В ходе уже развернувшейся войны с великим трудом приходилось решать такие задачи, как вооружение летательных аппаратов. Каждый день выяснялось, что авиация могла бы делать то-то и то-то, если бы… Например, разведать противника — мало, надо оперативно передать разведданные штабу, а радиосредств на борту разведчика нет… да и наземная связь авиачастей с вышестоящими штабами налажена плохо. Совершеннейшим темным лесом оказалось наземное обеспечение. Нужны были полевые аэродромы, без горючего и смазочных материалов много не налетаешь, летчики нуждались в обмундировании и питании — и все-все начинали налаживать с нуля.

Бесстрастная статистика потерь первой мировой войны рисует противоречивейшую картину — с одной стороны, нельзя не видеть массовую бездарность руководителей, их полнейшую неподготовленность к использованию нового рода войск, с другой стороны поражают цифры: Рене Фонк сбил 75 самолетов противника, Эдвард Маннос — 73, Вильям Бишоп — 72, штабс-капитан Петр Нестеров жизнью пожертвовал, таранив противника и тем сдержав слово: «Он больше не будет летать над расположением наших войск».

И вот какая еще мысль возникает, когда разглядываешь этот снимок — сколь же велика приспособляемость, изобретательность, изворотливость человека в борьбе за выживание! Не надо забывать, что на протяжении всей первой мировой войны ни одна из сторон не обеспечила своих пилотов парашютами, хотя парашют был уже изобретен и испытан…

Гарро — фигура в истории авиации более чем заметная. Он выучился летать в двадцать два года, закончив перед тем юридическую школу. Но надо учитывать время — 1910 год, самая яркая пора Парижского птичника, увлечение полетами достигает наивысшего уровня. Его первый самолет моноплан конструкции Сантос-Дюмона.

Почувствовав некоторую уверенность, обнаружив безусловные летные способности, Гарро организовал воздушный цирк и отправился с ним на гастроли в Мексику и США. Год спустя он вернулся во Францию и принял участие во многих соревнованиях. Ему покоряются рекорды высоты, он удачно участвует в больших перелетах. Сначала Гарро поднимает потолок на 3900 метров, следом на 5610!

А 23 сентября 1913 года Гарро пересекает Средиземное море. Это, кстати сказать, был первый в истории авиации межконтинентальный перелет. Летел Гарро на легком Моране. Маршрут он проложил таким образом, что 760 километров — от взлета до посадки — проходили, по возможности, вдоль берегов Корсики и Сардинии, морской же участок, так сказать, в чистом виде, составлял 500 километров. И все же любое отклонение от курса грозило летчику серьезными неприятностями. Сам Гарро так рассказывал об этом полете: «Находясь над открытым морем, я обнаружил, что горючего осталось двадцать литров, максимум на час полета. И тут в разрывы облаков я увидел три маленькие черные точки, над ними — три вьющихся дымных хвоста… Страхи разом исчезли! Я был больше не одинок… Снижаюсь… Меня замечают. Все три судна разворачиваются и следуют моим курсом». В те годы самолет над открытым морем вызывал тревогу. Моряки развернулись, чтобы иметь возможность оказать помощь храбрецу.

Когда спустя без малого восемь часов непрерывного полета Гарро приземлился в Бизерте, в баке его Морана оставалось пять литров бензина…

Однако главное деяние Гарро приходится на военное время. Первые встречи противников в воздухе, как правило, заканчивались безрезультатно, самолеты не были вооружены, а стрельба по противнику из пистолета или карабина не давала эффекта. И тут появляется на фронте Гарро. Он решительно атакует противника, заходит в хвост вражеского самолета и… обозначенный немецкими крестами аэроплан, падает. Это выглядело загадкой и навело отчаянную панику на участке фронта, где летал сержант Гарро.

В апреле 1915 года Гарро вынужденно приземлился на немецкой территории и вместе со своим самолетом попал в руки противника. Тогда только открылась тайна Гарро. Пулемет на его машине был поставлен параллельно продольной оси самолета и стрелял сквозь плоскость, ометаемую винтом. А чтобы летчик не угодил в собственный пропеллер он придумал такую хитрость — наклепал на тыльную сторону винта стальные пластины-отсекатели. Пулемет стрелял относительно мягкими свинцовыми пулями в медной оболочке. Те пули, что ударялись о пластины, отлетали в сторону, не принося ущерба пропеллеру, а те, что проходили между вращающимися лопастями беспрепятственно, поражали противника.

Скопировать изобретение Гарро немцы не смогли: у них не было боеприпасов, снаряженных такими пулями. Поэтому с подачи Гарро изобрели синхронизатор — привод от мотора включал спусковой механизм пулемета только тогда, когда лопасть проходила срез оружейного ствола.

Несостоявшийся юрист, прославленный пилот-рекордсмен, отдавший дань увлечения цирку, второй, после Блерио, кавалер ордена Почетного легиона, Гарро сделал одно из самых блистательнейших открытий для авиации. Синхронизированное оружие фактически положило начало истребительной авиации всех воюющих сторон. Это оружие продержалось на вооружении очень долго — пока оставались в строю истребители с поршневыми моторами! Больше того — лиха беда начало, синхронизатор оказался первым автоматическим приспособлением, поднявшимся на борт летательного аппарата, он подтолкнул инженерную мысль к новым поискам — что еще можно автоматизировать, дабы облегчить труд летчика, повысить точность и надежность управления? Оказалось многое. Это тоже смело можно отнести в актив сержанта Гарро — человека беспокойного, мыслившего остро и нестандартно.

Век большинства летчиков участников первой мировой войны оказывался, увы, недолгим. Гарро не дожил одного дня до своего тридцатилетия.

…Снимок сделан 11 сентября семнадцатого года в день, когда один из самых известных асов первой мировой войны барон Манфред фон Рихтгофен завалил шестидесятый самолет противника. Он провел на фронте еще семь с половиной месяцев и увеличил число своих воздушных побед до восьмидесяти! Не берусь судить, так ли педантично вели счет поверженных самолетов немцы, как они умели подсчитывать все остальное, но даже если эта цифра несколько завышена, все равно воображение профессионала потрясает порядок величины.

Рихтгофен из аристократического рода, военная косточка по рождению. Его естественно определили на службу в полк легкой кавалерии. Считалось престижным. Когда началась первая мировая война, он состоял в чине второго лейтенанта кавалерии. Рихтгофена соблазнила карьера авиатора, скорее всего это увлечение определилось модой, всеобщим почитанием летающей публики, ореолом романтики. Сперва он стал летчиком-наблюдателем, однако, не надолго. Известный пилот Бельке подбил Рихтгофена переучиться на пилота, и Манфред последовал совету обратившего на него внимание аса. Переучился быстро, и в начале шестнадцатого года был зачислен пилотом истребительной авиации.

Рихтгофен не упускал случая высказывать свое отношение к ремеслу летчика-истребителя. Мы ведем охоту на людей, — говорил он, — это трудное занятие, требующее решительности и вполне определенных навыков. В сентябре шестнадцатого года находясь во Франции, Рихтгофен сбил первый самолет противника, но его карьера знаменитого воздушного дуэлянта началась несколько позже — с назначением в 11-ю эскадрилью, сформированную из лучших летчиков Германии. После шестнадцатой победы в воздушном бою Рихтгофен награждается орденом «За заслуги», в конце семнадцатого года он вступает в командование 11-й эскадрильей. Забавная подробность — сбив тридцать девять самолетов противника, Рихтгофен получает звание капитана… кавалерии! Что бы это могло значить — инерцию, консерватизм военного мышления, ложную преданность традициям или просто ошибку писарей? Так или иначе, Рихтгофен продолжает летать, предпочитая прочим самолетам одноместный триплан «Фоккер», который он приказывает выкрасить в устрашающий красный цвет.

Нельзя не признать, Рихтгофен был не просто удачлив. Этот крылатый ангел смерти — его и так величали! — внес в свое ремесло много нового и неожиданного. Рихтгофен возглавлял группы истребителей, оказывавших сопротивление бомбардировщикам противника, новизна заключалась именно в групповом сопротивлении врагу. Рихтгофен ввел эшелонирование боевых групп по высоте. Перехват осуществляли те, кто имел преимущество, располагался выше врага и мог атаковать с пикирования. Кстати, такая тактика получила развитие во второй мировой войне, оказавшись прообразом знаменитой «этажерки». Сам Рихтгофен всегда старался держаться выше всех остальных в группе, случалось, он барражировал аж на четырех тысячах метров, зорко высматривая очередную жертву, и атаковал ее со всей неожиданностью.