Что же касается моего отношения ко всему этому, то я всегда себя считала классной и корону королевы носила так естественно, словно всю жизнь этим занималась.

Конечно, я понимала, что таких мужчин, которые могут на женщину эту корону надеть, пожалуй, не супермного. Однако, что такой нашелся именно для меня, считала правильным и абсолютно справедливым. И даже не сомневалась, что так быть должно. Ведь перед встречей с Димой я полгода молилась

Богу, чтобы послал мне такую любовь, какую я заслужила, такую, какую сама могу дать любимому мужчине…

Тем не менее, отлично понимала исключительность Диминой любви, которую приняла, как Божий дар мне. Ну, а его Божий дар был безмерно женщину любить и также безмерно ей служить и покоряться.

Пока мы жили вместе, я жила в его любви и в ней растворялась. Он меня в ней растворял. И ничего, кроме хорошего, кроме этой его любви и его самого в ней, я не видела и не чувствовала. И не могла почувствовать, не было дано. Это было объективно. Ибо мы были проникнуты одним отношением.

Мы выезжаем из ворот нашего дачного кооператива и спускаемся по моей любимой горочке, которая ведет к железнодорожному полустанку «Радошковичи». До него — километра два-два с половиной. Едем вдвоем с мужем, заднее сиденье пустует, на него можно кого-то посадить. Я привычно смотрю по сторонам — рассматриваю поток дачников, направляющихся к электричке, — кого из них прихватить. Беру в первую очередь людей пожилых, женщин с детьми, а если таковых нет — просто кого придется, ибо в часы между потоками электропоездов на дороге никого нет. Иногда, о радость, вижу кого-либо из соседей по даче — приятно им оказать услугу.

Дима не очень любит эти мои «благотворительные акции». Он предпочел бы возвращаться в город вдвоем. К тому же бывает, что на заднем сиденье вещи свалены в беспорядке, и ему приходится выходить из машины и все там обустраивать, чтобы усадить нового человека, — ведь я за рулем. Иногда он ворчит и пробует меня убедить, что сегодня нам «подбирать людей неудобно». Его недовольство меня напрягает и сковывает, лишает возможности полноценно прочувствовать радость человека, которого я усаживаю в машину.

…Хорошо помню те дни, когда, груженная рюкзаками, и сетками, и маленькая дочка в придачу… топала к электричке пять километров пешком, а рядом проносились машины, среди которых было немало пустых или полупустых. Как хотелось, чтобы кто-либо из водителей сжалился над горемыками и подвез. Сама же руку поднимать стеснялась — среди дачников не принято проситься «на подвоз» — волоки свою ношу сам.

Чуда не произошло ни разу. И потому я могу представить себе, каково это, когда оно происходит. Когда останавливается машина и вам предлагают подъехать — и не просто до станции, но до самого города! Какая это радость для человека, настоящий сюрприз, чудо! Дома вечером, а может быть, и еще пару дней, он будет рассказывать об этом, говорить, как ему повезло, и снова будет радоваться. Он будет вспоминать меня с добрым сердцем, и простится мне что-то из того, что натворила я в жизни, и снимется чье-то проклятие с грешной моей головы, и может быть, в неурочный час его теплая мысль обо мне спасет меня от погибели…

Иногда люди пробовали давать деньги, а потом спрашивали, почему помогла, раз денег не надо. Отвечала просто: я христианка, а помогать — это норма православной жизни, да и в принципе — человеческой. Иногда шутила по поводу того, как я «двух зайцев одновременно убиваю»: оказываю помощь нуждающемуся (это мне пойдет в зачет на том свете), но при этом ничем себя особенно не обременяю, ибо эта помощь мне ровно ничего не стоит.

Кто-то говорил, даже многие говорили: «Какая вы добрая!»

Я уже не помню, было ли то время, или нет, когда я радовалась словам благодарности и гордилась ими, гордилась собою. Вообще-то, старалась не гордиться, «не заноситься» — себя я эмоционально ограничила, ну, а весь «процесс» — упростила, он сейчас протекает уже почти по-деловому: посадила человека, устроила его, дверь закрыла и — поехали. Иногда все делаю, даже не отвлекаясь от начатого в салоне разговора с близкими…

На слова благодарности людей, на их радость почти не реагирую, не размягчаюсь.

Вот сели, поехали. Пока едем. Слава Богу!

Третье лето нашего супружества ознаменовалось выездом на море — на Черное, конечно. Надо, в конце концов, поплавать вволю, на солнышке отогреться! А теплые южные вечера — разве может быть что-либо прекрасней?

Я не уставала удивляться Диминому энтузиазму — таскать повсюду за собой громоздкую, тяжелую видеокамеру! Она, конечно, не самая допотопная, но и не то, что сейчас. Правда, теперь, благодаря ей, я могу погрузиться в созерцание сцен, которые без этой съемки навсегда выпали бы из моих воспоминаний, вытерлись бы из памяти.

Вот, например, неожиданный верблюд на пляже. Оказывается, он совсем нестрашный, напротив, добродушный и добрый. Я его чешу и глажу по шее, по огромной выпуклой боковине (сказать «по боку» — язык не поворачивается!). Он ласку воспринимает с удовольствием, ох, как она ему нравится — не верблюд, а просто котяра!

А вот я на пляже и книжку читаю, ну, конечно, «под семечки». Сижу, прикрытая широкой панамой, а на носу очки, которые по носу скользят и едва не падают. Поза уморительная — книжка между ног, я над ней — в три погибели в этой панамке и в очках на грани падения. Невольно улыбаюсь даже сейчас, глядя на все это безобразие.

А вот Дима решил отснять наш поход на базар, точнее, победоносное с него возвращение. Вначале на камеру снимаю его я: Дима позирует с огромным арбузом под мышкою и с другими приобретениями. Затем он меня снимает. Ну, я, понятно, барыня-сударыня, я налегке, как всегда. Сумок на себе, как ослик, не таскала никогда. Ну, а теперь тем более — ведь у меня имеется заботливый и галантный муж. Я вышагиваю в отличном летнем наряде и в очень красивой белой шляпе с широкими полями. Шарман. Шляпа мне очень идет. В этой шляпе я как великосветская дама, даже полупрофиль в ней какой-то изысканный! Дима в восторге. Пройдясь перед камерой, я присаживаюсь на удобный стул у стола, где Дима только что пил пиво, поднимаю глаза и как-то медленно и лучисто улыбаюсь в камеру. Взгляд, улыбка — все словно заторможено, словно в замедленной съемке. Затем грациозным движением снимаю шляпу, проверяю, правильно ли она надета, не съехала ли набок. Еще одно грациозное движение — шляпа опять на голове.

— Как тут у нас в Китае? — небрежно шутит дама в шляпе.

Ее кавалер радостным возгласом реагирует на шутку. Наступает пауза — съемка затягивается, и в кадре надо что-то делать, надо что-то придумать. Я хватаю недопитый Димин бокал с пивом, картинно потягиваю напиток. Пиво, увы, уже на исходе.

— Скоро я твое пиво доконаю, — предупреждаю мужа небрежно.

В ответ мгновенное и страстное:

— Главное — ты у меня останешься!

Разве может быть женщина несчастной, коли с ней все это было? А было это со мною, не в сказке. Со мною.

Наступило наше последнее, четвертое лето.

Перед моим отъездом в Италию, куда я на месяц отправляюсь поработать переводчиком по линии благотворительного фонда (с группой детей из Чернобыльской зоны), мы с мужем целую неделю обсуждаем, на какой руке мне носить обручальное кольцо. Точнее, «обсуждает» и бесконечно тему ворошит Дима, заведомо мучаясь необоснованной ревностью и подозрениями в адрес горячих и страстных, по его мнению, итальянцев. Я же стоически терплю все эти разговоры и даже будто охотно их поддерживаю, демонстрируя свою лояльность и неравнодушие к Диминым чувствам. Пробую мужу объяснить, что на Западе, то бишь в Европе католической, все носят обручальные кольца на левой руке, и потому, если я в Италии буду его носить на правой руке, никто не поймет, что я замужем. Однако Дима с пеной на губах доказывает, что я должна носить кольцо на правой руке, ведь у нас на левой его носят разведенные. Что ж, приходится напору мужа уступить: