«Не виновен царь Василий, — думал Скопин, — что в нем душа не царская, не виновен!.. Но Русь стоит за ним. Будь же щитом ей, Господи!»

На улице едва забрезжил утренний свет. Пора ехать. Но надо сперва повидать патера да лекаря.

Скопин подумал о спасенном им шляхтиче с девушкой, и ему стало жаль эту юную девушку, быть может сейчас умирающую. Он был рад, что ему случайно удалось исполнить просьбу ее отца и привести к ней ксендза.

Патеру действительно удалось при помощи Фидлера возвратить к жизни девушку, дочь пана Хлопотни, которую старик отец обожал. Но старику обошлось это дорого — объявленный по проискам иезуитов в своей стране вне закона за то, что осмелился уклониться от помещения дочери в монастырь, он бежал в Московию и теперь оказался во власти патера.

Патер взял с него клятву в полном повиновении и половину его состояния.

Князь уже стоял в комнате совсем одетый, готовый выехать, когда на пороге почтительно остановился Фидлер.

— Ну что? — по-русски спросил князь.

На ломаном русском языке Фидлер ответил, что всякая опасность миновала, но что дней десять девушка должна жить в покое. Князь поблагодарил Фидлера наклоном головы и позвал Калугина.

— Дай этому человеку полсотни рублей, — приказал он.

Сердце Фидлера замерло от восторга, когда он услышал, что ему предназначена такая огромная по тому времени сумма.

Через несколько минут Ваня вернулся, неся в руках довольно объемистый мешочек с серебром. Фидлер с загоревшимися глазами стал униженно кланяться и благодарить князя, мешая русский и немецкий язык. Но князь не обращал на него никакого внимания.

В эту минуту в комнату вошел патер.

— Благодарю вас, пан Свежинский, — произнес князь, — чем благодарить мне вас?

Патер низко поклонился и ответил:

— Если светлейший князь хочет мне оказать милость, пусть разрешит мне повидать бывшую царицу, среди ее женщин не мало моих духовных дочерей. Многие не знают о судьбе своих мужей или близких. Некоторых из них я мог бы обрадовать, других утешить в их горе.

Князь внимательно выслушал патера и, подойдя к столу, написал на большом свитке несколько слов и велел Калузину скрепить княжеской печатью.

— Вот, — произнес он, подавая свиток патеру, — возьмите. С этим вам помогут и на улице царские люди.

Патер поблагодарил и, снова глубоко поклонившись, вместе с Фидлером вышел из комнаты. Для них обоих ночь эта была удачна.

Едва Скопин вышел на двор, как узнал новые вести. Прискакавший разведчик донес, что до самого Серпухова, до которого он доехал, только и разговоров, что о спасении царя. Некоторые клялись, что даже видели его. Никто почти не верит царским грамотам, всюду разосланным о том, что он был вором и расстригой. Холопы бросают своих господ и бегут в леса и в землю Северскую. То же подтвердили и другие разведчики.

«Нельзя терять времени», — думал Скопин.

В Москве уже начал бушевать народ. То здесь, то там в эту ночь делались попытки поджечь дома бояр и иноземцев. Отряды Скопина ловили мятежников и отбивали от них боярские дома.

До наступления дня Скопин разъезжал по Москве и, поставив в некоторых местах крепкие караулы, заперев улицы и площади рогатками, усилив заставные отряды, помчался к царю.

С видимой почтительностью окружали бояре сидевшего в креслах царя.

Скопин окинул их взором, и от него не скрылось выражение злорадства на лице князя Голицына и Шереметева. Михаил Нагой, стоя сзади них, изредка что-то шептал то тому, то другому. За царским креслом неподвижно стоял молодой Ощера, бледный и печальный. При виде Скопина он вспыхнул и опустил голову.

Скопин низко склонился перед царем и потом отдал поклон боярам.

— Здравствуй, Миша, — произнес царь. — Что на Москве?

— Спокойно, великий государь, много людей похватал я и отправил в острог, — ответил Скопин и подробно передал царю все, что сделал за эту ночь.

— Исполать тебе, княжич, — произнес Мстиславский, наклоняя седую голову.

Царю хотелось похвалить племянника, но, видя нахмуренные лица ближайших к нему Татищева и Голицына и понимая, что Скопин действовал самостоятельно, не знал, что сказать.

В эту минуту в комнату шумно вошел брат царя Иван.

— Великий государь! — крикнул он с порога. — По твоему ли указу расставлены рогатки по Москве, что ни пройти, ни проехать? По твоему ли указу из Москвы не выпускают людей и в Москву не пускают твоих гонцов? — и он злобно взглянул на спокойно стоявшего Скопина.

Царь растерянно оглянулся вокруг.

— Ныне князя Михаила Васильевича о том спрашивать надобно, нечего беспокоить великого государя, — нагло произнес Голицын.

Нагой усмехнулся. Скопин взглянул на них загоревшимися глазами и медленно ответил:

— Никто, кроме государя, не спросит с меня ответа. Государь, — обратился он к царю, — кабы не мои люди, твоего брата, князя Ивана Ивановича, спалили бы в эту ночь, заодно и князя Голицына с Шереметевым. Я не знал, что им того хотелось, — закончил он насмешливо.

— Он прав, — неуверенно произнес царь, — много злодеев в Москве.

— А все негоже помимо старших, никого не спрашивая, порядки чинить, — угрюмо проговорил князь Иван. — Так и всякий господином на Москве считать себя будет.

— Что ж, — сдержанно произнес Скопин, — я сейчас велю своим людям снять караул от твоего дома, князь Иван Иванович. На что он тебе, всем ведомо, как любят тебя на Москве. Да, кстати, у князя Голицына да боярина Татищева и у других. По царскому указу сниму караул.

Иван побледнел, сбежала улыбка и с лица Голицына. Как раз на их воротах было написано сегодня ночью, что царь дома их отдает на разграбление. Они мгновенно поняли, что снять именем царя у них караулы — это значит подтвердить роковую надпись.

Несколько мгновений Скопин смотрел на их испуганные лица, затем поклонился царю и медленно направился к двери. В толпе бояр послышался ропот, среди них было не мало сторонников Нагих, Голицына.

— Дозволишь ли ему, государь, погубить всех нас! — воскликнул Иван, бросаясь к царю.

— Миша, Миша! — окликнул царь князя. — Что же ты задумал? Или и так мало неустройства? Или я не царь, что меня не видят?

Скопин повернулся и гордо поднял голову.

— В эту ночь, — тихо начал он, — я спас от смерти не одного боярина твоего, в эту ночь я спас царя от правдивого укора, что он отдал на жертву иноземцев, доверивших его слову честь, жизнь и достояние свое. Если в этом я виновен пред тобою, государь, наложи опалу на меня, отпусти в мою вотчину, мне нечего делать боле здесь. А теперь я распущу свои отряды. Царь не верит мне!

Все молчали.

— Нет, Миша, — нарушил молчание царь, и на этот раз в его голосе послышалась несвойственная ему твердость, — подойди ко мне, верю я тебе и благодарствую тебе.

Князь подошел, опустился на одно колено и поцеловал царю руку, а царь поцеловал его в голову. Иван Иванович недовольно пожал плечами.

— А еще скажу тебе, великий государь, — смело начал князь, поднимаясь, — не надо более грамот, а надо ратных людей. Поднялся народ до самого Серпухова и даже дальше, верят, что жив бывший царь Димитрий.

Подметные грамоты говорили то же, но никто не позаботился — ни сам царь, ни его ближайшие люди — узнать, что творится у самых ворот Москвы. Михаил Васильевич рассказал все, что узнал через своих разведчиков. Кровавый призрак глянул в очи царю. Царь слушал Скопина, закрыв рукою глаза.

— Что же делать? — тихо спросил он, когда Скопин окончил.

— Дай мне ратных людей, — ответил Скопин, — и я пойду от Москвы до самого Путивля. У меня есть уже своих пять тысяч, — неосторожно добавил князь.

— Торопишься больно, племянничек, — прервал его князь Иван, — есть у царя и иные воеводы.

Царь подозрительно взглянул на Скопина.

— Когда же ты поспел это, Миша? — спросил он.

— Когда дремали твои воеводы, великий государь, — ответил Скопин, — им недосуг было.