В Карташёве удивительно уживались сразу два человека: один — мечтатель, другой — неугомонный, кипучий практик. Мечтатель тянулся к птичьему полёту, естественному и лёгкому. Практик искал дороги в истребительную авиацию. Военные машины, полёты на пилотаж, воздушные стрельбы, бои — можно ли найти более увлекательное дело в жизни! Для начала Иван Лаврентьевич стал планеристом. В авиацию он вступал прозаично, как многие: простые полёты на учебном планере, потом буксировка за самолётом, наконец паренье в холмистой местности.

Этот путь привел его в Крым, в Коктебель, — на родину советского планеризма. Здесь были завоёваны первые рекорды, здесь молодой пилот превратился в опытного планериста. Всё длинней становились его маршруты, всё выше удавалось ему подниматься над стартом, всё дольше держался он в воздухе.

Но всё это не до конца удовлетворяло лётчика. Он искал новых источников движения.

Карташёв решил попытать счастья в грозу, когда в воздухе возникают особенно сильные вертикальные потоки. Теоретически всё представлялось удивительно просто. Нужно было взлететь на планере перед наступающим грозовым фронтом, включиться в его мощное движение над поверхностью земли и так идти вперед всё дальше, всё выше. Гроза, по расчётам лётчика, должна была играть роль сверхсильного двигателя для его безмоторного летательного аппарата — планера.

Это была теория, её нужно было проверить в полёте, освоить практически.

Июньским вечером Карташёв улетел с аэродрома. Гроза наступала следом. Планер легко набирал высоту и быстро продвигался вперёд, но непогода шла ещё быстрее; скоро она стала нагонять машину, втягивать её в чёрные, лохматые облака. Это была первая неожиданная поправка к теоретическим предположениям пилота.

Кругом грохотали электрические разряды, огромными огненными потоками вспыхивали и струились молнии. Машину трепало из стороны в сторону. Моментами терялось представление о том, где находится невидимая земля.

К полётам в сложных метеоусловиях по-настоящему не были подготовлены ни планер, ни пилот. Риск превышал все предварительные расчеты. Это была вторая поправка. Каждая следующая минута полёта в грозовом фронте могла сделаться последней минутой в жизни. Карташёв понимал это, он решил вырываться вниз. Но гроза не пускала его: восходящие потоки оказались сильнее планера. Облака цепко держали машину.

Только большое упрямство, только сильная воля спасли планериста. После многих неудачных попыток он наконец нащупал границу восходящего потока, удачно сманеврировал в сторону от неё и скользнул вниз.

Посадка была совершена в кромешной темноте на случайной площадке. Светящиеся стрелки бортовых часов показывали полночь. По плоскости барабанил крупный дождь. Было сыро, холодно. Карташёв спрятался под плоскость. Кутаясь в отяжелевший от воды реглан, он цокал зубами, стараясь примостить своё большое тело поближе к фюзеляжу — там было суше. В этот момент продрогший и голодный Карташёв не мог, конечно, предположить, что им побит официальный мировой рекорд дальности полёта на планерах.

Впрочем, вне зависимости от числа пройденных километров, ему было уже совершенно ясно, что полёт с грозой не та находка, о которой он мечтал. В таком полёте жизнь человека и машины подвергалась слишком большому риску.

Поиски надо было начинать сначала.

…Рассвет Карташёв встретил в степи. В красно-золотых лучах поднимавшегося солнца степь показалась ему особенно огромной. Было прохладно. Торжественный, прозрачный мир, не тронутый ещё первым утренним ветерком, безмолвствовал. Карташёв растянулся на спине, широко раскинул в стороны руки. Беспокойные мысли ворочались у него в голове. Позади были страхи минувшего полёта в грозовом фронте, много трудных километров, нервное напряжение… Всё-всё это было уже в прошлом. Теперь над ним ласково блестело только бескрайное белёсое небо.

Какое огромное небо! В таком просторе надо ходить большими, уверенными шагами…

В небе Карташёв увидел орлов. Они свободно парили над ним, легко и непринуждённо кружа в светлой выси. Первое чувство, которое испытал планерист, была зависть, острая зависть к птицам.

«Как же они так могут — без облаков, без грозы, без мотора?»

Больше он не мог валяться в степи и мечтать.

Надо действовать, надо срочно предпринимать что-то. Надо учиться, чёрт возьми, у орлов! Да-да, учиться!..

Сначала орлы пугались необыкновенно большой краснокрылой птицы, потом привыкли и перестали обращать на неё внимание. Каждый день поднимался Карташёв на своём планере над степью, пристраивался к птицам и часами ходил от орла к орлу, приглядывался, примерялся, постигал орлиные тайны…

Земля пестра. Чёрный пар сильней прогревается солнцем, чем светлая озимь, от него вверх убегают тёплые восходящие потоки. Орлы, конечно, не знают, что в учебниках метеорологии эти потоки называются термиками, они без ошибки находят их и умело используют как «подымающую» силу. Лёгкий, чуть приметный ветерок тянет над степью, но вот он набежал на перелесок и отразился воздушной волной вверх — орёл не пролетит мимо, не подобрав над границей леска «запасную» сотню метров высоты. А если впереди река — внимательней, осторожней! — тут неизбежна потеря набранных метров…

Птицы без ошибки «читают» книгу земли, и не только земли — они умеют использовать силу обыкновенных кучевых облаков, они точно знают: тёмный край облака «тащит к себе», вверх, светлый «сбрасывает» вниз.

Что природой дано орлам, упорством постигал человек. И он постиг: Карташёв научился отыскивать в небе невидимые восходящие потоки, научился с тысячеметровой высоты по-орлиному оценивать земную поверхность, держаться за кучевые облака.

Прошло ещё немного времени, и он уже без орлиной помощи пошёл в свои дальние безмоторные перелёты.

Был Карташёв учеником — стал мастером.

Сидит другой раз человек, пилит, строгает, проволочки прилаживает — словом, мудрит. Спросят его:

— Что делаешь?

— Изобретаю, — ответит и назовёт какую-нибудь необыкновенную вещь.

Тут уж непременно его на смех поднимут:

— Тоже изобретатель, Эдисон доморощенный!

А по-моему, зря зубоскалят. Это хорошо, когда человеку неспокойно живётся, когда в голове у него тревожные мысли бродяг. Бывает, из пустяка такая штука получается — и во сне не приснится.

Помню, предстояло мне облетать только что вышедшую из ремонта «Чайку», один из лучших истребителей довоенного времени.

Машину выкатили из ангара, долго осматривали, пробовали на земле. Наконец ведущий инженер сказал: Всё в порядке, можно лететь.

Я надел парашют, поудобнее уселся в кабине и запустил мотор. Ожили стрелки приборов. Винт сверкнул серебристым диском и потерял свои очертания.

Не торопясь менял я режимы мотора, прислушивался к его голосу — всё как будто обстояло нормально. Тогда, сбавив газ, я покачал ручкой управления, передёрнул педалями — рули отклонялись исправно. Больше у меня не оставалось вопросов ни к двигателю, ни к самолёту.

Механики убрали колодки из-под колес, и я порулил к взлётной дорожке.

Разбег. Взлёт.

Быстро увеличилась скорость, и вместе с ней в моторе зазвучала незнакомая, всё нарастающая посторонняя нота. Взгляд метнулся к приборам, руки убрали шасси, на всякий случай подвернули машину поближе к лётному полю. Всё это произошло мгновенно, здесь действовал инстинкт лётчика — автоматические навыки. А сознание было занято другим: что с мотором?

Но всё шло нормально. Самолёт брал высоту, скорость не падала, и двигатель тянул прекрасно. На двух с половиной тысячах метров я стал переводить машину в горизонтальный полёт — «Чайка» заплакала. Да-да, в этом нет никакого преувеличения: она плакала протяжно и жалобно.

Самый смелый, самый опытный человек теряет в себе уверенность, когда не видит, не сознаёт, откуда исходит опасность. Что-либо понять в этом полёте мне было действительно трудно: приборы не показывали никаких особых отклонений, не вызывала подозрений и обшивка, и всё же машина плакала. Стоило убрать газ — странный звук исчезал на время, но, как только «Чайка» переходила в планирование, она снова начинала стонать.