Молодой новатор в тот период стремился обновить сорта садов средней полосы России путем посева семян южных и иноземных сортов. Вместе с этим он испытывал на морозостойкость южные сорта, высаживая готовые саженцы[11] или прививая и окореняя их черенки.
Видя упрямое стремление Мичурина к садовым новшествам, Василий Никифорович Петрушин помог ему заарендовать у Козловской городской управы небольшой пустырь на задворках Полтавской улицы. Это произошло в 1877 году.
С энтузиазмом продолжал здесь Иван Владимирович свои опыты. Везде, где только возможно, раздобывал он экспериментальный материал. Семена, выписанные им из Крыма, Кавказа, Бессарабии, из разных стран Западной Европы и Америки, Мичурин высевал в грунт и в ящики.
Вскоре пустырь преобразился. Ровными рядами выстроились на нем плодовые деревья. Здесь были и привитые деревья, и деревья, выращенные путем окоренения[12] черенков, и, самое главное, сеянцы от семечек из привозных плодов.
Между тем жить становилось все трудней. Родился в 1876 году первенец, сын Николай; через два года появилась на свет дочурка Маша. Расходы семьи увеличивались. И отец, Владимир Иванович, уже сильно болевший, потерявший трудоспособность, и родители жены тоже ожидали помощи. Жалованья по службе нехватало. Иван Мичурин был вынужден повесить над окном своей квартиры скромную самодельную вывеску: «Чиню часы и прочие механизмы». Вскоре после поездки в Москву, где какой-то оптический мастер соблазнил молодого приезжего выгодами оптического ремесла, Иван Владимирович приобрел полный набор оптических инструментов и приписал на своей вывеске-дощечке еще два слова: «оптическая мастерская».
Это было новинкой в Козлове. Местные интеллигенты потянулись к Мичурину. Приходили, сидели подолгу, заводили научные и философские разговоры.
Но оптическое дело не по душе было Мичурину. Он поспешил поскорей от него освободиться. Научил жену вставлять в очки стекла, стачивать кромки, определять сферометром конус, разговаривать с посетителями. Александра Васильевна с радостью ухватилась за это ремесло. А Иван Владимирович старался высвободить как можно больше времени для своих книг, для занятий наукой.
На полке у него становилось все теснее. Многое, находившееся в этих солидных сочинениях, уяснялось не сразу, но он упорно доискивался сокровенного смысла, пробиваясь сквозь дебри всевозможных научных терминов и длинных рассуждений, зачастую не по существу.
Далеко за полночь, с керосиновой лампой, засиживался Иван Владимирович.
Сочинения Гумбольдта, Декандоля, переводы книг питомниковода и помолога Гоше, сложные описания классификаторов Люкаса и Диля — все нужно было не просто осилить, а проверить, сопоставить с собственными взглядами. Многое вызывало у Мичурина боевой задор, несогласие, желание возражать и спорить. Он то и дело узнавал своих врагов — рутину, догму, обычай.
Неожиданно его обрадовала новизной взгляда брошюра с изложением теории Дарвина. В ней он узнал собственные мысли, смутно, но настойчиво тревожившие его.
— Нет в мире застывших, раз навсегда неизменных и не поддающихся изменению форм, — говорила эта книжка. — Все изменчиво. Все — в движении… Все поддается изменению…
«Согласен», «правильно», «мои мысли», — надписывает Мичурин на полях.
Изменчивость видов! Как близка была ему эта идея, идея, потрясшая мир…
Все мысли Мичурина были в саду и у полки с книгами. Книги были его главными друзьями, хотя к большинству из них он относился критически, вел с ними упорные мысленные споры, прорывавшиеся то и дело в надписях протеста, несогласия, которые он делал на полях.
В этот же период, пользуясь возможностью совершать бесплатные и довольно дальние поездки по железной дороге, линейный надсмотрщик станционных механизмов Иван Владимирович Мичурин не упускал ни одного случая расширить знакомство с садами своей Тамбовской и всех соседних губерний. Он побывал и у курских садоводов — Авенариуса, Гангарда, Вагнера, и у воронежских — Веретенникова, Захарова, Карлсона, Саблукова, и у тамбовцев — Кашкарова, Шатилова, Долинина.
Он завел и поддерживал переписку с виднейшими столичными садоводами — Кессельрингом и Шредером в Петербурге, с Греллем и Иммером в Москве, выписывал садовый материал от киевлян — Струся, Кристера, Симиренко, от Рамма из Кременчуга и от Роте, одесского садовода-промышленника.
Установил он также деловую связь главным образом по выписке плодовых семян, а позже пыльцы, и с иностранными специалистами садового дела — Вильмореном в Париже, Симоном Луи в городе Мец, в Лотарингии, с Левассером в Орлеане, Шпетом в Берлине и с бельгийским питомником Арданпон.
К 1882 году около шестисот наименований насчитывал реестр его коллекции плодовых растений.
Выписка южных и заграничных сортов поглощала почти все его скромные заработки. Во Францию, в Бельгию, в Голландию то и дело отправляло Козловское почтовое отделение письма-заказы Ивана Владимировича Мичурина с аккуратно надписанными адресами:
«Франция. Мец. Господину Симону Луи», или «Руан. Господину Бонно», или «Гаарлем. Фирме Ван-Вельзен». И рядом, по почтовому уставу, тот же адрес латинским шрифтом, которым он владел уже вполне свободно.
Чтобы заработать денег на все эти дорогостоящие заказы, Мичурин не щадил сил и здоровья.
Начальник Козловского железнодорожного депо, выходец из Шотландии, инженер Генри Самуэль Граунд, которого козловчане перекрестили в Андрея Самойловича Грунди, предложил Мичурину зимой 1881 года оборудовать электрическое освещение на станции Козлов. Дело это было новое. Электрическое освещение, изобретенное Яблочковым, только начинало появляться в крупнейших городах России. Но Мичурин, у которого был уже солидный опыт работы по механической части, смело принял предложение инженера.
Пользуясь консультацией Граунда, Мичурин быстро выполнил задание: пустил в ход установленную на станции динамомашину, умело и правильно применил арматуру, — словом, проявил себя таким блестящим и находчивым техником, что Граунд проникся к нему глубоким уважением.
— Бросили бы вы, господин Мичурин, возиться со своими садовыми делами, — говорил убежденно инженер. — При ваших способностях вы не меньше меня, инженера, сможете зарабатывать… Вы же готовый первоклассный электротехник.
Но Мичурин и слышать не хотел об измене садовому делу, об отказе от своих больших творческих замыслов. Осуществить их он был готов любой ценой.
Во время своих поездок по служебным делам молодой Мичурин всячески старался найти что-нибудь полезное для своих замыслов. Он выяснял, расспрашивал у садоводов, нет ли у них, например, плодоносящих корнесобственных деревьев, тоесть таких, которые выросли на своих корнях, непосредственно из семечка и имели при этом плоды хороших качеств. Он знал, что такие деревья наиболее выносливы по отношению к местному климату.
Но, как правило, в помещичьих садах были плодовые деревья исключительно прививочные, выращенные путем прививки почки или черенка культурного сорта на корнях дичка-подвоя.
Только одно неприхотливое и повсюду обильно плодоносящее корнесобственное деревцо обнаружил Мичурин за время своих садовых странствований.
Это была Китайка, которую он заприметил и полюбил еще в раннем детстве, та самая «золушка» Китайка, которую многие садоводы не считали культурным деревом и применяли чаще всего как подвой. Иначе говоря, они приравнивали ее к дичкам, используя ее для прививок к ней более ценных сортов черенками или глазками.
А между тем хоть и крохотные, чуть больше вишни, но румяные и довольно сочные плодики Китайки, широко шедшие для варки варенья, с очевидностью свидетельствовали, что этот полудичок испытал на себе когда-то преобразующий труд человека и попал на просторы великой русской равнины не случайно.
Мичурин донимал садоводов-старожилов расспросами, не слыхали ли они от отцов, от дедов, от прадедов чего-нибудь, проливающего свет на происхождение Китайки.