— Вы предпочитаете быть бухгалтером на рудниках, чем чертежником у Венстрема? — сердито спросил он.
— Нет, — спокойно ответил Лаваль. — Но как-раз последняя работа, которую вы мне поручили, показала мне, что у меня нет достаточных знаний в математике, чтобы справляться со сложными расчетами…
— Что же вы хотите делать?
— Учиться!
Венстрем внимательно посмотрел на юношу.
— Но как же вы будете жить? — воскликнул он.
— Не знаю… — усмехнувшись, ответил Лаваль. —
Я думаю все-таки, что прежде чем жить, надо учиться. Иначе ничего не выйдет…
Для него уже в то время жить и работать означало одно и то же. Работать же над решением тех серьезных задач, которые уже тогда смутно вставали в его творческом воображении, можно было только стоя вполне на уровне современной науки.
Будучи по природе своей живым и решительным человеком, он не колебался ни минуты при переходе от решения к его немедленному и полному осуществлению. Так как о помощи со стороны отца, жившего по-прежнему очень скромно и имевшего на руках еще нескольких детей, не могло быть и речи, Лаваль решил воспользоваться своими дворянскими привилегиями и обратиться за помощью в фалунскую дворянскую организацию. На другой же день после разговора с Венстремом он явился к фалунскому предводителю дворянства и, назвав себя, напомнив об исторических заслугах Клода де Лаваля, изложил свою просьбу.
— Я претендую на одну из стипендий, которыми вы распоряжаетесь… — сказал он не без высокомерия, — и, как вы можете увидеть из моих аттестаций, имею на это право. Чтобы сделать что-нибудь для шведской промышленности, я должен вооружиться, как показал мне опыт, научными познаниями, которых институт мне не мог дать.
Любезные, но очень неопределенные обещания предводителя фалунских дворян никак не могли удовлетворить Лаваля. Он не мог ждать, он требовал, чтобы люди вокруг него действовали с такой же быстротой и решительностью, как он сам. Он явился на другой день и на третий. Просьбы, рекомендации, требования сыпались на столы дворянского управления. В конце концов громкое историческое имя, а еще более убедительная настойчивость просителя заставили фалунских дворян предоставить Лавалю стипендию. Осенью 1867 года, простившись с Венстремом, он отправился в Упсалу, чтобы поступить в университет.
В Упсале Лаваль провел пять лет.
Здесь, в этом древнем городе с его четырехсотлетним университетом, величайшей библиотекой Швеции, с его обсерваторией, ботаническим садом и собором, где в величественной гробнице, рядом с останками королей, покоился великий шведский натуралист, гениальный ученый Карл Линней, все способствовало пробуждению в молодом студенте серьезного и глубокого отношения к научным занятиям.
В течение пяти лет, в качестве студента математического факультета, Лаваль изучал физику, химию и математику.
Живой и общительный по своей натуре, Лаваль в эти студенческие годы свел много замечательных знакомств, которые оказали впоследствии влияние на его миросозерцание. Особенное значение имело знакомство с будущими писателями: Августом Стриндбергом, бывшим почти ровесником Лавалю, и Густавом Гейерстамом, более молодым его современником, связанным в это время с кружками радикально настроенной молодежи. Впоследствии Гейерстам в своих произведениях ярко отразил тот кризис, который переживала шведская интеллигенция под влиянием растущего капитализма, стоя на распутьи и не зная, с кем ей идти — с буржуазией или пролетариатом.
В этот период своей жизни Лаваль много читал и — еще больше времени отдавал музыке. В Упсале музыкальная жизнь стояла очень высоко, и развитию ее как нельзя более способствовало студенчество.
В 1872 году Лаваль окончил математический факультет с высшей степенью отличия и одновременно представил диссертацию: «О хлористых и бромистых соединениях вольфрама». После блестящей защиты диссертации ему единогласно была присуждена ученая степень «доктора философии». Звание «доктора философии» в Швеции присваивалось всем научным деятелям, отличавшимся самостоятельными исследованиями в какой бы то ни было области науки.
Лаваль аккуратно сложил свои дипломы, спрятал их в карман лоснящегося, порыжевшего сюртука и, вытряхивая из памяти тяжелые годы плохих обедов, скудных средств, бессонных ночей, усиленных занятий и бесплодных мечтаний, отправился в летнюю экскурсию в Вермеланд, северную провинцию Швеции, граничащую с Коппарбергской, где горнозаводская промышленность, благодаря неисчерпаемым запасам руды, достигла в то время большого развития.
— Теперь будем жить, — сказал он себе, приняв это решение.
В Филипстаде, центре горнозаводской промышленности, Лаваль остановился на некоторое время, может быть, не столько с целью осмотреть предприятия, сколько надеясь получить здесь работу. Но за молодым «доктором философии», так необычно прервавшим свою карьеру, уже следили из Фалуна. В Филипстаде он получил телеграмму от дирекции Фалунских рудников, предлагавшей ему приехать в Фалун для переговоров; тут же ему был задан вопрос — не пожелает ли он отправиться в Германию для изучения производства серной кислоты?
Это была первая и серьезная житейская победа, после позорного бегства от Венстрема. Лаваль телеграфировал о своем согласии и, не докончив экскурсии, уехал в Фалун.
Предложение сводилось к тому, чтобы немедленно отправиться в Гарц. Возвратись оттуда по изучении дела, он должен был поставить на руднике производство серной кислоты. В самой Швеции в это время не было еще ни одного предприятия подобного рода, как не было и людей, знакомых с ним.
Предложение это как нельзя более соответствовало желаниям самого Лаваля: оно не только могло расширить его опыт и знания, но сразу же открывало ему дорогу в шведскую промышленность.
Он выехал в Гарц, не заехав даже домой в Блазенборг. Нисколько не походя на тысячи туристов, направлявшихся в эту живописную горную страну, Лаваль отправился в Нордгаузен, небольшой город Пруссии, где известный завод серной кислоты недавно поставил на своем предприятии так называемую башню Гловера и начал приготовление дымящейся серной кислоты. Здесь серная кислота приготовлялась из сернистой кислоты, выделяющейся при обжигании сернистых колчеданов и считавшейся раньше негодным и нежелательным отходом горнозаводского дела.
В течение одного месяца своей командировки Лаваль настолько серьезно и основательно изучил производство, что по возвращении своем в Фалун без всяких колебаний и промедлений взялся за постройку башни для производства серной кислоты при руднике.
Уже в октябре того же 1872 года башня была пущена в ход, и честь постройки первого завода серной кислоты в Швеции осталась за молодым доктором философии и бывшим конторщиком материального склада Фалунских рудников.
В течение двух лет Лаваль оставался руководителем этого производства. Одновременно он погрузился в изучение горнозаводского дела, осуществляя свою детскую мечту. Вооруженный всеми научными знаниями, деятельный ум его теперь не встречал препятствий к разрешению проблем, встававших перед ним на каждом шагу. Уже в 1873 году Лаваль берет свой первый патент, касающийся обработки фосфористых руд, а в следующем 1874 году — второй патент на новый способ обработки цинковых руд.
Так началась изумительная по своему разнообразию, значению и яркости деятельность Лаваля в области техники, охватившая период в сорок лет. В общих чертах она совпадает с крупным переломом в шведской промышленности. Когда Лаваль в начале восьмидесятых годов начинал свою деловую жизнь, промышленность Швеции стояла на очень низком уровне. В 1913 году, когда Лаваль умер; она достигла той высшей ступени своего развития, к которой она после мирового кризиса не вернулась и до сегодняшнего дня. За этот период производство в стране увеличилось в десять раз, а количество рабочих, занятых в промышленности, возросло в пять раз.
Еще в начале XIX века, накануне рождения Лаваля, Швеция являлась преимущественно сельскохозяйственной страной, где все городское население не превышало двухсот пятидесяти тысяч человек. Экономическое положение ее характеризовалось тем, что процесс разложения феодализма шел ускоренным темпом и начиналась промышленная революция, приведшая к резким переменам в социально-экономической жизни страны.