Будучи умной и расчетливой, Екатерина сразу же узрела огромную потенциальную опасность ее властительству в православной стране, исходившую от таких независимых авторитетов, как Ростовский Митрополит. Потому и преследовать его она начала с лютой беспощадностью. Арсений был арестован, препровожден под усиленным военным конвоем в Москву и помещен под «крепкийкараул» в Симоновом монастыре.

Императрица лично следила за всем ходом «дела Арсения» и давала инструкции по его содержанию. Мало того: она лично решила допросить Арсения, который и в её присутствии повторил свои доводы и против секуляризации, как и вообще против вторжения в церковные дела светских лиц. Не утаил он и своих сомнений по поводу законности преемственности власти самой Екатерины. С «великой государыней» при этом случилась чуть ли не истерика, и она завопила, чтобы ему «закляпили рот».

Волю повелительницы приспешники исполнили немедля. Арсений уже в апреле 1763 года был привлечен к синодальному суду по обвинению «в оскорблении Величества». Суд был скорый и неправый; его решение определяла сама Екатерина II. Снять священнический сан, сослать в отдаленный северный Николо-Карельский монастырь и «строго смотреть» за тем, чтобы он не смог и там «развращать ни письменно, ни словесно слабых и простых людей».

Владыка же и в отдаленной ссылке оставался честным и простодушным. Он не только не прекратил «возмутительных речей», но и «совратил» монастырскую братию, среди которой очень быстро стал пользоваться почитанием. Естественно, что нашлись «доброхоты», оповестившие о том «венценосную особу», которая просто пылала огнем неугасимой ненависти. Арсений был снова судим и лишен монашеского чина. В 1767 году он был под охраной перевезен из Архангельской губернии в Ревель. Там полуживого Арсения поместили в крепостном каземате, запретив с ним всякие разговоры.

Но и на этом Екатерина не успокоилась. Она лично написала коменданту, чтобы, когда арестант будет умирать, «попа при смертном часе до него допустить с потребою, взяв с попа подписку под смертной казнью, что не скажет о нем никому». Повелительница объяснила и причину: «Народ его очень почитает, исстари и привык его считать святым». В конце концов, камеру просто замуровали, оставив лишь маленькое оконце для передачи пищи. Да и ту давали от случая к случаю, истязая страдальца и голодом. Заживо погребенный Арсений прожил еще некоторое время и преставился 28 февраля 1772 года, и в тот же день он был тайно погребен. Фактически Екатерина II убила престарелого Владыку, а его «дело» навсегда осталось темным пятном её царствования. Конечно, почитатели «Екатерины Великой» в своих восторженных описаниях это злодеяние обходят стороной…

Цесаревич и Цесаревна оказались в трудном положении. Разговоров «о пользе путешествий» в присутствии Императрицы больше не возникало. Время шло, и надо было что-то делать. За советом было решено обратиться к мудрому Никите Панину. Мария Фёдоровна написала «проект условий», которые «нужно соблюсти, чтобы привести в исполнение планы о путешествии». Рука Марии выводила на бумаге планы, которые формулировал ей Цесаревич. По вполне понятным причинам, он не рискнул сам в этом щекотливом случае корреспондировать сановнику, находившемуся в полу опале. Речь ведь шла, по сути дела, отом, как обыграть Императрицу и заставить её согласиться на то, что не соответствовало её намерениям. В том же, что такого желания у Самодержицы не имелось, не приходилось сомневаться.

Указанный план действий Никита Панин внимательно прочитал и сделал важные дополнения и пояснения. Он-то хорошо знал «Фике», знал, что этой тщеславной особе нельзя ничего навязать, её нельзя ни в чём убедить; она будет намертво стоять на своём, и никакие аргументы тут не сработают. Исключение составляли лишь фавориты, которые могли и капризами и лестью заставлять Самодержицу изменять свои решения и принимать то, что буквально ещё вчера отвергалось. Для всех же остальных подобный путь был навсегда закрыт. Императрицу можно лишь тонко привести к принятию необходимого решения, но так, чтобы это решение вроде бы ей самой и пришло в голову. Здесь нужны были ненавязчивые, но целеустремленные приемы; это была «высшая придворная дипломатия», приемами которой Панин и поделился с Павлом и Марией.

В первом пункте «записки» Марии Фёдоровны значилось, как затевать беседу о желании совершить заграничное путешествие: ссылаться на пример других монархов, в первую очередь Императора Иосифа. Начинать же подобный разговор надо «в подходящее время». Этот пункт Никита Панин прокомментировал следующим образом;

«Даже не это, а путём разговора и рассуждений по поводу устанавливающегося обычая, что молодые принцы путешествуют для приобретения познаний. Здесь было бы недурно вставить похвалу пользе, извлечённой Императором. При сем следует заметить, что все это не должно быть высказано разом и, не выжидая ответа или возражения, которые могут сделать на каждую отдельную мысль, а следует вести разговор таким образом, что не идти дальше прежнего, чем предшествовавшая мысль не будет вполне закончена».

Еще были пункты о формировании свиты, в состав которой надо просить Императрицу «как о милости» включить тех людей, которых они хотели бы иметь с собой рядом в путешествии. Панин тут сделал приписку; «Конечно, как о милости, но крайне осторожно и не настаивая сразу».

Пункт пятый гласил: «Дети. Нужно сказать, что нельзя было бы доверить их я лучшие руки, чем в руки их бабушки; что таким образом мы вверяем ей наше драгоценнейшее достояние, будучи вполне бесспорно уверены, что они не могли бы быть под лучшей охраной; одним словом, на эту тему следует говорить ей самые дружественные и самые нежные вещи». Оценка Панина данной позиции была: «Очень хорошо».

Далее в плане значилось: «Сначала нужно сказать, что мы начнём с Вены; при этом случае можно наговорить ей лестных вещей для неё и для Императора». Панин полностью одобрил этот тактический приём. «Очень хорошо» написал он на полях.

Затем следовали размышления о сроках, о конкретном маршруте поездки и о странах, которые следует посетить. Панин считал, что не надо добиваться здесь никакой конкретизации. «В случае, если бы пожелала сократить время путешествия, по-видимому, можно возразить, что хотели бы увидеть поболее стран и не ограничиваться каким-либо одним государством… Не нужно торопиться указывать страны, которые именно хочется видеть, так как не нужно восставать против воли, которую выскажут во время рассуждений с вами, так как после того, как уже уедете, можно будет с большей легкостью избрать одну дорогу вместо другой».

Старый царедворец понимал, о чём шла речь. Будучи сам поклонником Короля Фридриха, он знал, что и Цесаревич его чрезвычайно почитает, но Императрица придерживалась совсем иной точки зрения. Визит же Павла Петровича в Берлин в 1776 году и царские почести, ему там оказанные, привели Екатерину в гневное состояние. Он боялся, что она вычеркнет из плана поездки Пруссию, и он не ошибся: единственной страной, посещение которой было запрещено Цесаревичу и Цесаревне, являлась именно Пруссия. Как доносил в Лондон английский посол Джеймс Гаррис, стоило только Цесаревне заикнуться о визите в Берлин, как она «получила гневный отказ».

Екатерина II после первого разговора о «пользе путешествий» еще несколько недель «думала». Она не говорила ни «да», ни «нет», явно этим подчёркивая, что данная «экспедиция» ей не симпатична. Помощь Павлу и Марии неожиданно пришла с той стороны, откуда они никогда и не ожидали: фаворит Екатерины II, её «последняя страсть» генерал-адъютант А. Д. Ланской (1758–1784), стал просить «благодетельницу» отпустить сына и невестку в Европу. Императрица и сама понимала, что поездку следует разрешить, да и отказать «милому Саше» (Ланскому) у неё не было сил.

В начале июля 1781 года Екатерина II «соизволила» дать согласие на поездку. О том она собственноручным письмом уведомила Императора Иосифа II и, как всегда, о важном умолчала, а многое извратила. По её словам выходило, что Великий князь «заявил мне о своем желании посетить иностранные земли и, в особенности, Италию. Я могла только согласиться на такое желание, столь благоприятное для увеличения его познаний. Осмеливаюсь просить Ваше Императорское Величество разрешить проезд его через Ваши владения и позволить ему и его супруге представиться Вам этой зимою в Вене».