— Откуда явилось это деревцо? — допытывался он везде и всюду.

Разноречивы были толки, которые удавалось ему услышать, но одна из услышанных и подхваченных им версий больше всего ему запомнилась.

— Когда Ермак завоевывал Сибирь и Кучумово царство покорил, достался ему Кучумов сад, полный этой самой Китайки… Прислал Ермак этих яблочек в Москву царю Ивану Васильевичу Грозному в подарок вместе с соболями и золотом сибирским, а царь, отведав тех яблочек, боярам роздал и велел разводить. Делать нечего, раз царь велит… Насадили семечек от этих яблок, и прижилась с тех пор Китайка на русской земле.

Это сказание понравилось Ивану Владимировичу Мичурину не только романтизмом своим, не только ароматом истории, овевавшим его, — оно подтверждало некоторые собственные мысли и догадки Мичурина. Китайка действительно оказывалась не простым деревцом, не дичком, а культурным сортом далекого восточного происхождения, может быть, в самом деле попавшим к сибирскому хану Кучуму из Китая. В дальнейшем Мичурин установил существование в Северо-Восточном Китае яблони Сяо-ли (Pyrus prunifolia chinensis В.) — прямой родственницы русской Китайки. Интерес Мичурина к Китайке все более возрастал. Он понимал, что это неприхотливое деревцо, перекочевавшее из Китая в Сибирь, а затем в среднюю полосу России, может явиться замечательным исходным материалом для создания новых зимостойких сортов яблонь.

Мысль о расширении своей экспериментальной площадки все больше преследовала молодого Мичурина. Заарендованный в 1877 году пустырь площадью в 130 квадратных саженей был, конечно, непомерно тесен для того масштаба и размаха опытов, о каком мечтал Иван Владимирович.

Стремясь скопить денег для расширения своей работы, Мичурин доходил почти до голодания. Он довольствуется черным хлебом, и то не вволю, а по полтора-два фунта на день, да чаем, чаще всего пустым… А крепостью здоровья Иван Владимирович не отличался. Весной 1880 года он обнаружил, что надо лечиться, и серьезно!

По совету одного из сослуживцев Мичурин на все лето вместе с семьей поселился в красивом и привольном местечке Хорек, в нескольких километрах к югу от Козлова, по Воронежской дороге. Теперь на его иждивении был и отец его, Владимир Иванович, уже шестидесятилетний старик.

Нелегко было Мичурину прервать свои опыты, оторваться на целое лето от любимого дела.

Но это было лето глубоких раздумий, большой внутренней борьбы, ломки хоть и не устоявшихся еще теоретических воззрений. В дальнейшем это помогло ему найти правильную дорогу.

А Мичурин уже начал ее нащупывать. Как видно из первой сохранившейся записи в его садовом дневнике, записи, помеченной 1883 годом, он уже с 1879 года приступил к наблюдениям и опытам по искусственной гибридизации роз и отбору гибридных сеянцев их.

Вот что гласит эта запись, озаглавленная «О цветении сеянцев роз»: «Розы: R. thea, hybrida bifera при рассадке сеянцами (всходами) цветут на первом году 1 %, на втором году — 40 %… Rosa hybrida bifera Mr. Ronsen × Rosa rugosa на втором году — 1 %, на третьем году — 5 %, на четвертом году — 8 %, на пятом году — 10 %…

Но в розах резче всего видно, что чем лучше дан был уход и чем по случаю этого тучней развивались сеянцы, тем скорее и в большем проценте цвели розы»[13].

Лето, проведенное в Хорьке, было полезно не только для здоровья Мичурина. Мичурин в это лето с особым упорством продолжает свое ученье у природы, пытливо вглядываясь во все ее проявления, и приходит к важнейшему научно-философскому выводу, определившему весь его дальнейший путь и сформулированному впоследствии так:

«Природа не признаёт и не терпит тождественных повторений. В своем творчестве новых форм она дает бесконечное разнообразие живых организмов и никогда не допускает полного повторения».

Из этого вытекают и дальнейшие выводы:

«Мы живем в одном из этапов времени безостановочного создания природой новых форм живых организмов и лишь по своей близорукости не замечаем этого».

И далее:

«Мы должны уничтожить время и вызвать к жизни существа будущего, которым для своего появления надо было бы прождать века, века медленной эволюции, которая дала бы им необходимое развитие, намного превышающее строение существующих форм…»

Ясно и отчетливо обозначается в этих мыслях, в этих высказываниях, разбросанных по разным записным книжкам и дневникам, по наброскам неопубликованных, порой и недописанных статей, великий новатор науки, революционер-естествоиспытатель.

И вот, вернувшись после вынужденного, но благотворного отдыха, после непосредственного общения с живой, буйно-зеленой природой Хорька, ничем не скованной и не заслоненной от его пытливого взора, Мичурин с новыми силами и новыми установками принимается за осуществление намеченной им программы.

Дом, в котором он жил до этого, был пущен владельцем Горбуновым на слом «за ветхостью»… Каков был этот дом, легко представить!

Пришлось Ивану Владимировичу осенью 1880 года поселиться в новой квартире, в доме Лебедевых, по соседству, на той же самой Московской улице.

Теперь при снятом им домике имелась уже отдельная садовая площадь, несколько большая по размеру, чем Сушковский пустырь. Все, что уцелело на пустыре из коллекции плодовых деревьев, насчитывающей до 600 наименований, Мичурин заботливо перенес в новый сад и даже составил «Ситуационную книгу». По плану, составленному им в 1886 году, площадь нового сада была равна 160 квадратным саженям; садик, в сущности, был небольшой. Но преимущество нового сада заключалось в том, что он находился непосредственно при квартире, — стало быть, в любое время дня и ночи можно было в нем работать.

К 1880 году молодым новатором уже полностью была поставлена и четко сформулирована для себя задача жизни.

Мичурин писал об этом впоследствии так:

«Печальная картина русского садоводства вызвала во мне острое до боли желание переделать все это, по-иному воздействовать на природу растений, а это желание вылилось в мой особый, ставший теперь общеизвестным принцип: «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее — наша задача». Этот принцип я и положил в основу своей работы и руководствуюсь им до сих пор. Я поставил перед собой две дерзкие задачи: пополнить ассортимент плодово-ягодных растений средней полосы выдающимися по урожайности и качеству сортами и передвинуть границу произрастания южных культур далеко на север».

И вот с железным, несгибаемым упорством Мичурин в возрасте неполных двадцати пяти лет все свои действия в жизни, каждый свой шаг подчиняет поставленной великой задаче. Все его думы, заботы только об этом. Куда бы ни направлялся он, куда бы ни ехал, он на все смотрит теперь с точки зрения своей благородной и трудной цели.

Но осуществление этой цели он видит все еще в методе акклиматизации, то-есть, иными словами, в приучении иноземных и иноместных плодовых растений к непривычному и суровому для них климату средней полосы России.

Идея акклиматизации полностью овладела Мичуриным после ознакомления его с теоретическими положениями московского садовода, доктора А. К. Грелля. Директор ученого отделения Всероссийского общества любителей садоводства и редактор журнала «Садоводство», доктор Александр Кондратьевич Грелль считал, что приспособление южных, нежных плодовых деревьев к суровому северному климату вполне осуществимо. Однако путь, который выдвигал Грелль, был неверен. Основываясь, вероятно, на каких-то случайных удачах, Грелль и его школа утверждали, что с этой целью следует южные сорта прививать на холодостойкие подвои северных широт.

Неудивительно, что Мичурин заинтересовался этими новыми по тому времени воззрениями. Путь, предлагаемый Греллем, привлекал своей оригинальностью, краткостью, быстротой в достижении цели, был внешне на первый взгляд вполне понятен, ясен, доступен.

Горячо взялся Мичурин за применение греллевской системы в своем небольшом саду. Это казалось ему последним и надежнейшим словом науки. Отказывая себе в самом необходимом, отрывая от себя и семьи последние гроши, продолжал выписывать Иван Владимирович черенки ценных южных сортов и прививать их в кроны деревьев местных выносливых сортов в соответствии с указаниями доктора Грелля.