Но, прежде чем поднявшаяся на ноги птица успела пошевелиться, раздался выстрел — и она, перевернувшись через голову, точно камень, упала на землю, смертельно раненая, с окровавленной грудью, корчась в предсмертных конвульсиях.

Индейцы тотчас же набросились на птицу и, добив ее, стали готовить ее на ужин. Тем временем успели уже развести костры и развесить гамаки.

Покончив с гарпией, Педрильо вздумал заглянуть в гнездо, где оказались еще два маленьких неоперившихся птенца гарпии и полусклеванная молодая косуля.

— Брось нам сюда и косулю! — просили индейцы.

Едва только Педрильо успел исполнить эту просьбу и протянуть руку к птенцам, как вдруг вскрикнул и стал искать рукой точку опоры. Это сразу же было замечено следившими за ним снизу людьми.

— Большой сук загородил ему дорогу! — сказал кто-то.

— Педрильо! Что случилось? Что там такое?

— Змея! Огромнейший удав! — крикнули туземцы, успевшие, не дождавшись ответа, догадаться, в чем дело.

— Педрильо! Стрелять? — спросил Халлинг.

— Если вы вполне уверены в себе, да!

— Берегись! — крикнул Халлинг, вскинув к плечу свое ружье, — отклонитесь немного назад, я вас не задену!

Все затаили дыхание и смотрели на змею, медленно раскачивавшую головой из сторону в сторону. Раздался выстрел; целый град листьев и мелких сучьев посыпался на землю. Все дерево дрожало от судорожных движений извивающейся, раненной в шею змеи, постепенно ослабевающей от раны. Наконец красиво разрисованная голова удава беспомощно повисла до земли, только сильные мускулы хвоста этой живучей твари продолжали еще обвиваться вокруг дерева, поддерживая все туловище на весу.

Рамиро, не теряя времени, сплел из волокон ближайшей пальмы петлю и изловчился накинуть ее на шею змеи, после чего крепко-накрепко привязал ее голову к стволу дерева так, чтобы она никак не могла уползти. Пока он с этим возился, хвост ожившего чудовища судорожно извивался. Рамиро, покончив со своим делом, взобрался на сук, вокруг которого обвивался хвост удава, осторожно отмотал его и сбросил на землю. Удав все еще извивался и свертывался в кольца в траве даже и после того, как индейцы своими топорами совершенно отделили голову от туловища.

— Какая громадина! — восхищенно воскликнул доктор Шомбург. — Более двадцати футов длины!

Тем временем Педрильо спустился с дерева, держа в руках обоих птенцов гарпии, которых он отдал туземцам-проводникам.

Огромный костер разгонял москитов; гамаки, развешанные на ветвях деревьев, манили к отдыху, а запах кипевшего в котелках мяса приятно дразнил аппетит. Плотно поужинав, путники с особым удовольствием растянулись на мягких шерстяных одеялах, многие закурили коротенькие трубочки и были весьма не прочь поболтать часок перед отходом ко сну.

— Вы обещали нам рассказать какую-то диковинную историю, — напомнил кто-то перуанцу, который во время пути обещал рассказать маленькую историю.

— Да! — И Кастильо рассказал своим слушателям о том, как в молодости, сражаясь за независимость своей родной страны, вынужден был драться с неприятельским отрядом, в рядах которого находился его родной отец. Под впечатлением этого мучительного сознания ему приснился сон, в котором он видел, что падает с высоты в реку, но что его подхватывают чьи-то сильные руки, и ласковый голос отца шепчет ему: «Дитя мое, возлюбленный мой мальчик, тебе-то я не дам погибнуть!» И вот спустя неделю заболевший Кастильо в лазаретной повозке переправлялся со своим отрядом через мост, а мост-то был подпилен неприятелем, подстерегавшим в засаде, чтобы во время катастрофы напасть на них. В тот момент, когда повозка достигла рокового места и с обрушившегося под ней моста полетела со всеми больными в реку, стоявший внизу под мостом отец Кастильо успел схватить сына и спасти его от верной гибели.

После этого рассказа и другие стали рассказывать подобного рода случаи из своей жизни, пока, наконец, кто-то не захлопал громко в ладоши и не воскликнул:

— Спать! Спать, друзья! Всем нам пора спать!

Все охотно послушались этого разумного совета и с готовностью полезли в свои гамаки.

Бенно подвесил свой в ветвях развесистого густолиственного дерева, но едва успел взобраться в свой гамак, как тотчас же спрыгнул опять на землю.

— Что это? — воскликнул он. — Все мое покрывало сплошь усеяно какими-то мелкими холодными животными!

— О, это просто древесные лягушки, самые безобидные создания, каких только можно себе представить! — сказал индеец-проводник.

Молодой ученый тотчас же подоспел со своим маленьким фонарем и стал рассматривать этих лягушек.

— В листве деревьев и кустов их целые мириады! — продолжал туземец.

— Прехорошенькие животные, красно-бурые, с блестящей серебристой полоской вокруг всего тела! — сказал доктор Шомбург.

— Да, но все же это — не совсем приятные соседи в постели. Я лучше перевешу свой гамак на другое место, туда, между двух пальм, там, вероятно, нет этих лягушек! — сказал Бенно.

Бенно перевесил свой гамак и стряхнул непрошеных соседей со своего одеяла, причем доктор Шомбург изловил двух из них и положил в банку со спиртом.

Вскоре в маленьком лагере воцарилась полнейшая тишина.

У костра, с тупым выражением на безучастных лицах, сидели, скорчившись, туземцы, то дремля, то бодрствуя. Время от времени они подкидывали сухие сучья в ярко пылавший костер и затягивали заунывную однообразную песню.

Если бы кто-нибудь из присутствующих понимал их язык, то услышал бы в той песне горькую жалобу:

Так пели эти бедные индейцы, сидя у костра, тогда как остальные спали, свернувшись, как собачонки, в теплой еще золе. Под утро, как только начало светать, проснулся Рамиро. Лицо его было бледно и озабочено. Очевидно, он мало спал и много думал этой ночью.

— Вы еще спите, молодой человек? — окликнул он Бенно.

— Нет, эти лягушки не дали мне спать!

— Не желаете ли вы немного поохотиться? Теперь как раз самое лучшее время: все обитатели лесов собираются к воде, а потому нам следует прежде всего отыскать пруд или реку.

— Прекрасно, я даже слышу какие-то звуки.

— О, это все те же гарпии! Самец, видите ли, все еще не может успокоиться и кружится около своего опустевшего гнезда, все ищет своих птенцов, свою подругу. Уж не прекратить ли разом его мучения?

— Нет, нет, вы напугаете наших спящих товарищей!

— Да, вы правы — к тому же отчего этой гарпии возбуждать в такой мере сострадание, когда человек и его страдания почти ни в ком не возбуждают его? Жива ли моя жена и мои бедные дети? Есть ли у них там хоть кусок насущного хлеба? Я даже этого не знаю. Что мне за дело до этой хищной птицы!

Рамиро не спускал глаз с громадного орла.

— Да, вчера еще в этом гнезде сидели его птенчики, подруга ждала его на соседней ветке, приветствовала его ласковым взглядом, а теперь все разом сгинуло! — проговорил владелец цирка как бы про себя.

— Пойдемте, Бенно, — добавил он, — я не могу видеть этой птицы!

И оба, захватив свои ружья, пошли лесом к реке, где и залегли, выслеживая дичь.

Как видно, присутствие человека было здесь очень редким явлением, так как собравшиеся у воды обитатели леса нимало не смущались появлением двух охотников. Дикие утки, голуби, громадные серые гуси — все толпилось здесь, беззаботно предаваясь радостям жизни. Вдруг острая мордочка с быстрыми умными глазками осторожно просунулась между кустов, и прежде чем ее успели заметить, схватила за горло большого серого гуся и потащила его мелкой рысцой к своей норе. Пестрые попугаи ара и другие птицы с громкими криками разлетелись в стороны; точно снежные комочки, беззвучно разбежались кролики. Все вдруг притихло и примолкло после появления лисицы. Все притаилось и попряталось, где и как умело.