Переступая порог этого последнего военного кабинета, я еще не вполне осознавал — козырять мне больше не надо, докладывать тоже не надо, достаточно поздороваться и просто назвать себя. К этому надо было еще привыкнуть: армейская жизнь — мое прошлое. Андрей Александрович Ефремов вторую неделю ходил в гвардии старших лейтенантах запаса. Вот так.

Кабинет выглядел опрятно, шкафы стояли по ранжиру, карта Союза была капитально пришита к стене. Ничего лишнего, ничего такого, что могло бы указать на привязанности, увлечения хозяина я не обнаружил. Над громадным письменным столом, покрытым тусклой зеленой бумагой, не сильно возвышался сухонький, совершенно лысый человек. Судя по его погонам — майор. Был он далеко не молод, напоминал старого мальчика — оттопыренными розовыми ушками ли, а может рыженькими кисточками бровок или припухшими яркими губами.

— Здравствуйте, — сказал я и назвался: — Ефремов.

— Ефремов? — Он выдержал долгую паузу и спросил: — И что же, Ефремов?

— Пенсионную книжку мне следует получить, послали к вам.

— Если полагается, получите. — Майор поколотился в столе, явно не испытывая ко мне никакого интереса. Я подумал: чего это он так? Но тут же сообразил: идут и идут к нему люди, всем дай выпиши, разъясни, оформи. И так каждый день, поди, наскучило, примелькалось…

— Подполковник, — умышленно повышая старого мальчика в звании и не без умысла опуская «товарищ» — а чего бы вам не предложить мне сесть? — спросил я.

— Садись, — спокойно ответил он, — садись, молодой человек.

Вероятно, «молодой» человек был в отместку за опущенного мной «товарища»: не мог же майор не заметить ранней седины на далеко не юной башке моей. Да и встретились мы как-никак по случаю оформления пенсии за выслугу…

Разыскав серую папочку, полистав в ней, так и не глядя мне в лицо, майор объявил глуховатым голосом:

— А вот выслугу лет, молодой человек, вам при увольнении исчислили ошибочно. Завысили. — Он вроде бы обрадовался, сообщая мне столь неприятное известие. — Поясняю: боевые действия Карельского фронта завершились раньше девятого мая сорок пятого года, кроме того, в сорок втором году вы находились четыре месяца в резервном полку, так что ваша правильная льготная выслуга составляет двадцать четыре года и восемь месяцев. Четырех месячишек до полной пенсии не хватает. Все понятно?

— Не все, майор. Например, чему вы радуетесь? Вам же не из своего кармана мне платить. Не полагается полной, а какая-нибудь полагается?

Он пощелкал на старых счетах и объяснил, если я не намерен опротестовывать его расчет, майор может сейчас же выписать пенсионную книжку, согласно которой я буду получать сорок процентов от последнего должностного оклада…

— В рублях сколько? — Спросил я.

— Семьдесят восемь в месяц.

— Выписывайте, — сказал я. — Опротестовывать ничего не буду, просить и жаловаться — тоже.

— А что — семьдесят восемь рублей каждый месяц, до конца жизни, — как мне показалось, сокрушенно произнес маленький военный чиновник, — не так и плохо. Вам не кажется, молодой человек, что многие могут вам позавидовать?

— Кажется! Еще как позавидуют, особенно если я протяну годов до девяноста, прикиньте на счетах, какие деньжищи набегут! И справедливо набегут. Мне знаете какая компенсация за одни разжалования причитается, будьте уверены!

— Разжалованный? — Он впервые взглянул на меня с интересом, — То-то мне сразу показалось… Да-а, дерзость не способствует, молодой человек, успешному прохождению по службе.

Тем не менее пенсионную книжку я получил.

А дальше? Очевидно, надо было думать о работе.

Переступая новый порог, на этот раз вполне гражданского кабинета, я понимал: тут меня никто не ждет, но, что было в мою пользу, — фронт, партийный стаж, не арестантская характеристика — спасибо Решетову, махнул по образцу: дело знает, к службе относится добросовестно, идеям предан…

Кабинет был маленький, светлый. На окне курчавился аспарагус.

На шкафу, набитом канцелярскими папками, топорщились традесканции. И веселые эти зеленые пятнышки сразу как-то прибавили мне надежды.

— Как квартирный вопрос? — первым делом спросил меня хозяин аспарагуса, традесканций и настенного календаря с задумчивым слоном, глянцево светившимся с обложки.

— Нет вопроса. Возвратился в родительский дом. Метров хватает, прописка еще довоенная.

— Очень хорошо! Вы летчик?

— Летчик, — подтвердил я, отчетливо ощущая: а это уже не так хорошо…

— Давайте думать. Нужен, скажем комендант общежития. Оклад не больно… девяносто четыре рубля, но у вас же пенсия, да?

Комендант? Я? Странно… И что делают коменданты, если судить по Ильфу и Петрову… Не дождавшись никакого ответа, хозяин кабинета предложил:

— А могу предложить заведовать хозяйством Монтажспецприборстроя, оклад сто десять… Как?

— Не пойдет, — сказал я.

— А что, приблизительно, вы бы сами желали?

— Пошел бы на авиационный завод, сборщиком или в ОТК. Нет авиационного завода у вас, не возражаю состоять при машинах — автомобилях, каких-нибудь еще.

— Увы. На сегодняшний день ничего такого нет. — Мой собеседник развел руками. — Заходите через недельку. С голоду, как я понимаю, не умрете: пенсия, выходное пособие тоже получили.

Странно, очень странно, почему моя законная пенсия им вроде поперек горла?

Мы расстались — никак: без вражды и без приязни. Мне вспомнились ленивые глаза хозяина аспарагуса, традесканций, слона, и хотелось понять, почему он такой — трын-трава ему все на свете, ноль эмоций… Кто их таких сажает в кабинеты, куда люди приходят как-никак за своей судьбой?

В конце концов я попал в кабинет директора большого автомобильного хозяйства. Директор выглядел моложаво, был он строен, плечист, казалось, перетянут тугими ремнями, хотя ходил в самом обычном, вполне штатском пиджаке. Но я не ошибся: мой будущий начальник оказался из кадровых офицеров, в недалеком прошлом комбат, о чем он мне сам сообщил не без некоторой рисовки. Поглядев в мои бумаги, директор спросил:

— Вот тут написано: старший лейтенант. Понимаю. А дальше — «офицер наведения и управления при штабе полка тире летчик», — этого не понимаю. Если на общеармейские категории перевести, что получится?

— Побольше ротного получится и чуть поменьше батальонного, я думаю. Но это приблизительно. А точно — не знаю, — сказал я.

— Уяснил. — И, переходя, на ты: — Мне нужен толковый начальник колонны. Сто пятьдесят машин. Двести двадцать водителей. Как полагаешь, потянешь?

— Нет, — сказал я. И не дожидаясь его вопроса «почему» объяснил сам: — Воровать не умею.

Директор вполне дружелюбно засмеялся и пообещал научить. Но я спросил, может, он меня слесарем возьмет, на ремонт?

— Грязная работа, — сказал директор, — ты не представляешь, наверное… — Но взял. И полгода я не знал никакого горя.

Что такое автомобильный мотор? Тот же самолетный: поменьше, ясное дело, грубее исполнен, но принцип — один! И механика — родственная. Без особого труда и натуги я втянулся в работу ремонтного цеха. Постепенно начал сходиться с людьми, привыкать к порядкам, которые после долгих лет службы в армии казались скорее беспорядками. Так или иначе я все же обретал равновесие, жизнь получала новый смысл. Снимаю головку блока, вытаскиваю поршни, заменяю сносившиеся кольца… время, отведенное на эту операцию, известно, расценка — тоже. Очень скоро, что-нибудь через месяц, я понял: ремонтировать водяную помпу — работа выгодная, а вот переклепывать тормозные колодки — нет. И еще понял: есть контакт с водителем, он запишет в заявку на ремонт парочку липовых позиций, и день закончится не меньше, чем десяткой. Все просто. Все вроде пошло и могло бы, я думаю, идти еще лучше, но… вечная моя, персональная невезуха!

Вызывают вдруг в партком. Говорят у тебя — стаж, у тебя — армейская выучка, у тебя, спрашивают, совесть есть? И не успев опомниться, узнаю: Ефремов Андрей Александрович рекомендован на должность мастера технического обслуживания.