— Кавы, княже? Известят нас, когда паруса появятся?

Улыбнулся Ратибор:

— Не откажусь.

..Знает слабость князя старший пристани, потому и предложил. Напиток из жёлтых плодов дерева, что никогда не роняет своих листьев, греющий душу и сердце, заставляющий лучше работать голову. А когда в него каменный мёд кладут, да молоком тура заправят — ничего вкуснее нет! И ароматный запах уже дразнит ноздри…

Расположились на балконе дома, где живёт старший пристани. До самих причалов — пешком если, не успеешь до ста досчитать. И вид на вход в бухту отличный, сразу заметят, когда паруса появятся.

Пили каву, угощались пирожками с яблоками и вареной ягодой черникой, хорошо, ещё не наступил полдень, и жары особой нет. Да обдувает ветерок лёгкий с моря. Расслабился князь, отдыхает. Как же хорошо, когда выдаётся такое спокойное мгновение отдыха… Вели неспешные беседы. Рассказывал старший новости, что в последние дин происходили, делился радостями — младший брат его водимую привёл намедни. Знатную свадьбу сыграли, веселились от души. Жена из рода кипчаков. Красивые дети будут у них. Князь порадовался тоже счастью молодых. Взял на заметку прислать подарок молодожёнам. Воины, что его сопровождали, пониже расположились, тоже пьют напитки, отдыхают. Девы, что на пристани Анджиги трудятся, так и вьются возле них, глазки строят. А ведь красавицы — одна к одной! Эх, точно, скоро ещё свадьбы будут…

Гулко ударило било на вершине горы, у подножья которой раскинулся привольно Торжок, и полетела весть от одного сигнальщика к другому, вызванивая сообщение боем условным. Прислушался князь:

— На горизонте наши корабли. Двадцать стягов. Чёрных нет.

Отлегло на душе — мало ли какую заразу неведомую с беженцами могли на борт принять? Уходили ведь наверняка в спешке. До проверки ли было? Да и как отказывать тем, для кого палуба двулодника славов единственная надежда ни жизнь? Допил не спеша вкусный напиток, встал со своего места, поблагодарил воина за хлебосольство. Тот ответил. Потом кликнул девиц, велел прибрать за гостями, и уже суровея лицом, внутренне собираясь, поспешил за князем, шагающим широким шагом к пристани, куда должны были ошвартоваться корабли флота… Могучие корабли заходили лихо! Наряды их явно хвастались перед князем, который обязательно должен был их встретить из такого похода. Громадные корпуса высились на добрый десяток саженей над водой, почти не кренясь совершали сложные манёвры. И вместе с тем — без суеты, делая своё дело чётко и умело. Двулодник воеводы похода замер у пристани первым, бросил канаты, которые подхватили подвязчики, обматывая толстые тросы из пальмового волокна, не гниющего в воде, вокруг каменных столбов. Взвизгнули обшитые толстыми шкурами подушки, призванные защитить деревянные борта от соприкосновения с каменной кладкой причалов. Послышались дружные крики причальных, что подтягивали при помощи брендановых махин корабли вплотную — по канату с кормы и носа каждого корабля цеплялись к ней, и поднатужившись, мужи подтаскивали корабли вплотную к причалу. Ещё несколько мгновений, и вот уже толстая сходня падает на камень причала, тут же прикрепляемая к положенному месту, и на её ступеньки ступает Добрыня…

Подошёл поближе, потом порывисто шагнул вперёд, руки простёр навстречу — обнялись крепко братья. Рады оба встрече — два месяца не был младший князь у родных берегов, бороздил моря, до этого ни разу не хоженые, и знакомые ему лишь по свиткам древних корабельщиков. Лишь особо доверенные, да малым числом ведали путь к отчим землям, но сам Добрыня до нынешнего года к Руяну не плавал ни разу…

— Как сходил?

Посуровел взгляд у воеводы, словно тень прокатилась по лицу его. Ответил глухо:

— Страшное творится на родной земле, брат. Ну да о том тебе лучше с беженцами побеседовать.

— Потом с ними говорить будем — сейчас пусть выгружаются. А мы — пойдём. Через два дня Совет соберётся. Пришлось вот… У нас тоже проблемы появились. И немалые. Так что — одно к одному, брат.

— Да… Беда одна не ходит.

Опустились плечи у воина, но тут же вновь голова поднялась, улыбка озарила лицо:

— Да только слав беде не поддаётся…

— А мечом её подлую, между глаз!

Подхватил поговорку, известную каждому, брат…

Глава 2

Ратибор едва вытерпел, пока Добрыня приведёт себя в порядок: помоется в бане, поменяет грязную одежду, и когда тот вошёл в трапезную княжеского терема, указал на заставленный яствами стол:

— Садись. Будем делать сразу два дела. И поедим, и дела обсудим заодно.

Брат подошёл к столу, улыбнулся:

— Ты всегда торопишься.

Но впервые на его памяти тот не ответил на шутку, наоборот, его лицо стало ещё серьёзнее:

— Давай с тебя начнём. Рассказывай.

Воевода похода пожал плечами, мол, раз так хочешь… Положил в миску томлёной уоты, сверху навалил нежного, варенного с душистыми травами мяса молодого поросёнка, посыпал всё сверху зеленью и резаными томатами. Отпил из большой чашки ледяного кваса, кинул в рот первую порцию горячего, и видя что брат вот-вот взорвётся, всё же начал докладывать:

— До Арконы дошли без хлопот. По пути нам попались какая то мелюзга, но она никому ничего не расскажет. Сожгли всех к Чернобоговой матушке. Подошли к условленному месту — второму капищу, но там уже было всё кончено. Охотники[7] из наряда подошли на каноэ — там лишь трупы, посечённые на куски, да угли. Стало понятно, что придётся нарушить тайну и подойти к самому граду. Подождали нужное время, пока ночь не настанет, попросили туч побольше у Владыки Грома[8]. Он на нашу просьбу откликнулся, послал просимое…

Снова съел ложку уоты, запил, продолжил:

— Вошли в гавань — там тоже одни мертвецы. Перед нами градские датский флот потопили, что Главный жрец Проклятого Истинными призвал. Понятно, что если мы начнём сразу к берегу приставать — вспыхнет паника, и под горячую руку братоубийство случится. Потому стали в середине гавани, послали опять каноэ. Сам пошёл… Град был обложен плотно. Вражьи крепкорукие из махин стены рушат день и ночь, воины на слом идут. В общем — людей у них не было. Все мужчины, от шести лет на стенах бьются. Самые малые — камни подтаскивают, стрелы, воду и пищу воям разносят. А женщины в середине града собрались, куда камни не долетают. Там же и пораненые, кто увечья тяжёлые получил. Кто легко уязвлён — сразу после перевязки назад возвращается, а град — пылает… На берегу гавани нас окликнули. Дозор. Мы ругаться не стали — попросили кого из жрецов позвать. Те не поверили поначалу, кликнули мальца, отправили. Да тут сам Старший появился. Вместе с остатками дружины храмовой. Когда узнал, откуда мы и зачем явились, ликом потемнел, повинился за дела чёрные, попросил прощения за измену. И от помощи нашей отказался — сказал, смертью искупить желает то, что сотворили жрецы, когда отказались от прадедов наших. Дружина Святовидова жреца поддержала. Единственное — попросил он спасти женщин и детей, и тех, кто ранен. И… Казну храмовую отдал. Мол, ничего врагам не отдавайте, а вам она пригодится, верит, что на доброе дело пустим её…

Опять сделал паузу — еда остывала. Недовольно поморщился, но Ратибор смотрел на него слишком уж серьёзно и ожидающе, вздохнув, воевода вновь продолжил:

— Кроме злата, серебра и каменьев самоцветных без счёта — свитки, книги, доски с письменами предков наших, и таблички каменные. Как сказал Старший — там все тайны, жрецами хранимые, с незапамятных времён, когда впервые ступила на сей мир нога славянина, и история племени нашего…

— Народа сколько, и кто?

— Пять тысяч двести одиннадцать. Из них женщин, включая малых детей — четыре тысячи сто. Мужского пола ребятни, до пяти лет от роду — тысяча сто. Мужчин взрослых — одиннадцать. Все раненые. Очень тяжело. Еле доставили. По пути двадцать семь скончалось. Воинов. Взяли то больше…

Снова вздохнул, и потом уже без понукания заговорил торопливо, захлёбываясь словами:

— Наслушался я речей людских. Что эти твари в земле нашей творят — даже представить невозможно! Людей убивают всех подряд, причём способами настолько изуверскими, что только от вида смерти можно ума лишиться. Рабов гонят тысячами, и не кормят. Умер — кидают на пищу невольникам. Мясом человеческим своих собак кормят! Деревни, грады жгут, а детей малых в огонь кидают, или в колодцы. И для устрашения лютые казни устраивают публичные: кожу сдирают заживо, в кипятке варят на медленном огне, расчленяют на куски, пилами распиливают, кости дробят молотами, зверь лютый, дикий такого не делает, что эти чудовища, знаком Проклятого осенённые! Брат! Нельзя сюда Распятого пускать! Нельзя! И позволить ему захватить мир тоже нельзя! Надо вмешаться! Нельзя нам тут отсиживаться! Или поздно будет!