— Ах, ах, ах, — включил свою тысячеваттную нержавеющую улыбку Сеня. — Да-да, я вас, кажется, где-то видел. Это не вы ли, случаем, демонстрировали свои модели по телевизору?

Как я ненавидел его в эту минуту! Придворный шут. Нашел на ком вымещать свою бездарность. Режиссер собачий. Эти бедные девчушки изо всех сил старались не ударить лицом в грязь. Шла игра — кто больше.

— И я вас где-то видела, — вдруг сказала черненькая, напряженно всматриваясь в наглую Сенину рожу.

Сеня на миг окаменел:

— Ошибаетесь, режиссер всегда за кадром.

А между тем над Оболонью появилась черная, как паровозный дым, туча и на всех парах двинулась на нас. С каждой минутой нарастал глубинный подземный гул, словно это чудовище неслось по железным рельсам, гремя на стыках. Свежий ветер пробежал по берегу, переполошив отдыхающих. Гигантскими чайками забились сорванные простыни. Выше моста взвилась детская панамка. Разовый тираж газет стаей бумажных птиц улетел в небо. Пляж сделался похожим на вокзал, забитый людьми, где каждый хватал свои вещи, бежал, расталкивая других, неизвестно куда, будто одновременно прибывали поезда всех направлений. Ударил первый гром.

Толпа нас разъединила. Мы с беленькой большеглазой девчушкой прибились к молочной палатке с куцым козырьком. Место мы выбрали не самое лучшее. Косая полоса воды обрушилась прямо на нас. Через минуту мы промокли насквозь. Прятаться было бесполезно. Я прикрыл свою новую знакомую спиной от ветра и теперь ощущал, как испуганно бьется ее маленькое сердце. Мы стояли, сжатые с двух сторон людьми, словно зачарованные, боясь пошевельнуться. Ее волосы пахли горьковатым любистком. Отчаянный, лихой дождь стучал по крыше, как из водосточной трубы, лил мне за воротник, смывал с нас липкие ненужные условности, которые мы сами себе придумываем. Эта огненная молниеносная летняя гроза объединила нас со всей природой. Так, наверное, благоговейно стояли среди грозового храма и наши далекие пращуры, благодаря Даждьбога за спасительный ливень, за спелые яблоки в садах, за налитую свежестью и силой душу.

Девчушка вдруг подняла голову, взглянула на меня ясными карими глазами, и мне почудилось, что в них, как в криницах, была налита вся моя судьба, до краев, до самой смерти.

— Меня зовут Витка, а вас?

В это мгновение я почувствовал, что вот оно, самое родное, самое дорогое в моей жизни, которое нужно держать крепко-крепко, чтобы не убежало, не кончилось, как этот летящий ливень.

Но он кончился. Первый солнечный луч ударил по золотым маковкам, что вырастали из изумрудной зелени на правом берегу. Редкие капли, падавшие с развесистой вербы, казались медными. Асфальтовая дорожка на глазах начала сохнуть, и в этом зыбком, туманном, умытом мире вдруг возник откуда-то возбужденный Сеня, таща за собой разгоряченную Агнессу. Ее розовое ацетатное платье прилипло к телу. Я решил, что им уже удалось найти общий язык.

Сеня сделался тихим и ласковым, хоть к ране прикладывай. Агнесса, видно, здорово вправила ему мозги.

— Пока девчата высохнут, сбегай за мороженым. — Сеня принялся хлопотать над девушками, как наседка, заставил раздеться и развесить платья на знакомом кусте, сделать зарядку, чтобы разогреться. «А ты иди, иди», — подгонял он меня в спину. Уходя, я слышал, что он всех познакомит с тем самым, знаменитым актером, ведь они закадычные друзья. Что, снимая сериал в джунглях Амазонки, наступил на кобру, но, к счастью, это оказался кабель. Что их примут в театральный, стоит ему, Сене, только свистнуть. И так далее. Девчата искренне и простодушно смеялись, а меж ними цвел сытый Сенин баритон. Возможно, повод — это действительно главное.

Через час мы отправились на американские горки, выстояли длиннющую очередь за порцией страха. Когда тележка со свистом понеслась в бетонное перекрытие, в черную амбразуру тоннеля, когда сердце стало невесомым и собиралось выпорхнуть, Вита крепко-крепко обхватила меня руками, прижалась головой к спине, словно прирастая навеки. И когда мы, пошатываясь, выбирались из тележки, я еще долго чувствовал себя спасителем, за которым как за каменной стеной. Этой девчушке я действительно был нужен.

Потом Агнессе захотелось покататься на автомобильчиках, которые вертелись на тесной площадке, словно жуки в коробке. Она в этом деле оказалась профессионалом, приходила в восторг от столкновений, игрушечных аварий, а когда Сеня прозевал поворот, на полном ходу загнала его в глухой угол. Сеня бился там, словно рыба об лед, но выбраться до конца сеанса не смог. И хотя сначала смотрел на все эти невинные забавы свысока, снисходительно, потом расхохотался, возжаждал реванша, совал дежурной трояки, пока нас не попросили.

После калейдоскопа аттракционов мы выбрались на фуникулере в город, долго гуляли в парке, угощались молочными коктейлями, сидели на всех скамейках, смеялись над своим измятым видом и были счастливы. Сеня превосходил самого себя. Он сыпал театральными анекдотами, смешными историями, в которых фигурировал наравне с мосфильмовцами, но очень скоро начал похлопывать их по плечу, смотреть на них сверху вниз. Его пора было одевать в магазине «Богатырь». Он смешно показывал, как к нему приходит со своим сценарием бывший его кровопийца-профессор, а он, Сеня, говорит: «Где сценарий, не вижу, бумага есть, а сценария нет». Более благодарных зрителей ему не надо было искать.

Незаметно и мягко на город опустился фиолетовый вечер, и на улицах зажглись фонари. Опьяненный собственным успехом, Сеня вдруг загорелся желанием повести публику в ресторан. Тот самый, где была свадьба. Жанны.

— Чем мы хуже? — подмигнул он мне.

Девушки долго не соглашались, но и Сеня уперся, словно осел. «Выпьем за наших прекрасных дам», — провозглашал он, не желая опускать занавес.

Но на дверях ресторана висела скромная табличка: «Спецобслуживание». Сеня подергал ручку. Было заперто.

— Ишь, запираются от народа.

Он с деловым видом кинул «сейчас», обошел вокруг гостиницы, заглядывая во все окна, но вернулся ни с чем. И снова подергал за ручку, застучал в дверь кулаком. Из-за портьеры вылезла гладкая, розовая, словно пятка, физиономия швейцара. Дверь слегка приоткрылась.

— Ну, чего? — Работник сервиса оглядел нашу пеструю компанию с высоты птичьего полета. Девчата в своих дешевеньких платьях отступили за колонну в тень. И в сытых, масляных глазах швейцара я вдруг увидел, кто мы есть.

— Мы тут заказывали места, — начал было Сеня, но закончить ему не дали.

— Вы? Заказывали? Федь, а поди-ка сюда, — этот хам в ливрее подозвал к себе молодого гардеробщика с квадратной мордой. — Ты этих видишь?

— Патлатые, ни копейки за душой, — поставил тот диагноз. — Еще и химволокно с собой притащили.

Моя ясноглазая Вита сразу покраснела до слез. Ее простенькое ацетатное платьице в бледном вечернем освещении внезапно увяло, словно смятый в кулаке полевой цветок. Агнесса крепко, до боли, вцепилась в Сенину руку. Нас всех коленом под зад столкнули с пьедестала и топтали ногами.

Сеня недобро улыбнулся и вставил туфлю в щель. Из заднего кармана он вынул портмоне крокодиловой кожи, а оттуда новенький червонец и независимо помахал им перед носом швейцара. Тот осклабился:

— Сразу бы так. Разве теперь разберешь, кто есть кто. У нас публика солидная.

Тогда Сеня вытащил другую купюру и ласково сказал:

— Я — кинорежиссер, это — мой помощник, а это — будущие кинозвезды. И ты перед ними извинишься.

— Ги-ги, — вновь осклабился швейцар.

Сеня вытащил третий червонец и потасовал их, как заядлый шулер.

— У вас есть ковровая дорожка? Вот и хорошо. Так вот, для почетных гостей ты постелешь ее на лестнице.

И вправду, через мгновение дорожка уже лежала. Швейцар и гардеробщик вытянулись возле нее во фрунт. Сеня ступил на роскошный ворс, подмигнул нам и медленно, старательно вытер подошвы. Потом вдруг скривился:

— А теперь уберите. Что-то мне ваша забегаловка не нравится. Мы поищем получше.

И он, демонстрируя свою нержавеющую, тысячеваттную улыбку, спрятал червонцы назад. У двух ливрейных отвисли челюсти.