Не только потеря любви прорвала, прорубила дыру в жизни и в груди, но и тот простой факт, что пришлось лишиться мужчины в доме, мужа, опоры в жизни и в делах. А потом еще пришлось собираться с силами и тратить их на перестроение всей жизни и всего в ней. Пришлось все перекраивать и перенаправлять в новое русло.

…Вот он ушел.

Ушел жить к матери и живет с нею вдвоем до сих пор. Недавно сказал, что ему нравится так жить — свободно и независимо:

— Что хочу, то и кручу.

Прошло шесть лет с той поры, как мы с Димой в отдельной жизни, или точнее — в жизнях: он в своей, а я в своей. На дворе 2012 год. Я снова приспособилась жить без любви и живу. Просто живу. Этому пришлось учиться.

Новую кухню, которую планировала приобрести осенью 2006 года, я так и не купила. И финансов нет, да и зачем она мне нужна! Человеку хочется обновления, когда он живет обновляющейся, счастливой и полной, полноценной жизнью.

Когда мне что-то из моего прошлого с Димой отзывается — вспоминается необычно или болезненно, я ему звоню, мы болтаем.

Я ему рассказываю, например, что мне нынче вспомнился последний вечер накануне нашего отъезда домой из Коблево, из-под Одессы, где мы отдыхали в 2005 году. Говорю:

— Я снова это видео смотрела. И много плакала.

Когда фразу произношу, слезы снова льются — прямо в трубку.

Дима слушает мои излияния, хмыкает: «Ну, вот еще. Уймись». Иногда мягко говорит, а иногда как бы даже и цинично. Что он думает при этом, я так и не могу понять.

Он тоже мне позванивает — больше пяти дней паузы между нашими звонками не бывает. Если я «надолго», то есть дней на семь, пропадаю, он звонит, беспокоится: «Ну, что? Как там у тебя дела?»

Когда мне нужно что-то сделать «мужское» по хозяйству — прибить, передвинуть, перевесить, отремонтировать, или лужок на даче покосить, я звоню Диме, и он никогда мне не отказывает. По мелочам его не беспокою — стараюсь накапливать «фронт работ». Но с самым большим «фронтом» Дима управляется за пару часов. Теперь я смотрю на него с уважением (где моя былая пренебрежительность!): какой же он быстрый, четкий, умелый. И ум настоящего инженера: всегда гениально сообразит и в большом, и в малом! Все те комплименты, которые мне приходят на ум во время трудового процесса при реализации «фронта работ», я от души, не стесняясь, высказываю бывшему мужу. Хвалю обильно и искренне. Дима на все мои похвалы отзывается сдержанно, реагирует более чем скромно. Похоже, что мои комплименты в нем ни радости, ни гордости не подпитывают. Вот когда я ясно вижу, что он скромен внутренне, и как мне это нравится сегодня, как я это ценю сейчас, поскольку, в основном, везде вижу лишь таких мужчин, которые необычайно гордятся и хорохорятся своими достижениями хоть в большом, хоть в малом, даже если это будет один-единственный криво забитый в стенку гвоздь! А Дима, напротив, пресекает славословия несколькими короткими фразами. Обычно, даже и не дослушав до конца мой комплимент, похмыкает иронично с полным пренебрежением к своим заслугам и скажет: «Да что тут сложного!» или «Да что тут тяжелого!» Даже как-то и обесценивает все им сделанное, словно я его на никудышное дело вызвала — на пару-тройку пустяков! Правда, в первый год после нашего разрыва он, бывало, мстительно припоминал мне прошлое: «Ты ж мне говорила, что я не профессионал и что на это дело нужно было вызывать электрика (сантехника, механика, слесаря и т. д.)». И тогда в ответ мне приходилось пускаться в длинные оправдательные витиеватости.

После выполнения всех моих заданий угощаю Диму обедом либо чаем — это в зависимости от того, насколько затянулся «фронт работ». Иногда предлагаю посмотреть старые наши семейные видеозаписи. Как правило, он отказывается. Тогда после его ухода я смотрю одна — по горячим следам все так живо, так трогательно.

…По Коблево мы никогда не прогуливались: место это было неинтересное, да и некогда было там гулять — надо было ходить на море, на пляж, на базар, в столовую, в общем, надо было выполнять все текущие и необходимые курортные обязанности. А еще была Одесса неподалеку, и надо было ездить туда на экскурсии — дневные и вечерние, на морские прогулки, надо было наведаться в Оперу и в магазины. Поэтому знакомство с центральной курортной улицей состоялось лишь незадолго до нашего отъезда домой, и воспоминания от этого знакомства остались незажигательные: вид у коблевского «Бродвея» был неуютный, неухоженный, и ощущение было такое, что мы не по курорту гуляем, а топаем по проселочной дороге, по кочкам белорусских болот. Что ж, дешевое место отдыха для небогатых курортников. Этим все сказано.

И вдруг, как оазис в пустыне, как жемчужина в бусах из гороха, возникло это прелестное кафе, неожиданное и милое, — слишком хороший вкус для улицы из кича и дешевой простоты. Мы остановились и стали его рассматривать: невысокие романтичные фонари в старинном стиле мистически и одновременно уютно подсвечивают теплую глубину иссиня-черной южной ночи, а на плотных кустах пышной южной зелени приглушенно мерцают многочисленные фонарики. Кусты окаймляют территорию кафе по периметру вместо ограды, они точеные, аккуратно подстриженные — радуют глаз своими жесткими жизнерадостными листочками. И повсюду гирлянды лампочек — они и по кромке крыши бара, и перевивают толстые стволы великолепных цветущих магнолий, которых на площадке несколько. Владельцы кафе сохранили и умело вписали в «проект» эти старые деревья, которые, как все магнолии, очень живописны. А под этой естественно-искусственной красотой разместились элегантные столики «на двоих» для посетителей.

Я сразу решила, что наш последний вечер мы проведем именно здесь, и ждала его с нетерпением, и пришла сюда, словно в новогоднюю ночь спустилась…

Почему Новый год? Может, потому, что ночь и луна, а я люблю ночь и луну, и ночные прогулки под фонарями со светом таинственным и загадочным, под которым так хорошо мечтается и тоскуется, и. скрывается, и. ищется самая небывалая, самая прекрасная в мире любовь.

А тут и фонари, и фонариков множество — этих маленьких полнолунных лун, слуг большой Луны, и так много глубокого синего и глубокого фиолетового.

Так вот и просидела весь вечер с ощущением, что вот-вот наступит Новый год и с собою принесет что-то неведомо-загадочное, необыкновенное, и воплотятся и сбудутся все неясные порывы души. Или наоборот — не сбудутся никогда. И тогда вся печаль души и вся ее ностальгия повиснут над морем, над дивным местом, задержатся над ним на века и присовокупятся ко всем остальным печалям и ностальгиям, высвободившимся и задержавшимся в этом месте, и будут притягивать души странников, манить их всем тем прекрасным, что содержится в любой печали.

Столик я выбираю у одной из магнолий, которая мне очень нравится, — пяти минут не проходит, и вот она уже мною любима. Потом я весь вечер этим деревом любуюсь: оно так красиво прекрасной красотой дерева, да еще и лампочками перевито! Когда я пересматриваю кадры, отснятые в кафе, даже не знаю, что меня в них больше всего притягивает — дерево это или люди возле него, то есть мы с Димой?

Дима часто и подолгу снимал на видео все наиважнейшие моменты нашего отдыха. И в это кафе камеру также взять не забыл. Тогда съемка несколько отвлекала меня от полной погруженности в этот вечер. Зато теперь мне очень нравится то, что я вижу в кадре. Съемка удачно передала все особенности как внешней обстановки, так и внутреннего нашего состояния. Но теперь из всего отснятого за годы нашей совместной жизни материала я по-настоящему люблю смотреть лишь этот эпизод. Правда, делаю это редко — чтоб не «засмотреть» и не затаскать до обыденного все лучезарно проявленное тогда.

…Эта женщина в кадре, такая прекрасная, неужели это я?

Женщина — вся в тон этой невечерней красоте, которой она преображена и проникнута. Гармония внешнего плана перетекает на план внутренний, гармонизируя состояние души, мыслей и чувств. Женщина проста и спокойна. Движения ее — мягкие, неторопливые, — они в некотором диссонансе с любовной поспешностью ее мужа, который, как верный пес, отзывается на каждый ее взгляд, жест и, словно по мановению руки, бросается туда, куда указует перст королевы его сердца. Все желания любимой предугаданы, предвидены, исполнены…