Французский классицизм, ориентировавшийся на античность, выдвигал на первый план систему, дисциплину, логику. Ясность, закономерность, строгий порядок и логическое развитие идей, правильная организация пространства — таковы основные требования, которые классицизм предъявлял архитектуре.

Рационалистическое мировоззрение революционной тогда буржуазии оказывает влияние на дворянское искусство, которое опрощается, отказывается, после недолгой борьбы, от кричащей нарядности и бьющего в глаза легкомыслия.

В работах учителей Баженова — де Вальи, Габриэля, Пейра, Суффло — видна эта торжественная мощь классицизма, навсегда пленившего сына московского дьячка. Несравненным шедевром классического стиля является композиция Луврской колоннады и грандиозный ансамбль Версальского дворца, изучению которого Баженов посвятил много времени.

Тяга к античности внесла новую струю и в преподавание той эпохи. Усиленно изучается Витрувий, и его труд становится необходимым пособием при составлении планов всех новых сооружений.

Официальным наставником Баженова был Шарль де Вальи, ученик Ж. Ф. Блонделя, считавшего расцвет классицизма закономерным: «Все открытия в архитектуре уже сделаны — нам остается согласовать эти принципы в наших произведениях. Поэтому мы должны избегать контрастов, мы должны помнить о превосходных образцах античности, согласовать их принципы с нашей практикой»… — В этом высказывании уже была заложена программа классицизма, певцом которого в России стал Баженов.

Незаметно промелькнули полтора года учения в Париже. Настала горячая пора экзаменов в Академии. Экзамены могли держать желающие, уверенные в своем успехе. Баженов явился первым.

Биограф Баженова, Болховитинов, рассказывает: «Успехи его были чрезвычайные, так что по собственному своему желанию представ на публичный экзамен в Парижской архитектурной Академии, приобрел он перед многими иностранными сверстниками преимущественное одобрение. Его следовало бы там наградить золотою медалью, но как таковая награда в сей Академии давалась только питомцам католического исповедания, то на удостоений оной в засвидетельствование даны ему были только диплом за подписанием академиков Лероа, Суффлота, Габриэля, академического секретаря Бребиона и, наконец, самого генерал-директора маркиза де Мариньи».

П. Г. Чернышев 6 марта 1762 года писал И. И. Шувалову: «об этом человеке [Баженове] мне говорят до невероятности много хорошего; думают даже, что в ближайшем собрании архитекторов он получит первую награду за сочиненный им проект Дома инвалидов, необыкновенно прекрасный. В то же время говорят, что поведение и нравственность его отвечают его таланту; но бедняк лишен нужных средств к жизни. Если бы вы прибавили к его жалованью сотенку-другую рублей, его положение сделалось бы лучше».

Успехи Баженова стали очевидны и для петербургской Академии. 19 августа 1762 года на торжественном собрании петербургской Академии Баженов был произведен в адъюнкты. Ему увеличивают жалованье до 400 рублей в год, хотя продолжают попрежнему высылать его — неаккуратно; Баженов бедствует, зарабатывая на жизнь чертежами для парижских архитекторов.

Наконец, Баженов и Лосенко получают от Шувалова «ордер».

«Господа академии адъюнкты!

Ея императорское величество между прочими великими попечениями о пользе и добре своего государства и художества своим покровительством удостоила; почему все вы наикрепчайше свои старания усугубить должны, дабы удостоиться монаршего благоволения. Мне не инако как весьма приятно слышать о ваших успехах и вашей прилежности, которыми вы делаете честь себе, а более нашей нации, о чем уверен, что вы, всегда получа о себе такую репутацию, более ея распространения не оставите. По последнему экзамену вы произведены оба адъюнктами, с чем я вас честь имею поздравить.

Писал я графу Петру Григорьевичу [Чернышев, русский посол в Париже], чтобы вас, естли обстоятельства требуют, отправить в Рим, о чем вы, доложась его сиятельству, свои распоряжения к тему приготовьте, ко мне же, как об этом, так и о протчем, что до вас принадлежит, чаще пишите.

Господина Лосенкова картину [«Чудесный лов рыбы»] нетерпеливо ожидаю. На место вас в Париж ученики посланы будут; в протчем я с почтением».

Через две недели оба молодых художника неожиданно (Академия не отвечала даже на настойчивые запросы) получили второе письмо.

«Господа адъюнкты: Что принадлежит для Вашего жалованья, то оное переведено к вам, считая с 21 сентября 1762 года вперед на год, через купца Томсона, которое, я чаю, вы и получили; но как мое намерение, что Лосенкову быть в Москву, а Баженову на зиму в Рим, как о том я писал к графу Петру Григорьевичу, то в случае нужды, если не достанет на ваше жалованье и к отъезду на принадлежащие исправности из тех прежде посланных через купца Томсона денег еще послано верющее письмо через купца Мишеля на тысячу рублев, из которых денег употребя на ваши нужды, как в жалованье, так и пристойного числа на дорогу, и что из того останется, то можете употребить на покупку хороших эстампов, рисунков, книг и протчего пристойного и подобного для Академии художеств и, накупя все оное, отправить в Академию».

30 октября 1762 года чрезвычайный российский посланник в Париже граф Чернышев выдал счастливому художнику паспорт на два года, и Баженов поехал в Италию.

Рим… Волнующая встреча с античностью. Кварталы, навевающие грусть своей пустынностью, одинокие, забытые памятники и колонны, обвитые виноградом…

Замечательные страницы посвятил Риму XVIII века Анри де Ренье.

«Городский пейзаж менялся в разное время года и дня: был то мягким и туманным, окутанный жидким, словно струившимся воздухом, то четким и словно скульптурным под ясным, прозрачным небом. Соборы, колокольни и кампаниллы поднимались из смутной громады домов. Высокие развалины, дикие и обнаженные, словно показывали остов старого Рима и обрисовывали каменный скелет его древнего величия…

У этих остатков, то полувросших в землю, то иногда поднимавшихся над нею, была различная судьба. Время придумало для них новое употребление: внутри древнего храма поместилась церковь; к подножию его фундамента прислонилась лавочка. Обелиски среди площадей были увенчаны крестом; барельефы, врезанные в стены, связывали их своими скульптурными кусками. Исполинские термы, обрушившись, покрывали своими обломками многие десятины, гигантский цирк отдавал каменоломам в добычу свои глыбы и пласты. Колонны, по горло засыпанные поднятием почвы, превратились в невысокие тумбы. Землею были закупорены пролеты триумфальных арок. Целые кварталы, некогда густо населенные, обратились не более как в сады. Виноградники покрывали холм на правом берегу Тибра.

Эта зелень была великим очарованием Рима, наряду с его водами, которые водопроводы разносили по резервуарам. Они били вверх бесчисленными фонтанами.

Фонтаны были всех видов, они образовывали то каскад, то струйку. Из раковины Тритонов они обрызгивали бронзовые спины морских коней или изо рта какой-нибудь фантастической головы наполняли водоем со щербатыми краями. Между ними были скромные и пышные, гулкие, которые шумели, и тихие, которые плакали, одинокие, уединенные и почти молчавшие. Фонтан на площади Навонской оживлен огромным сооружением статуй, скал и зверей; фонтан Павла изображает триумфальную арку, у которой вместо дверей хрустальный водопад из трех отвесно падающих скатертей. Иные изображают черепах; но из этого именно, из фонтана Треви следует напиться, покидая город»…

Фонтаны Треви, равно как и другие создания Лоренцо Бернини (1598–1680), особенно пленили Баженова.

Чисто эстетическое любование античностью сменялось у молодого архитектора глубоким и пристальным изучением памятников античной эпохи. Он терпеливо обследовал гробницы, храмы, уцелевшие портики, руины пропилеи, тщательно зарисовывал, обмеривал, воссоздавая на бумаге замыслы зодчих минувших столетий[1].