Сеня тряхнул головой:

— Давай на пляж. Нужно освежиться.

От крутолобых склонов древних холмов поднимался дурманящий дух скошенной травы, тысячелистника, привядшей акации. От жары нельзя было скрыться и в зеленых чащах парка. У Сени на спине расползлось мокрое пятно. Где-то далеко собирался дождь. Незримые электрические заряды нимбом окружали каждый предмет, каждое существо и нас с Сеней в том числе. Он теперь почему-то нервничал и лихорадочной, почти невнятной скороговоркой, словно утешая меня, доказывал, что моя трагедия — это вовсе не трагедия, а вот с ним, с Сеней, приключилась настоящая драма.

— Ты знаешь, я снова провалился. Только открыл рот, чтобы читать, вижу — у одного члена комиссии на лысине муха сидит. Розовая лысина, а на ней муха лапками потирает. И так мне вдруг захотелось свернуть газету и треснуть по ней, что во рту пересохло…

Сеня весь искрился, будто в нем уже бились сплетенные в клубок громы и молнии. И когда касался рукой моего плеча, по мне сбегали в землю электрические заряды. Ему тоже был необходим громоотвод.

— Понимаешь, оно звенит во мне. Тогда, в первый раз, я был молокососом, просто губами шлепал, как все, а теперь оно сжигает меня. Мне нужен выход, иначе я лопну… И вот открываю я рот и шиплю, как гусак: «Быть или не быть?» А тот, с мухой на лысине, ладошку к уху приставил и говорит: «Что-что?» Я его спрашиваю, быть мне или не быть, а он глухой. Конечно, тот принц Датский, а я — Сеня. Ему можно полюбопытствовать, а мне смешно. Хотя какая между нами разница?

Сеня кусал губы и мял ни в чем не повинный кленовый листок.

— Безумный фарс. Внешне я вроде нормальный человек, ем, как все, сплю. Между прочим, мне все время один сон снится. Будто выхожу я на сцену в шекспировской пьесе, в чулках, при шпаге, ну при всех делах, открываю рот, и вдруг из меня лезет, словно из попугая: «Сэр! Если вам повезет, за пятьдесят копеек вы тоже выиграете автомобиль». А в зале мне аплодирует толпа, аж захлебывается и на «бис» вызывает… Ничтожества. Никто не понимает меня, потому что я всех перерос.

На мосту мы сняли туфли и пошли босиком. Свежий упругий ветер рвал полы сорочек, лохматил волосы. Под нами проплыла баржа с полосатыми херсонскими арбузами. Сеня оперся на поручни и с наслаждением сплюнул вниз. Потоком воздуха его плевок вдруг понесло назад, и Сеня едва успел уклониться.

— Уже и плюнуть ни на кого нельзя, — недовольно буркнул он.

Мы переоделись в дощатой кабине и двинулись на «съемки». У Сени так называлась выработанная им технология охоты на хорошеньких девушек. Сначала нужно было кинуть якорь. Сеня, будто лоцман, правил между бесчисленными ковриками, простынями, ногами, руками, скатертями-самобранками с картошкой и укропом, спелыми помидорами, крутыми яйцами и вишневым компотом. Выбрав наконец двух симпатичных фигуристых девушек в бикини под оранжевым зонтиком, Сеня подтолкнул меня в бок. Девушки лежали, зарывшись в горячий песок, и на наше появление не реагировали. Когда мы разместились рядом, Сеня достал из дипломата любительскую кинокамеру, но, усомнившись в необходимости тяжелой артиллерии, отложил ее до поры до времени. Вместо нее он вооружился колодой карт, подсел к девушкам ближе и предложил:

— Хелло, гелз, может, в «дурачка», хе-хе, сыграем?

Девицы разом подняли головы и застрекотали:

— О! Вот ду ю вонт? Что вы хотите? Мы не понимайт.

— В «дурака» сыграем, — растерянно повторил Сеня.

— Гуд, гуд. Корошо. Дурак. Корошо.

Это были настоящие интуристки, примерно бальзаковского возраста, то бишь они нам в тетки годились. Сеня попятился назад, кланяясь, словно неловкий бой в гостинице.

— Сорри, простите.

Повернувшись ко мне, он ядовито вызверился:

— Чего расселся, людям мешаешь.

Мы двинулись дальше. Сеня для чего-то надел сорочку и застегнулся на все пуговицы. Брюки при этом он нес на сгибе руки. Оглядев орлиным взором территорию, Сеня приказал мне одеться. «Так нужно», — уверенно подавил он мой бунт и сам влез в брюки. Среди голого царства мы теперь выглядели официальными лицами. Наподобие банщиков.

Затем Сеня взял наперевес кинокамеру, а мне вручил свой преферансный блокнот.

— Значит, так: я — главный режиссер, а ты мой ассистент. Усек?

— А может, не нужно? — вяло отбивался я.

— Будь мужчиной. Они на это клюют. — Сеня, готовясь к операции, говорил беззвучно, словно рыба. — По-твоему, лучше спросить, теплая ли водичка. Или — мы вас где-то видели. Примитив. Все всё прекрасно понимают. И всем нужен только повод. Тут, брат, хоть удава на шее носи: придут и погладят.

Я капитулировал перед этой логикой, потому что понимал: ничто само в рот не падает, сколько ни сиди в ожидании.

Сеня уже выбрал объект. Неподалеку под кустом чернотала на сером общежитском одеяле спиной к спине устроились две девчушки. Одна чернявенькая, с заколкой в виде солнышка, другая беленькая, с острыми лопатками и длинной нежной шеей. Загорели они как-то странно — только руки и плечи. По всему было видно, что им нечасто случалось выбираться на пляж. Девчушки, не поднимая глаз, упрямо зубрили толстые учебники.

— Ну, как водичка? — нашелся Сеня, когда мы, потея под палящим солнцем, подступили к ним.

Девчушки удивленно подняли головы и переглянулись. Сеня подарил им свою знаменитую нержавеющую улыбку и отрекомендовался проникновенным бархатистым баритоном:

— Главный режиссер Святополк-Мирский. Конечно, слышали обо мне?

Девчушки еще раз обменялись взглядами и, не сговариваясь, кивнули.

— Так вот, наша съемочная группа сейчас ищет натуру для массовых сцен. Вы бы нам подошли. Понимаем те, на невольничьем рынке паша выбирает себе пленниц. И вы — товар, понимаете, живой товар. Вас целый месяц гнали степью янычары, вы ужасно похудели. Голодные, измученные, но непокоренные. Вы сможете удержаться от приема пищи три дня?

— Сможем! — восторженно пискнула беленькая и, устыдившись самой себя, покраснела до ушей. Видно, она скупала, как и все девчата в ее возрасте, фотографии артистов в газетных киосках.

— А этот товарищ кто? — недоверчиво косясь на мой блокнот, спросила черненькая. В ее терновых, с сизиной глазах запрыгали резвые бесенята. — Тоже режиссер?

— Ассистент первого помощника главного режиссера, — угрюмо, как угнетенный начальством подчиненный, буркнул я.

И этой угнетенности, раздражительности они как будто поверили. Во всяком случае, вторая, ясноглазая, со смешными веснушками на чистом лице, заглядывавшая живому режиссеру в рот, откуда только что вылетела вдохновенная импровизация. И Сеня, как актер, почувствовавший доверие публики, молодцевато подтянулся и подсел к ним на одеяло. Покопавшись в «дипломате» он хлопнул себя по лбу:

— Черт, визитную карточку забыл… У вас есть телефон?

Подружки пошушукались, причем беленькая на чем-то горячо настаивала, и наконец решились.

— Записывайте… — сказала та, что побойчее.

— Ассистент, запишите кандидатуры в список, — щелкнул пальцами Сеня. — Кого попросить?

— Скажите тете Дусе, чтобы позвала Агнессу из пятьдесят третьей, — сказала черненькая. — Это меня. А мою подругу зовут Виктория.

Сеня подмигнул мне. Спектакль проходил как по нотам.

— А тетя Дуся это кто? — приложил ладонь к уху Сеня, будто не расслышав.

— Да так… живет у нас… собаку выводит, — подгребая песок, независимо произнесла Агнесса.

— И что, вы вместе живете в одной квартире? — будто следователь, допытывался Сеня.

— Да нет, — закусив губу, сказала Агнесса. — На одном этаже. Мы соседки.

— Что вы говорите… Это удобно, — сделал мне круглые глаза Сеня. — А учитесь где?

— А мы работаем… В Доме моделей, — посмотрев на Сенину кинокамеру, отрезала Агнесса.

Сеня встал и галантно расшаркался.

— Так я и понял. Вы манекенщицы.

В терновых глазах Агнессы появились колючки. Сеня шутил с огнем.

— Нет, не угадали. Мы модельеры-конструкторы.

Сеня оглядел два дешевеньких из ацетатного шелка платьица, голубое и розовое, висевшие на кустах. Беленькая в это время присыпала песком уголок одеяла с жирным штампом.