— Ты, наверное, узнал бы об этом, если бы был дома, — сказала она. — Но это случилось сразу после того, как мы отправили тебя в школу.

Нэнси с матерью переехали в квартиру, которая принадлежала моему отцу. Там одним ясным осенним утром Шерон нашла дочь в ванной с разрезанной щекой и лезвием в руке. Кровь была на полу, в раковине, и Нэнси была вся в крови. Но она не прекратила истязать себя и не издала ни звука.

Как узнала об этом моя мать? Думаю, история наделала много шума в городе — это была драма, кровавая в буквальном смысле слова, и люди охотно смаковали подробности.

Шерон обернула дочь полотенцем и как-то довезла до больницы. Тогда в нашем городе не было «скорой помощи».

Вероятно, Шерон поймала машину на площади. Почему она не позвонила моему отцу? Неважно, не позвонила, и все. Порезы оказались неглубокими, и крови Нэнси потеряла не очень много, кроме той, что забрызгала ванную. Важные артерии не были повреждены. Мать не переставала ругать ее и спрашивать, все ли у нее в порядке с головой: «Ну и везет же мне! Сумасшедший ребенок!»

— Если бы об этом узнали органы опеки, бедняжку бы тут же забрали, — сказала моя мать. — Это была та же щека, что и у тебя.

Я попробовал притвориться, что не понимаю, о чем она говорит. Но пришлось ответить:

— Тогда она себе раскрасила все лицо.

— Да. Но на этот раз она действовала аккуратнее. Порезала только одну эту щеку. Старалась, как могла, чтобы стать похожей на тебя.

Мне удалось промолчать.

— Другое дело, если бы она была мальчиком. Но для девочки это ужасно, — сказала мать.

— Пластические хирурги сейчас творят чудеса.

— Ну, может быть. — И помолчав, добавила: — Какие же глубокие чувства бывают у детей.

— Это у них проходит, — ответил я.

Она сказала, что не знает, как сложилась их жизнь — ни дочери, ни матери. Она была рада, что я никогда не спрашивал, потому что очень не хотела бы огорчить меня, когда я был еще мал.

Мне не ведомо, что делает с человеком возраст, но должен сказать, что моя мать к старости очень изменилась, стала пошлой, с причудами. Она утверждала, что отец был прекрасным любовником, а она сама «плохой девчонкой». Она говорила, что мне надо было жениться на «той девочке, которая изувечила себе лицо», потому что мы с ней соревновались бы в совершении добрых дел и только бы норовили переплюнуть друг дружку. Мы оба, посмеивалась она, одинаковые психи.

Я согласился. Ведь тогда она мне довольно сильно нравилась.

Несколько дней назад, когда я собирал гнилые яблоки в саду, меня укусила оса. Укусила в веко, глаз сразу отек и закрылся. Я сам доехал до больницы, смотря одним глазом, и был очень удивлен, когда мне сказали, что придется остаться на ночь. Дело в том, что после укола надо забинтовать оба глаза, чтобы не перенапрягать тот, который видит.

Ночь прошла тяжело, я часто просыпался. Конечно, в больнице никогда не бывает абсолютной тишины, к тому же, пока я не мог видеть, мой слух, кажется, обострился.

Когда я услышал, что кто-то вошел в комнату, по шагам я определил, что это женщина, и почувствовал, что не медсестра.

— Вы не спите? — спросила она. — Я пришла читать.

Я вытянул руку, полагая, что она будет читать показатели пульса и давления.

— Нет-нет, — в ее голосе послышалась легкая настойчивость. — Я пришла почитать вам. Конечно, если хотите. Некоторым скучно лежать с завязанными глазами.

— А что читать, кто выбирает: они или вы?

— Они. У меня с собой целая стопка книг.

— Почитайте стихи.

— Непохоже, что вам очень уж хочется.

Мне действительно не хотелось, и скажу почему. У меня был некоторый опыт чтения стихов вслух, по радио. И я слышал, как читали другие, хорошо поставленным голосом. В общем, чья-то манера чтения была мне приятна, а чью-то я терпеть не мог.

— Тогда давайте поиграем, — сказала она, как будто услышав мои мысли. — Я буду читать одну или две строчки, потом остановлюсь, а вы продолжите. Хорошо?

Я подумал, что, возможно, это молодая особа, которой нужны слушатели, чтобы отточить свое «мастерство».

Я согласился. Но попросил не читать на древнеанглийском.

— В городе Данфермлайн сидит король, — начала она с вопросительной интонацией.

— И пьет кроваво-красное вино, — продолжил я.

Мы были довольны друг другом. Она читала совсем неплохо, хотя немного по-детски. А мне начал нравиться звук моего голоса, в нем слышались недурные актерские нотки.

— Замечательно, — сказала она.

— Я покажу тебе, как лилии растут,

У берегов Италии.

— Там «растут» или «цветут»? — спросила она. — У меня с собой нет этой книги. Хотя следовало бы помнить. В общем, неважно. Это чудесно. Мне всегда нравился ваш голос по радио.

— Правда? Вы меня слушали?

— Конечно. Очень многие слушали.

Она перестала предлагать строчки и просто позволила мне читать стихи самому. Можете себе представить. «Берег Дувра», «Кубла Хан», «Западный ветер», «Дикие лебеди», «Гимн обреченной молодежи»… Может, не все из них и не до конца.

— Вы уже запыхались, — сказала она. Вдруг ее маленькая рука легла на мои губы. А потом она прислонилась щекой к моей щеке. — Мне пора. Еще одно, перед тем, как я уйду. Я усложню задачу: буду читать не с самого начала:

— Я никогда этого не слышал, — сказал я.

— Уверены?

— Уверен. Вы выиграли.

К тому моменту я начал что-то подозревать. Казалось, что-то ее огорчило, рассердило. Я слышал, как кричат, пролетая над больницей, гуси. В это время года они готовятся к долгим полетам и в один прекрасный день совсем улетают. А потом я проснулся, удивленный и возмущенный реалистичностью сна. Мне хотелось вернуться назад и снова почувствовать ее щеку на моей. Но сны не так уж любезны.

Когда я снова был дома и уже хорошо видел, я стал искать то стихотворение, которое она читала мне в моем сне. Пролистал несколько сборников, но не нашел его. Предположил, что это были строки из несуществующего стихотворения, что они были придуманы в том сне, чтобы сбить меня с толку. Но кем придуманы?

А однажды осенью, когда я приготовил несколько книг, чтобы отнести на благотворительный базар, из одного томика выпал пожелтевший листок с написанными карандашом строчками. Это был не мамин почерк и вряд ли отца. Чей же тогда? Не знаю. В конце было имя автора: Уолтер де ла Map. Название отсутствовало. Я ничего не знал об этом поэте. Но, должно быть, когда-то читал это стихотворение, может, не на том листке, а в какой-то книге. Наверное, я положил его в дальний уголок памяти. Но почему? Чтобы во сне меня преследовали эти строки или призрак девочки?