И все же до сих пор неясно, в какой степени сам Макиавелли интересовался представителями мужского пола, если даже, работая секретарем Десятки, он (по крайней мере, согласно одному анонимному доносу) занимался анальным сексом с Кудряшкой. Притом что содомия являлась уголовно наказуемой, некоторые друзья Макиавелли (в частности, Донато даль Карно) занимались ею открыто. До сих пор среди флорентийцев сексуальные отклонения остаются поводом для шуток.[25] Сам Никколо высмеивал эту привычку в письмах, а в пьесе «Мандрагора» один из женских персонажей сравнивает турецкий обычай сажать людей на кол с ночными забавами ее покойного мужа. Так, поигрывая словами, Макиавелли писал, что слишком подавлен, чтобы встречаться с La Riccia (Кудряшкой), и подумывал, не подвигнет ли его столь печальный настрой попытать счастья с II Riccio («мальчиком по вызову»), однако этот каламбур не стоит воспринимать буквально — это всего лишь один из типичных примеров флорентийского юмора.

Чтобы избежать двусмысленности, Веттори начал процитированное выше письмо с того, что упомянул отрывок из Вергилия, в котором говорится о безумной любви пастуха Кордирона к мальчику Алексиску, намекая на то, что Никколо сам был сражен подобной страстью. Вопреки расхожему представлению о Макиавелли как о человеке равнодушном, холодном и циничном, тот же Веттори ясно сказал выше: «Я видел тебя влюбленного… и знал, какая неуемная страсть руководит тобой». Однако несколькими месяцами ранее Франческо отвечал на письмо Макиавелли, в котором Никколо описывал, как влюбился в девушку — согласно Роберто Ридольфи, овдовевшую сестру одного из его загородных соседей. Но Веттори, видимо, существенной разницы не видел: на заявление Макиавелли о том, что встречу с таким «созданием» устроила сама «Фортуна», он ответил, что чувства Никколо продиктованы праздностью и лишь одно средство может его излечить — то самое, которое, несмотря на утверждения ученых и философов, ищут все мужчины, то есть «соитие». Отличие слов Fortuna («удача») и fottere («совокупляться») также свидетельствует о различном отношении этих двух мужчин и к женщинам, и к жизни в целом.

Удача и вправду сопутствовала Макиавелли всю жизнь, нередко под видом прекрасных спутниц: Кудряшки, остававшейся верной ему даже во времена невзгод (чем даже вызвала восхищение Веттори), Барберы Раффакани, любовницы и музы, вдохновившей Никколо на создание лучших произведений, и особенно многострадальной Мариетты. Макиавелли будет восхищаться преданностью жены, и в одном из последних писем из Имолы велит сыну Гвидо встретить супругу и добавит: «Я никогда так не хотел оказаться во Флоренции, как сейчас». С годами, несмотря на его частые сексуальные эскапады и благодаря ежедневным стараниям и сожительству и в горе, и в радости, их супружество, заключенное в угоду общественной условности, обернулось любовью и доверием. Что любопытно, как в первом завещании 1512 года, так и в последнем 1523 года опекуном своих детей — если на момент его смерти ни один из них не достигнет совершеннолетия — Никколо избрал жену, хотя был жив его брат Тотто и, кроме того, оставалось достаточно родственников мужского пола, подходивших для этой роль.[26]

В этой связи традиционный для завещаний термин «возлюбленная супруга» (uxori sua dilectä) наделен более глубоким смыслом, нежели обычно. Если Фортуна выступала в образе женщины, то Макиавелли посчастливилось найти жену, которая вопреки его постулату из книги «Государь» в итоге сама его покорила и подчинила.

«Слабость наших современников коренится в недостатке образования и невежестве, вследствие чего мудрость древних выглядит сегодня бесчеловечной и на практике неприменимой», — напишет Макиавелли в своих «Рассуждениях». Подобно всякому образованному человеку эпохи Возрождения, он был склонен искать ответы на злободневные вопросы в прошлом. Однако ему легко удавалось связать свое понимание прошлого с текущим опытом: в конце концов, Римская республика былых времен отыскала формулу искусного государственного управления методом проб и ошибок. Флорентийская республика, идеально сбалансированная, чтобы стать наследницей Рима, могла достичь величия, воспользовавшись уже проверенными методами. Хотя с 1501 по 1503 год вновь обретенная свобода Флоренции висела на волоске, впоследствии город преодолел один из тяжелейших в своей истории политических кризисов, и эти годы определят дальнейшее развитие политического мышления Никколо.

Внутренние и внешние угрозы, выпавшие на долю флорентийцев, были взаимосвязаны, и неудивительно, что Макиавелли — учитывая его должность — доведется выступить в роли спасителя своей страны. Не успел он вернуться из Франции, как ему пришлось заняться гражданской войной в Пистойе, давно назревшей, а с 1499 года нередко дававшей о себе знать жестокими погромами. Пистойя неизменно была для Флоренции источником неприятностей: город раздирали на части два враждующих семейства, Панчатики и Канчеллиери. Кроме того, многочисленные члены этих кланов и их сторонники контролировали большинство коммун в прилегающей местности, что в случае необходимости позволяло им набирать из числа местных жителей целую армию вооруженных наемников и вводить ее в город. Веками политическую жизнь Пистойи обусловливала яростная вражда между Панчатики и Канчеллиери, и ради сохранения власти над городом Флоренция считала целесообразным поддерживать это противостояние.

До 1494 года режим Медичи склонялся к семье Панчатики, и образование Флорентийской республики, разумеется, обернуло ход политических событий в пользу Канчеллиери. Однако впоследствии ситуация осложнилась, ибо несколько влиятельных флорентийских семей заключили в Пистойе союзы и соглашения, весьма отличные от заключаемых в самой Флоренции. В частности, Канчеллиери могли рассчитывать на поддержку преданных сторонников Медичи, то есть паллески (pallesci),[27] тогда как их противники выступили за Панчатики. В результате политика Флоренции в отношении Пистойи — и прежде не отличавшаяся внятностью — станет нерешительной и двусмысленной.

Еще больше ситуацию осложняло поведение соседей. Клан Вителли из Читта-ди-Кастелло имел прочные родственные связи с Панчатики, а после казни Паоло Вителли его брат Вителоццо, как утверждают, вербовал изгнанных представителей рода Панчатики на войну с пизанцами и в 1501 году даже направил своих солдат против Канчеллиери. В действительности обе фракции вполне могли превратить Пистойю в прибежище врагов республики — худший сценарий трудно было и вообразить.

Ситуация накалилась до предела в августе 1500 года, когда Канчеллиери — благодаря умелому использованию артиллерии и силам подкрепления, присланного из Болоньи герцогом Джованни Бентивольо, — после недели ожесточенных боев удалось изгнать Панчатики из Пистойи. Однако до окончательной победы было еще далеко: засев в соседних крепостях, Панчатики энергично и небезуспешно сопротивлялись. После этих событий Флоренция пришла в полное замешательство: успехи Канчеллиери несомненно радовали правительство и в то же время тревожили, потому что победители не спешили выполнять требования республики. Поэтому в феврале флорентийцы решили послать в Пистойю четырех представителей, которые, однако, отказывались отправляться в путь без вооруженного эскорта, способного отогнать повстанцев. Очевидно, Макиавелли оказался в числе представителей, двое из них входили в состав Десятки, участие секретаря Комиссии Свободы и Мира (Died di Libertae Расе)[28] объяснялось тем, что Флоренции угрожала огромная опасность из-за рубежа.