«Мой возлюбленный Никколо. Ты глумишься надо мной напрасно, ибо я расцвела бы еще сильнее, будь ты рядом со мной. Ты лучше других знаешь, как счастлива я была бы, если бы ты уехал оттуда [из Рима], особенно теперь, когда я узнала об эпидемии, что свирепствует в городе. Представь, как бы я обрадовалась, потому что не могу спать ни днем, ни ночью — этой радостью наделил меня наш ребенок. Умоляю, пиши чаще, потому что до сих пор я получила только три письма. И не удивляйся моему молчанию: я не сержусь, просто до сего дня я болела. Ребенок чувствует себя хорошо, и он похож на тебя: лицо бело как снег, волосы — точно черный бархат, и такой же косматый, как ты. По-моему, благодаря этому сходству он прекрасен. И непоседлив, словно ему исполнился год. Едва родившись, он открыл глаза и криком заглушил весь дом. Но дочь наша больна, и прошу, постарайся вернуться… Я вышлю тебе дублет,[22] две сорочки, два платка и полотенце, которое сейчас шью».

Возможно, Мариетта и вправду больше не сердилась, но в предыдущие месяцы она не раз негодовала на поведение супруга. Бьяджо Буонаккорси, друг Макиавелли и коллега по работе в канцелярии, нередко выслушивал ее гневные тирады. «Она говорит, что не станет писать, и без конца брюзжит, — писал он. — Она недовольна тем, что ты нарушил обещание не задерживаться дольше восьми дней».

Больше всего Мариетту нервировали если не длительные отлучки, то склонность Макиавелли к расточительству, особенно при покупке платья. По крайней мере один раз супруга просто взбесилась, узнав, что Никколо заказал себе плащ из очень дорогой ткани, который обошелся ему в целых пять дукатов. Правда, должности Макиавелли был предписан определенный внешний вид: Никколо в то время представлял республику при дворе Чезаре Борджиа. Вероятно, он полагал, что роскошный наряд произведет большее впечатление. Однако при всем при том расходы оказывались непомерными, к тому же все знали о страсти Никколо к модным платьям, которые трудно сравнить с довольно скромной одеждой его юности. Буонаккорси однажды язвительно заметил, что лишь в качестве дипломатического одеяния Макиавелли мог заказать дублет из дорогих тканей; Мариетта явно не разделяла чувства юмора Бьяджо.

Кроме того, как выяснилось сразу же после свадьбы, ее супруг не проявил особой заинтересованности в том, чтобы обналичить приданое в фонде. 21 декабря 1502 года Буонаккорси напишет другу: «Она проклинает Бога; верит, что сгубила свое тело и собственность, и все ради тебя. Прошу, устрой так, чтобы она, подобно другим дамам, получила свое приданое, иначе она никогда не успокоится». В то время у Макиавелли имелись дела поважнее: он должен был следовать за Борджиа, пока тот завоевывал Романью; впоследствии этот путь увенчался драматическими событиями 1502 года в Сенигаллии,[23] когда в канун Нового года Борджиа приказал казнить нескольких офицеров по подозрению в измене. Но небрежность Никколо распространялась не только на жену и ее финансовые дела, столь же неаккуратен он был и в делах государственных, да и в общении с коллегами и друзьями. Действительно, небрежность, по-видимому, была едва ли не врожденной чертой его характера.

Мариетте, вероятно, до конца жизни приходилось взывать к Всевышнему покарать Никколо, поскольку он постоянно давал повод для подозрений, и не только в заурядном адюльтере, но и разнузданном волокитстве. Всю жизнь Никколо обращал внимание на окружавших его женщин и имел немало любовных связей, длительных романов, да и просто интрижек. В его переписке мы находим немало упоминаний о куртизанке по имени Лукреция, также прозванной La Riccia (Кудряшка), а позднее об известной певице по имени Барбера Раффакани Салютати. В объятиях первой Макиавелли обрел плотское утешение незадолго до отстранения его от власти, а позже — покой, которого ему так недоставало. Для второй Никколо напишет комедию «Клиция» (Clizia), а его чувства к ней, очевидно, одним только физическим влечением не ограничивались. Видимо, он даже доверил ей тайный шифр, с помощью которого переписывался с друзьями. Спустя несколько лет после смерти Макиавелли певица обратится к одному из его друзей с просьбой уладить давнюю ссору с одним из членов семьи Корсини. Возможно, Мариетта по чистой случайности оказалась родственницей тех «зануд», с которыми бранилась Барбера. Но нельзя исключать и того, что Корсини затаили на нее злобу по причине явно скандального характера ее отношений с Никколо.

В силу изменчивости сексуальных пристрастий Макиавелли имел «тайные» интрижки (alia fuggiasca) с множеством женщин и (что характерно для итальянцев) без стеснения бахвалился ими, а иногда и посмеивался над собой: флорентийцам по нраву шутить как над собой, так и над другими, правда, они не особо жалуют тех, кто склонен насмехаться над ними. В широко известном ныне и явно непристойном послании Луиджи Гвиччардини Никколо поведал, как однажды связался с проституткой, чье уродство, обнаружившееся лишь после соития — не говоря уже о зловонном дыхании, — оказалось настолько непереносимым, что в результате его стошнило от отвращения. Причем описания настолько подробны и красноречивы, что остается лишь предполагать, имеем ли мы дело с реальным фактом или всего лишь с отрывком из литературного произведения (на что также указывают некоторые элементы текста, отсылающие к «Золотому ослу» Луция Апулея); особенно если учесть, что Никколо привел этот эпизод, предупреждая Луиджи об опасностях, подстерегающих всякого, кто не сдерживает своих сексуальных порывов.

Не стоит забывать, что в кругу друзей Макиавелли славился умением рассказывать забавные истории, зачастую с сексуальным подтекстом. В одном из писем Франческо Веттори он изобразит злоключения Джулиано Бранкаччи: он связался с юношей, который оказывал интимные слуги, и узнав, что тот родом из знатной семьи, попытался выдать себя за Филиппо Касавеччиа, приятеля Никколо. Макиавелли также добавил, что Касавеччиа ловко разоблачил обманщика, что «в эту Масленицу» рассмешило многих во Флоренции, а вопрос «вы Бранкаччи или Касавеччиа?» стал расхожей шуткой.

Некоторые выражения в письме породили гипотезу о том, что автор и адресат — одно и то же лицо. Никколо написал, что Бранкаччи «хотел скрыться в чаще» (vago di andare alia Macchia), a II Macchia[24] — это прозвище Макиавелли. Другие ссылки в переписке Никколо могли означать, что он был подвержен «флорентийскому пороку», как называли тогда содомию. Франческо Веттори не раз намекал на то, что однажды подвергся домогательствам одного из своих учителей, предположив, что Макиавелли сам испытывал подобное, и с того момента в интимных делах не знал удержу:

«Некий отец утверждает, что растит своего сына в целомудрии, однако начинает с того, что приставляет к сыну учителя, который проводит с чадом весь день и волен делать с ним, что пожелает, а также позволяет ему читать книги столь непристойные, что подняли бы и мертвеца. Мать заботится о сыне, и тот всегда опрятен, чист и потому привлекателен. Когда же юноша становится постарше, ему отводят целую комнату на первом этаже с отдельным входом и прочими удобствами, чтобы он мог поступать по собственному усмотрению, приглашать и приводить туда, кого захочет. Мы все так поступаем, но самую большую ошибку совершают люди добродетельные. Потому неудивительно, что наша молодежь являет признаки вырождения, ибо подобное поведение коренится лишь в наиболее дурном воспитании. Мы с тобой даже в почтенном возрасте остаемся, до некоторой степени, верны усвоенным в юности привычкам, и ничего мы не можем с этим поделать».

Хотя учителя действительно были печально известны тем, что совращали молодежь, но, возможно, дело заключалось еще и в том, что в городе, где незамужних девушек держали под замком, подростки нередко искали иной выход изнурявшей их сексуальной неудовлетворенности. Непредвиденная беременность могла запятнать честь семьи, пусть даже юная дама принадлежала к прислуге, а не к именитому роду. В связи с этим показателен случай, произошедший с прислугой сера Бернардо, а в пьесе «Мандрагора» Никколо сообщает нам о мерах предосторожности, которые предпринимали флорентийцы. С другой стороны, проститутки были молодым людям не по карману, и они вполне могли практиковать «дружеский секс» как одну из форм товарищеских отношений. Судя по письмам Веттори, можно легко решить, что мужеложство было любимым занятием мужского населения Флоренции. К тому же в другом послании Веттори описывал случай в Риме, в котором оказались замешаны все те же Джулиано Бранкаччи и Филиппо Касавеччиа, только на этот раз один пытался соблазнить дочь одного из соседей Веттори, а другой — ее младшего брата.