— Вы там осторожней, — буркнул Федор, — граф Прованский уже регент. Как бы он не стал в короли метить.

— Что ты, — Джон начал убирать со стола, — это же его племянник, маленький мальчик. Луи-Шарль уже отца потерял, и вот-вот — круглым сиротой останется. Все будет хорошо.

Федор потянулся за пером и бумагой и быстро что-то начертил:

— Чтобы поправить карету так, как ты хочешь — день потребуется. Еще хорошо, что они все одинаковые, подмены не заметят. Порох я у Антуана достану. Его совсем немного надо, только чтобы охрана испугалась. Может, — он поднял глаза, — мне остаться? Пока вы мальчика на запад не вывезете?

Джон покачал головой:

— Так даже лучше будет. Робеспьер примется за поиски мадемуазель Бенджаман, и забудет о маленьком Луи-Шарле. Это нам только на руку. Симон откажется от опекунства, ребенка перевезут обратно в Тампль, но по пути вмешаемся мы. Сделай бомбу, поправь, — Джон улыбнулся, — карету, и спасай гордость французской сцены, вместе с Мишелем.

— Хорошо, — недовольно хмыкнул Федор, поднимаясь, наклонив голову.

— Потолки тут низкие, — рассмеялся он, и пожал Джону руку: «Тогда присылай мне записку в трактир, когда карету найдешь. Я пока бомбой займусь. Из трущоб выходить не буду, обещаю — он вздохнул. Джон, глядя на него, заметил: «И правильно. Незачем тебе жизнью рисковать, как сегодня, в соборе Парижской Богоматери».

Федор покраснел, и, что-то пробормотав — вышел. Он пробирался по узким, плохо освещенным улицам. Прислонившись к стене, у какой-то подворотни, он посмотрел на небо. Луна плыла над Парижем, — яркая, полная луна. Федор увидел темные пятна на ее поверхности и улыбнулся:

— Никакие это не моря, конечно. Там нет воды, нет атмосферы. А вот на Марсе — может быть. Интересно бы посмотреть на тамошние камни. Сиди Мохаммед покойный мне рассказывал об этом камне, которому в Мекке поклоняются — хаджар аль-асвад. Наверняка, метеорит. Вот бы с ним повозиться в лаборатории. Господи, да о чем это я? — спохватился Федор.

Он закурил и медленно пошел к трактиру. Федор выпил стакан вина, и пошутил с хозяином. Только растянувшись на охапке соломы наверху, на чердаке, он увидел Тео. Она шла по разоренной, горящей равнине, держа на руках Мишеля. Элиза и еще один ребенок, — «мальчик», — понял Федор, — сидели на телеге, запряженной понурой кобылой.

Тео обернулась. Мишель протянул к нему ручки: «Папа!»

— Я здесь, — Федор заворочался, — здесь, милый мой.

— Не успеешь, — безразлично сказала Тео, отворачиваясь, подгоняя лошадь. Они исчезли в сизом дыму. Федор, проснувшись, долго лежал, глядя в маленькое, чердачное окно, где сияла, переливалась луна.

— Успею, — приказал он себе. «Должен успеть».

.

Маленькая женщина в потрепанном платье сильными руками отжала тряпку. Опустившись на колени, она стала мыть пол. Камера была большой, холодной, скудно обставленной. В полуоткрытое, забранное решеткой окно врывался зябкий ветер с реки.

Заключенная, что сидела на деревянной скамье, — в простой, серой юбке, с коротко стриженой, укрытой чепцом головой, все перебирала тонкими пальцами розарий. Потом, она сглотнула: «Марта…, Марта…, как они там?»

— Хорошо, — еле слышно отозвалась женщина. «Вы не волнуйтесь, ваше величество, Элиза моя теперь в Тампле, я ее прачкой определила. Как раз принцессу Марию-Терезу и мадам Элизабет обстирывает. Те записки, что вы передаете — она в чистое белье кладет. С ними все в порядке, они вместе, в камере. Они вашу дочку не тронут».

— А маленький? — перехваченным голосом спросила королева. «Не обижают его эти Симоны, Марта? Он же дитя еще совсем, восемь лет…, Сижу тут и все время об этом думаю…, - она опустила изящную голову в ладони.

Марта взглянула на дверь камеры. Подвинув ведро ближе к лавке, она взяла женщину за руку. «Не обижают, — ласково сказала Марта. «Они люди простые, неграмотные, но добрые, ваше величество. Мадам Симон о нем заботится, но, — Марта улыбнулась, — Луи-Шарлю недолго с ними жить осталось. А что его показания на вашем суде читали — так им никто не поверил. Робеспьер сам их написал, чтобы вас оболгать».

— Такая мерзость, — вздохнула королева. «Я же мать, какая мать такое со своим сыном сделает. Там были женщины, простые, они и то стали кричать: «Не бывает такого! Не черните вдову Капета, мы сами матери, мы этого не позволим. Марта… — она закусила губы: «Марта…, Я прошу тебя, прошу…Только чтобы они выжили…, - королева расплакалась. Марта, обняв ее, покачав, шепнула: «Не надо, не надо, ваше величество…, Все будет хорошо».

Мария-Антуанетта положила ладонь на ее чуть выступающий живот, и улыбнулась, сквозь слезы: «А ты — будь счастлив, маленький, слышишь?»

Дитя заворочалось, и Марта поняла: «Господи, завтра ее казнят. Сейчас с Элизой встретимся, пойдем в церковь, остались же еще те, что не закрыли. Хоть помолимся».

— Не ходите туда завтра, — будто услышав ее, попросила королева. «Не надо. Просто потом скажите Луи-Шарлю, как его в Англию привезете, скажите ему…, - она прервалась и подышала, — что мы с его отцом смотрим на него, с небес. Пусть растет хорошим мальчиком, пусть станет достойным королем…»

Женщина разрыдалась, вытирая лицо рукавом платья. Марта, обняв ее, просто сидела, шепча что-то нежное, успокаивающее. Наконец, королева, перекрестила ее: «Господи, только бы все получилось. Иди, милая, иди. Элиза, наверное, ждет уже. Я тут, — она помолчала, — помолюсь».

Уже на пороге, вынося ведро, Марта оглянулась — Мария-Антуанетта сидела, зажав в руках четки, смотря на простое, темного дерева распятие на каменной стене.

Элиза, в грубом шерстяном плаще и чепце, ждала мать у ворот Консьержери, ежась от ветра, пряча покрасневшие руки в карманы.

Они пошли рядом и Марта еле слышно сказала: «Как только папа и дядя Теодор все закончат, я тебе волосы обстригу. Одежда Луи тебе впору будет, ты у нас невысокая и худенькая. В Тампле, я тебя из камеры выведу, так, что ничего не бойся».

— Я не боюсь, мамочка, — Элиза, на мгновение, прижалась к ней. «А мы потом в Вандею отправимся, да? А почему нам там нельзя остаться? Дядя Теодор рассказывал, как они воюют, так интересно! Папа же остается. Мы ведь обе хорошо стреляем».

— Маленькому, — вздохнула Марта, — вряд ли понравится, если я буду стрелять, дорогая моя. Мы возьмем Луи-Шарля и с рыбаками доберемся до Англии. А потом и папа приедет. Пойдем, — Марта кивнула на бедную часовенку, — помолимся за ее величество, видишь, соборы и большие церкви они разорили, а эти — оставили пока.

— Приедет, — сказала себе Марта, опускаясь на колени перед распятием. «Все будет хорошо, маленький родится, в Англии, а Джон приедет. Господи, — она вздохнула, — я прошу тебя, пусть наши дети будут счастливы, пусть они не знают ни горя, ни страданий. Пусть не проливается больше кровь невинных людей, на этой земле».

Дверь была распахнута. Марта, подняв голову, увидела солнечный луч, что лежал на грубых, каменных плитах пола. Она повернулась — тучи рассеялись, небо было голубым, высоким, осенним и женщина подумала: «Все получится. Не может, не получится. Теодор увезет Тео и Мишеля, мы доберемся до Вандеи, Лавуазье, наконец, уедет из Парижа куда-нибудь в горы и Констанцу заберет. А я Тедди увижу. Бедный мой мальчик, как расставались — ему тринадцать лет было. Совсем взрослый сейчас. Уже и вернулся из Америки, наверное».

Элиза подобралась к ней поближе, и шепнула: «Я справлюсь, вы не волнуйтесь».

— Мы все справимся, — поправила ее Марта, и помолчала: «Если что…, Крестик с меня сними. Это наш, родовой, пусть у тебя будет. А кольцо в подол юбки зашито».

— Мама! — почти испуганно сказала Элиза.

— Это я так, на всякий случай, — усмехнулась мать. «Пошли, купим лука, сыра — у нас сегодня дядя Теодор и месье Лавуазье обедают, бомбу принесут, — Марта увидела восхищенные глаза Элизы и строго добавила: «Трогать ее, разумеется, не надо, дорогая моя».

— Мама! — заныла девочка.

— Одним пальцем, и чтобы они это видели, — сдалась мать. Они, так и держась за руки, пошли к рынку.