Это тоже признак ненавистной старости.

Так вот, плохое настроение началось с утра без какой-либо серьезной причины, с пустяка и, кажется, грозило перейти в наступление по всему фронту. Но раздался звонок в двери. Нежданно-негаданно, пролетом из Америки заявился мой сын. Сын, с которым мы прожили под одной крышей не полных десять лет. Надо ли говорить, что при таком раскладе, как любит говорить другой сын, особо теплых, доверительных отношений, хотя мы постоянно встречались, насколько это было возможно, при жизни в разных городах, не получалось.

И вот: «Здравствуй, батя….» Он подрастал в авиационном гарнизоне, отсюда — батя. Два слова для ясности: мальчик вырос, рано женился, закончил инженерный институт, перепробовал себя в самых разных амплуа, женился, развелся, снова женился и развелся… Мой сын — дедушка. И вот мы, два дедушки, садимся за общий стол и чокаемся:

— Со свиданием… и — за тебя, батя!

— И за тебя!

Он рассказывает о своей командировке в Штаты, незаметно разговор сползает на детей. И у него и у меня свой опыт на этот счет. Не помню, почему вспоминается мне Евгений Шварц, талантливейший драматург и, на мой взгляд, заслуженный остряк России, это его слова: детей надо баловать, баловать, баловать, иначе из них не вырастут настоящие разбойники. Сын посмеивается:

— Мудро. За светлую память…

— И за детей, в которых Шварц знал толк, — это я.

В Москве сын задержался, как обычно, совсем недолго. Встреча получилась укороченной, он уже стал собираться на вокзал, когда вспомнил:

— Забыл, я же тебе кое-что привез из Америки. — И он протянул мне маленький колокольчик с малюсенькой пятиконечной звездочкой на вершине. — Поясняю: такой сувенир выдается каждому, посетившему пещеру Тома Сойера и Гекельбери Фина. Услыхав об этом, я съездил в эту пещеру и вот… Я же помню, как ты рассказывал о своих взаимоотношениях с Марком Твеном…

К великому моему изумлению я узнал, что переваливший на шестой десяток, мой сын помнит из своего раннего детства кучу всяких подробностей. Не гадал и не думал! Меньше всего я мог ожидать его запоздалого признания в уважении и, пожалуй, даже затаенной любви ко мне. Как никак, а жизнь в основном прошла на параллельных курсах, только изредка пересекаясь…

— Ты знаешь, за что я тебе больше всего благодарен? Ты меня никогда не воспитывал, ну-у, в том смысле, что не травил словами. Как плавать учил, как на лыжи ставил, как двенадцатилетнего за руль «москвича» посадил — вот, что было настоящим воспитанием, и, конечно, ты сам собой — летающий. Теперь я своим ребятам пытаюсь внушить — меньше слов, делайте, что надо, старайтесь делать вместе со своими детьми, то есть с твоими правнуками. Ей-ей, надо стать дедом, чтобы кое-что понять всерьез. Дед — заслуживающее уважения звание!

— Забавно рассказываешь, — говорю я и вспоминаю, — Наталья Ильина, хорошая писательница, человек с чувством юмора, была как-то на даче Корнея Ивановича Чуковского. В комнату вошла его правнучка с письмом в руках и доложила: «Прадед, а тебе почта!» Ильина, удивившись обращением ребенка, спросила у Корнея Ивановича, неужели ему деда мало? Чуковский отреагировал мгновенно: «Но почему надо генерал-майора разжаловать в подполковники?»

Сын уехал. Позваниваю в колокольчик Тома Сойера, разгоняю плохое настроение и слежу, как разветвляется поток моих неспокойных мыслей… Воспитание едва ли не первая после пропитания проблема. Почему же мы так легкомысленно, так безответственно к ней относимся? Наверное, сто процентов родителей убеждены — мы умней наших детей. Но так ли это на самом деле? Большинство пап и мам свято верят — нет ничего важнее, чем сказать, дать команду, одернуть, поправить… и говорят и говорят… и говорят… А дети? Не слушают, не слушают, не слушают и исподволь вырабатывают привычку в одно ухо впускать, в другое выпускать родительские слова. Избыточная информация не проникает в сознание, именно в силу того, что слов слишком много! Но это еще не худшее. Обратите внимание, как мамы общаются со своими малышами: «Ну, что ты там лопочешь, говори… не тяни… да говори толком… Давай быстрее, маме некогда… Громче… Тише… Перестань орать…» Понимаете ли, что происходит в головенке вашего малыша, когда вы не стремитесь или не умеете его выслушать? Раз они, взрослые, меня не слушают, то и мне не обязательно их слушать. Трудно отказать в логике ребенку, рассуждающему так.

Позванивая в колокольчик, прилетевший нежданно-негаданно аж из Соединенных Штатов, размышляя над прожитым, убеждаюсь — это правильное решение — написать завещание, хотя в общепринятом представлении подобного рода документ мне нечем наполнить.

И вот еще о чем думаю — неужели для большинства людей сегодня ничего, кроме денег, накопления имущества, кроме желания разбогатеть не представляет серьезного интереса?

У меня была замечательная мама, обыкновенная женщина, не испорченная большим образованием, она тем не менее всегда умела ответить на любой мой вопрос. Когда я, четырехлетний, поинтересовался, а что все-таки такое деньги, мама сказала:

— Деньги — это любые вещи, удовольствия и все такое, чего у тебя нет, но ты можешь купить.

Едва ли я оценил мудрость маминых слов в то время, но теперь понимаю — ни верность в дружбе, ни самоотверженность в ремесле, ни восторг чувств не имеют долларового эквивалента. Деньги — штука нужная, привлекательная, но далеко не всесильная. Как ни странно, я решительно не в состоянии объяснить, что есть душа, а вот звон колокольчика воспринимаю не столько слуховым аппаратом, сколько именно душой.

Наверное, человека невозможно понять, хотя бы чуть-чуть не прикоснувшись к его ремеслу, — слишком многое мы вкладываем в свою работу, какой бы эта работа ни была. Мне думается, большинство не летающих профессионально людей все еще по старинке полагают, будто наипервейшее качество летчика, особенно военного и тем более — испытателя — смелость. Почему? Так ведь падать-то страшно… Позвольте, а цирковым, работающим под куполом, а высотникам-монтажникам, а альпинистам, берущимся наводить блеск на Кремлевских звездах или церковных куполах… им ведь вполне «хватает» высоты, что бы, сорвавшись, разбиться насмерть. Если искать в чем неповторимость нашего ремесла, начинать надо не с высоты полета.

Отвлекусь малость. Антуан де Сент-Экзюпери, прославленный француз, прежде всего в литературе, сделал имя Дидье Дора известным всему миру. Дора был асом первой мировой войны, а позже блистательным организатором гражданской авиации. Ему, выдающемуся деятелю своего времени, принадлежат слова: летчика делают небо и самолет. Чувствуете, чтобы научиться плавать, надо лезть в воду, чтобы, стать Летчиком с большой буквы, надо летать, летать и летать. И никакие политзанятия, которыми каждый понедельник — на свежую голову — деятельные политотдельские чины годами запудривали нам мозги, повышению пилотского мастерства не способствуют. Знаю из собственного опыта, из опыта моих старших товарищей — больше летаешь, шансы прожить дольше возрастают. Что же надо, необходимо понятать и почувствовать, чтобы выжить?

Полет — это скорость. Пока есть скорость, небо тебя держит, потерял скорость — кончается полет и начинается свободное падение, и еще даже не при самом значительном отказе материальной части — это и мотор, и сам самолет, и оборудование, где попало не приткнешься, чтобы задрав капот, как в автомобиле, покопаться в движке, устранить неисправность… Увы, удобных обочин в небе нет.

Вот почему смелость, отвага, патриотизм, готовность к подвигу и даже, а может быть — тем более жажда славы, хотя бы и собранные все вместе, так сказать, в один кулак, не гарантируют благополучную жизнь в авиации.

Что же способствует авиационному долголетию?

На первое место я бы поставил умение сдавать зачеты. Каждую весну и в предзимний период, при переходе с одного летательного аппарата на другой тип машины планово и внепланово летчика всю его жизнь подвергают экзаменам, инспекторским проверкам, не говоря уже о повышении класса, о допуске к полетам в усложненных условиях. Когда создавалась такая контролирующая система, намерение было и благое и разумное — чтобы головой работали, чтобы постоянно и на земле, и в полете думали, чтобы вынашивали загодя образ предстоящего полета… Другое дело — все можно довести до абсурда, не зря же — «от великого до смешного — один шаг». Кто летает, на собственной шкуре испытал каторгу липовых проверок, формальных зачетов, откровенного очковтирательства. Но это, я бы сказал, другая сторона медали. Замысел, повторяю, был правильный — надо думать, надо рассуждать, надо трезво оценивать обстановку. Летчик не слепой, тем более не тупой исполнитель инструкций, наставлений, уставов и кодексов, он, не будем забывать этого, мыслящий, разумный, хомо сапиенс.