Раскопки находились на такой стадии, что со следующего дня предстояло поэтапное извлечение останков из окопа. Следовательно, назавтра я мог приступать к своей части исследования. К концу рабочего дня окоп герметично укрывался полиэтиленовой пленкой на случай неожиданного дождя и от посягательств собак и кошек, а в начальном периоде – и от «набегов» юных хуторян.

У здания сельсовета строители уже закончили заливку фундамента мемориала и сооружение нижних ступеней постамента; были готовы и бетонные ямы, в которые по проекту должна быть установлена стела.

Меня поселили в жилом домике, где были размещены члены экспедиции, в комнату с Е. Цуцкиным и А. Ивановым. Включать телевизор не было никакого резона. Как правило, программы не отличались разнообразием; расхристанные ведущие, кривляясь и гримасничая, что по новой эстетике ТВ якобы выражало высшую степень раскрепощенности и «продвинутости», бойко тараторили на чудовищном «новорусском» слогане, от чего хотелось тихо заплакать, пойти в церковь и поставить скорбную свечку за упокой души когда-то Великого и Могучего…

Во многом благодаря этой проповедуемой «эстетике» речь современной молодежи превратилась в нечто монотонно-убогое, густо перемежаемое «бля» и «блин». Оторванные от хороших книг, воспитанные на видеопродукции весьма сомнительного качества, образчиках «нового телевидения» и жаргоне подворотен, эти бедные ребята при потугах связно выразить словами какую-нибудь элементарную мысль внушают искреннюю жалость.

Гораздо интереснее было слушать своих собеседников, людей интеллектуальных и по-настоящему культурных. У Иванова, хотя он и пытался казаться сдержанным, спокойным и даже ироничным, глаза горели под стеклами очков – его мечта претворялась в жизнь. Цуцкин рассказывал о раскопках скифских и сарматских курганов. У меня самого в загашнике тоже имелась случайная эпизодическая «археологическая» история.

Однажды, дежуря в составе оперативно-следственной группы, мы получили сигнал, что на вершине холма за зданием детской республиканской больницы «юные красные следопыты» обнаружили выступающий из земли череп. Тут же следователь прокуратуры, эксперт-криминалист МВД, судебный медик и оперативный работник выехали на место обнаружения потенциального трупа. Время было ночное, и когда мы прибыли на место, то увидели следующую картину: при свете фар от двух автомашин «мелкачи»- т. е. привлеченные за мелкое хулиганство - из КПЗ (ныне это почтенное заведение именуется ИВС – изолятор временного содержания) с необъяснимым рвением вгрызались лопатами в твердую землю, круша при этом ребра скелета и находящуюся рядом керамическую посуду, а прокурор города Юрий Бирюков костерил их страшными словами за излишнее усердие.

Представленные на экспертизу кости были очень сухие, шероховатые и ломкие, с наличием множественных мелких и более глубоких продольных трещин, достигающих костномозгового канала. Швы свода черепа не были заращены, так что кости головы легко отделялись по ходу швов от длительного нахождения в земле. Состояние костей давало основание думать об их древнем происхождении. Лицевой скелет был разрушен, так же, как и ребра, некоторые позвонки и кости таза, на отдельных костях конечностей имелись свежие линейные разрубы – результат действия лопат в похмельных руках «мелкачей». Скелет принадлежал хрупкому молодому мужчине 18-25 лет, ростом 161-163 см. Вопрос о его расовой принадлежности «повис в воздухе». Прижизненных повреждений, которые могли быть причиной смерти, выявлено не было. В пользу древнего характера захоронения свидельствовали черепки от посуды, кости ритуального жертвенного животного – барана - в полном комплекте и костяная пластинка от колчана для стрел. После относительно успешных попыток восстановить посуду удалось выяснить, что это были два кувшина, в одном из которых мог находиться какой-то напиток (вода, вино, молоко), в другом – баранья похлебка (среди осколков керамики торчала высохшая обрубленная баранья кость).

Заинтересованный необычной находкой, я попросил свою лаборантку Веру Торикову отнести на консультацию к археологам керамический хлам. Те пришли в ужас: раздолбленная утварь оказалась, по их предварительным прогнозам, частью погребального комплекса VIII-IX веков н. э., относящегося к хазарскому периоду. Было от чего прийти в отчаянье: сам могильник оказался настолько разрушенным, что стал не пригодным для исследования («Какие вандалы сделали это?!» – вопрошали бедные археологи), а жалкие остатки посуды не представляли теперь никакого научного интереса. Огорчение усиливалось тем, что захоронение находилось буквально под носом, не надо было ехать к черту на кулички. Кстати, материалы консультации были подписаны зав. сектором археологии Евгением Цуцкиным, так что наше заочное знакомство с ним состоялось за 8 лет до ажиновских раскопок…

Наутро, позавтракав в столовой (надо отметить, что сельсовет организовал нам отличные бытовые условия), мы немедленно приступили к работе. Окоп длиной около 15 метров, шириной не менее 2 метров (он был расширен для удобства работы археологов) и глубиной примерно на уровне груди взрослого человека в одном из концов имел пологий скат для спуска членов экспедиции. На дне его лежали 14 человеческих скелетов в самых разнообразных позах, в основном – лицом вниз. Большинство из них при жизни были невысокими, коренастыми, со слегка кривоватыми ногами – классические всадники-степняки. Оружия при них никакого не было. Лишь один скелет в восточной части окопа находился лицом вверх, и рядом с ним лежал карабин, металлические части которого были обильно покрыты буровато-рыжим налетом коррозии. Среди останков археологи находили и осторожно извлекали саперные лопатки, фляжки, истлевшие ремни, подсумки с проржавевшими патронами к карабинам, котелки, противогазы с противогазными коробками, устанавливая принадлежность каждого предмета к определенному скелету. Все это заносилось в специальный дневник экспедиции, пронумеровывалось, фотографировалось и помещалось в специальные упаковки.

Среди находок были и бытовые вещи: мыльница, огрызки карандашей, которыми бойцы писали письма родным, индивидуальные пакеты, свернутые газеты и записные книжки, что представляло особую ценность. Но под действием времени и влажного грунта бумага фактически превратилась в труху, к ней нельзя было прикасаться (50 лет в земле – срок немалый). У одного из погибших солдат был обнаружен бумажник, в котором находились документы, но в таком же плачевном состоянии, да еще склеенные в плотный пресс; при малейшей попытке отделить листок бумаги он, быстро подсыхая на воздухе, начинал давать трещины и рассыпался на глазах.

Ни у одного из погибших не оказалось солдатского медальона. Это аналог солдатской книжки, но более приспособленный к боевым условиям. Медальон представлял собой пластиковую герметически закрытую патронную гильзу, внутри которой находилась бумага с текстом, написанным обычным карандашом (практика показала, что записывать чернилами гораздо хуже: буквы под воздействием попавшей влаги расплывались, и прочесть что-либо потом было невозможно). Текст содержал полные сведения о бойце: анкетные данные, время и место призыва, номер боевой части и тому подобное. Отсутствие солдатских медальонов объяснялось тем, что окончательное укомплектование всеми положенными атрибутами 110-ая ОККД получила не более чем за 2 недели до начала боев.

Это сильно осложняло вопрос с отождествлением конкретных личностей. Теперь вся надежда была на Галину Балзыровну Дорджиеву – специалиста по консервации вещественного материала, в том числе и такого нестойкого, как бумага. Была договоренность с лабораторией судебных экспертиз г. Ставрополя для тщательного прочтения предоставленных документов. Но, заваленные экспертизами по уголовным делам (а, может быть, по иным более прозаическим и меркантильным причинам, связанным с оплатой дополнительной работы), ставропольчане не провели исследование ажиновских документов, обнаруженных при раскопках. Поэтому, как ни горько об этом говорить, ни у одного из 14-ти солдат так и не были установлены фамилия, имя и отчество. Они остались безымянными.