре даже Николаю Егоровичу Жуковскому.

— Тогда причем тут стрелы?

— Ах, это... — Брунгильда махнула рукой. — Но вы ведь знаете, что немцы во время Первой Мировой использовали стрелы, которые сбрасывали с самолетов. Об этих стрелах ходили в русской армии самые разные слухи. Особенно напирали на их пробивную способность. Говорили, будто стрела, попадая во всадника, прошибает насквозь и человека, и лошадь. Правда, никто не видел такого, однако «достоверные сведения» на сей счет имелись.

— А что это было на самом деле? — заинтересовался Вася.

— Стрелы и были. Железные стержни длиной в пятнадцать сантиметров. Такие подобрали в начале пятнадцатого года летчики с «Муромцев». Указано же на стрелах было, что изобретены они во Франции, а изготовлены в Германии.

— И как у них обстояло с пробивной способностью?

— Так себе, — Брунгильда вздохнула. — Если в человека попадет «удачно», то убить может, а так — ну, войдет в древесину сантиметра на три. Все-таки неприятное оружие. Поэтому русские решили его позаимствовать.

— Удачно?

— Образец отправили в Варшаву и заказали тысячу подобных. Цилиндрических, со стабилизаторами. В Варшаве быстро наделали потребное число стрел и прислали в Эскадру «Муромцев». Воздушный корабль большой, не жалко было взять хоть сотню, поднимал-то запросто. Ему подобный груз — как собаке блоха. Бомбили — ну и посыпали заодно стрелами, если видели скопление живой силы противника.

— Гм, — молвил Вася, — неприятно как-то.

— Ну, так война же! — возразила Брунгильда. — И должно быть неприятно.

Она вдруг засмеялась:

— Представьте себе, собирается один из пилотов лететь в сторону прифронтового города, а ему, значит, заботливое начальство сообщает: «Туда, мол, лучше не лететь, потому что там, мол, стреляют!» Он сперва разозлился, а потом давай хохотать: «Понятно, что стреляют, мы же на войне! Что им еще делать-то, если в нас не стрелять?» Вот это был, скажу я вам, правильный военный человек.

— Гм, — молвил младший лейтенант. — Особенно учитывая, что убивали их насовсем, а мы — фактически бессмертны.

— Это да, — сдержанно отозвалась фройляйн лейтенант и немного помолчала. В знак уважения к погибшим. Потом вернулась к прежней теме:

— Из Петербурга чуть позднее тоже прислали стрелы, только уже не фирменные, а импровизированные. Там и длинные гвозди были, и свинцовые стрелки каплевидной формы со вставленным жестяным стабилизатором. Были даже чугунные шарики диаметром в три сантиметра. Все это разнородное «добро» под общим названием «стрелы» пилоты «Муромцев» неизменно брали с собой на бомбежки.

— Так не только же «стрелами» бомбили! — сказал Вася с досадой. — На «Муромцах», насколько мне известно, имелись вполне нормальные классические авиабомбы системы Орановского трех назначений — фугасные, осколочные и зажигательные. Фугасные были по десять и двадцать пять фунтов... Сколько «фунт» помните?

— Гм, — произнесла Брунгильда, отводя глаза. — Наверное, у русских немножко другая система, чем у тех же американцев...

— Фунт будем считать 453,6 грамма, — сказал Вася. — А пуд — шестнадцать килограммов. — Были, стало быть, фугасные бомбы по одному пуду, по пять, десять, пятнадцать и двадцать пять: воображаете себе бомбу в триста с лишним килограммов во время Первой мировой? Оружие массового поражения! Осколочные — по одному пуду, по полтора и по три пуда. Жуть, правда? А вы — «стрелы, стрелы»... — Он хмыкнул. — Дальше идем. Зажигательные — двадцать фунтов. Фугасные и осколочные бомбы снаряжались толом.