Он обязательно приносил какую-нибудь дичь, которую готовили сразу, или разделывали, а мясо морозили. Алида ухаживала за коровой, а необычные гости как нельзя лучше её устраивали: и не скучно, и при дровах, и с голоду не умрёшь.

У Элайни было заметно живот, который Алида осматривала каждый день и слушала, прислонив к нему ухо. Однажды, в середине зимы, она, как обычно осмотрев Элайни, задумчиво наморщила свой лоб и принялась снова её выслушивать. Цокала языком, горбилась больше чем всегда, и на все вопросы Элайни отвечала односложно: «Потом, потом».

Когда прилетел Сергей, как обычно, с белой куропаткой в руках, Алида потащила его якобы к корове, отстранив Элайни: «Посиди дома, там холодно».

— Плохо, соколик, — сообщила она Сергею, поглаживая корову, — с плодом что-то не так.

Она рассказала о своих опасениях. Сергей слушал внимательно, а потом сообщил: — Ты завтра утром, как подоишь корову, в дом не входи. Можешь с глеями поваляться, у них тепло.

Алида промолчала, так как давно интуитивно чувствовала его силу. Вечером Сергей был нежен с Элайни, как никогда. Она успокоилась, и, ласкаясь к нему, только бросила мимоходом: — О чем вы шептались с Алидой?

— Корова хромала. Заднее копыто подрезали, — спокойным тоном сообщил Сергей и пошутил: — Может и твои копыта почистить?

Элайни толкнула его в бок и, прижавшись к груди, так и заснула. Утром, когда она ещё спала, а Алида ушла в хлев, Сергей склонился над ней и расплылся, окутывая её коконом. Закрытое одеялом тело лежало неподвижно, и посторонний наблюдатель не могло сказать, что происходит внутри.

Алида, забыв все обещания, выскакивала во двор и, прислоняясь к замёрзшему слюдяному окошку, пыталась что-то рассмотреть. Но её все потуги были напрасны, даже войдя в дом, она ничего бы не увидела, кроме неподвижного тела, укрытого лоскутным одеялом.

Уже вечерело, когда Сергей поднялся из кровати и прикрыл Элайни одеялом. Выйдя на улицу, он зашёл к глеям, которые собирались выбираться на ночную охоту, но там Алиды не было: она доила корову. Зайдя в хлев, Сергей спросил:

— Не замёрзла?

— Не замёрзла, а измаялась, — пожаловалась Алида.

— Все хорошо, — сказал Сергей, принимая у неё ведро.

Они вместе зашли в дом и увидели Элайни, присевшую на кровати.

— Разве уже вечер? — поразилась она: — Я что, весь день проспала?

— Соня моя любимая, — прижал её к груди Сергей.

— А ты что, на охоту не летал? — удивилась Элайни.

— Не одной тебе отдыхать, — парировал Сергей, а Элайни счастливо захихикала и повисла у него на шее.

Возле двери стояла Алида и тоже счастливо улыбалась. Как будто грелась на солнышке.

* * *

Зима оказалась снежная и перекрыла все пути-дороги, так что столица Емен была отрезана от всех провинций. Единственным напоминанием о какой-то власти в стране было появление трёхглавого змея в небе, который, снижаясь над городами и деревнями, имел привычку полыхнуть огнём. Такое странное напоминание о власти оказалось действенным, а приучил змея к такому изъявлению чувств сам король Ерхадин, когда осматривал с высоты свои владения.

Иногда Ерхадин садился на главной площади, наполняя городок переполохом и зажигая жизнь в дремлющей глуши. Тогда его встречали, как короля, угощали, что-то докладывали, и тешили его самолюбие, показывая, что он — Ерхадин, является тем оплотом власти, вокруг которого вертится колесо жизни в королевстве.

Возвращаясь из таких поездок, он был весел, балагурил и шутил со всеми, иногда закатывал пиры, а Барриэт не могла нарадоваться на его улыбающуюся половинку лица. Но чаще его настроение покрывалось мраком, и в такое время Барриэт искренне желала, чтобы он куда-нибудь улетел и не вернулся.

Её отдушиной был Варевот, который улаживал всякие дела легко и непринуждённо, как будто и проблемы не было. К тому же к Барриэт он относился по-братски, так как их объединяло время, когда они были маленькой сплочённой группой противопоставленной всему миру. Была какая-то тонкая черта, которую они не переступали, но находиться возле неё каждому из них было приятно и комфортно.

То ли от скуки, то ли от избытка свободного ума, но однажды Ерхадин, находясь в Емене, взял ровную доску и принялся показывать Барриэт знаки письма. Её так позабавили и заинтересовали загадочные значки, что она не успокоилась, пока не выдавила из него все, что он знал. Ерхадину пришла мысль, что для королевства будет польза от письма, и он принялся учить своих воинов. Но вскоре устал, так как пришлось заколачивать знания плёткой, и уроки превратились в истязания.

Тут снова помог Варевот, который, как и Барриэт, схватывал всё на лету. Он испросил разрешение у Ерхадина набирать способных детей, чтобы учить их с детства волшебству и письму, а когда вырастут — отправлять на службу королю. Ерхадину мысль понравился, и он, порывшись в прошлом, извлёк оттуда название такого обучения — «академия». Так, от скуки Ерхадина, в королевстве появилась Академия Маргов.

У змея по всем шеям и хвостам пошёл роговой гребешок, он явно заматерел, хотя втрое увеличившийся ум не возрос качественно. Его физическое изменение доставляло ему неизменное удовольствие, и он хвастался своими появившимися гребешками перед всеми, кто попадался на пути.

В последнее время король очень мало спал: стоило ему закрыть глаза, как в голове возникала картина Всадника и медной лошади под ним, на которую вскакивал Ерхадин и кричал: «Гони!» — но Всадник поворачивал к нему усатую голову и демонически хохотал, заползая ему внутрь. Ерхадин откидывался назад, чтобы спрыгнуть, и едва успевал отпрянуть от зубастой пасти огромного чудовища, всего покрытого роговыми гребешками, так похожими на украшение Гарика. Чувство неотвратимости и безысходности заполняло всю душу, и он просыпался в холодном поту, а Барриэт долго прижимала его голову к себе, гладила и успокаивала, и в её руках он умиротворённо засыпал.

Емен казался прозрачным и хлипким и Ерхадин почему-то всегда бросал взгляд на север, где мрачной, но надёжной стеной стояли горы, ещё не достигшие той высоты, чтобы их вершины побелели от снега, но достаточной, чтобы остановить любого врага.

Его всегда манило туда, и однажды зимним утром Ерхадин вышел на улицу и позвал с собой Парабаса:

— Полетели?

Они взгромоздились на отяжелевшего Гарика, и он грузно взлетел.

— Куда, — оборачиваясь, спросил Горелый.

— Не твоё дело, — огрызнулся на него Парабас, щурясь на Ерхадина.

— Может тебя съесть? — поделился с ним мыслью Горелый, рассматривая его с гастрономическим уклоном.

— Зачем же, — возразила Горелла, оборачиваясь, — славный мальчик.

— Летим вон туда, — оборвал их спор Ерхадин, мазнув рукой в сторону севера.

Головы змея посмотрели вперёд, и он принялся усиленно махать крыльями, набирая высоту, откуда открылась широкая панорама раскинувшейся внизу земли. Покрытые снегом леса и поля безбрежным одеялом стелились до самой дали, упираясь в зубчатую цепь, обозначающую в воображении Ерхадина край света. Кое-где к небу тянулись утренние столбы дыма из труб, расплывающиеся вверху замысловатыми узлами, и испорченные пересекающими их воздушными течениями.

Внизу проплыл город Саро, но Ерхадин не стал опускаться и тратить время на бесполезную церемонию встречи короля, только Гарик соорудил салют из трёх глоток, дав знать горожанам, что их помнят и любят — по-своему. Вскоре местность накукожилась предгорьями и они полетели вдоль реки Тогны к её верховьям. Миновав её исток, змей летел между гор, оставляя за собой ущелья и долины, а, иногда, попадая в туман, полагался только на свою интуицию.

Наконец, неожиданно, сразу за поворотом раскинулась длинная долина, вдоль которой текла река Лея, полноводная, не замёрзшая, тёмным призрачным зеркалом отражая в себе всякую птицу и небо — серое и лохматое. В этом месте в неё вливалась неизвестная речушка, название которой Ерхадин не помнил, образуя с Леей непрямой угол, весь заросший лесом, из которого торчала верхушка какой-то скалы.