И я поняла: он не играл. Он был испуган до того, что готов был бежать от меня, сломя голову.

- Контуры... только твои контуры... - прошептала я.

Я ослепла! - молнией рвануло в голове осознание, пугая до чертиков. Закрыв лицо руками, я заплакала. Тихо, но Валерий услышал. Он неловко тронул меня за предплечье, не зная, что делать, и отпустил тут же, словно устыдившись прикосновения.

- Я принимаю всё, принимаю... - не обращая на него внимание, бормотала я, как молитву - чтобы не забыть, чтобы не забиться в истерике от ужаса. Готовясь к смерти и унижениям, я забыла о том, как люблю свет, и его у меня забрали... Красным всполохом взвилось в темноте возмущение, но тут же погасло - и это испытание надо пройти, нельзя роптать, - понимала я, - я пообещала принимать всё, и это тоже придется... Надо! Я должна! Возможно, так и выходят из игры... И, значит, я согласна на темноту. Я принимаю и ее.

Дыхание Валерия стало прерывистым. Он поднялся. В напряженной пустоте пауза длилась чересчур долго.

- Я найду врача, - бросил он, наконец, и выбежал, спасаясь от меня и от того, что наделал, будто от этого можно было убежать. Даже дверь за собой не закрыл...

* * *

Наступил конец света, в буквальном смысле. Темнота... Пугающая, объемная, осязаемая, как ужас, она растворила в себе целый мир. Сложно было отделаться от ощущения, что она - продолжение чьих-то «воспитательных мер». Оставаясь в смутном неверии, я осторожно встала с кровати и пошла туда, где исчез светящийся контур Валерия.

Только оставшись без света, понимаешь, как много он дает. Так, наверное, всегда - всё используешь, как должное, пока не лишишься. Без света мир сужается до контуров, до расстояния вытянутой руки и звуков. Говорят, слепые слышат лучше... Слепая... - язык не поворачивался так назвать себя, мышцы снова напряглись, будто готовясь отразить удар извне. Всё-таки ударившись плечом об угол шкафа, я выставила руки и направилась во мрак. Не больно наткнулась лбом о торец открытой двери и оказалась за пределами комнаты.

Я не стану бояться, не стану ненавидеть, - повторяла я, - не буду кормить «голодных демонов». Слишком много жизней мы их кормили, этих ненасытных гадов, питающихся низменными страстями, - претов, как их называют буддисты. Раньше упоминания о них я считала мифологией, выдумками древних, теперь, когда я столкнулась с ними лицом к лицу, я знаю, что они реальны. Живут, как вирус, в каждом из нас и ждут, когда мы затемнимся, чтобы выпустить их наружу и накормить до отвала. Но я больше не стану. Осознанно отказываюсь! А Валерий? У него свой выбор. Даже издалека я чувствовала след его вины - он тлел, словно искры от костра на сухой земле; чуть дунь, прикрыв ладонью, и разгорится, обожжет больно. Говорят, чувство вины - хороший крючок, на него подсаживают и получают над человеком власть. Мне не нужна была власть над Валерием, мне бы только освободиться самой...

Повернув направо, я медленно пошла по коридору, утопая босыми ступнями в мягком ворсе ковровой дорожки. Сделала десять шагов, еще десять. Где-то здесь, наверное, располагалась центральная лестница и лифт. Я повернулась в ту сторону, где, по памяти, должны были начинаться ступени. Увы, тут тоже было темно, только похожие на гигантские одуванчики световые шары летали где-то внизу. То тут, то там вспыхивали светляками искорки, всполохи, пунктирные линии. Темнота не была мертвой, в ней что-то жило, двигалось по еще непонятным мне законам. И, если бы не твердь под ногами, можно было подумать, что я парю в центре черной грозовой тучи. Это пугало и завораживало. Послышался тихий шелест раскрывающихся дверей лифта, и, обернувшись, я увидела желтый приземистый контур.

- Варенька! Мне Валера рассказал, что ваше состояние драматически ухудшилось. Это правда? Я опасался, опасался, что так будет, я предупреждал... - суетливо начал пришедший голосом доктора. Его контур был кругл, размыт и лишен привычной бородки. И вдруг он осекся и испуганно спросил: - Откуда у вас синяки на запястьях?

Ответить мне не дали внезапно выскочившие из темноты Валера и Сергей. Я безошибочно определила их контуры, и что-то еще, пока неуловимое, похожее на запах, который не распознать ни одним органом чувств. Интересно, а вдруг всё это тоже галлюцинация? Как Женька говорит: «Круто вштырило» - не в моем духе, конечно, зато из песни слова не выкинешь.

- Варвара, мы едем. Сейчас пройдешь полную диагностику в офтальмологической клинике. Лена, мой секретарь, записала нас на три, надо торопиться, - выдернул меня из размышлений Валерий. Его напряжение было не только в голосе, но и в воздухе вокруг - оно потрескивало теми самыми красными искрами тлеющих углей. Это было ново, я засмотрелась, а Валерий продолжил: - Сергей поможет тебе одеться. Без лишних разговоров. И, Георгий Петрович, не беспокойте Варвару расспросами. Пожалуйста.

- А полиция? Шиманский? - спросил Сергей.

- Обследование проведут инкогнито. Её имя не всплывёт, - ответил Черкасов и повернулся ко мне: - В Майбахе Сергея тебя никто не будет искать. Имей в виду.

- Почему инкогнито? Почему искать? - робко спросил Георгий Петрович, но его вопрос так и повис не отвеченным в темноте, закачался на сквозняке мерцающим мыльным пузырем, готовым вот-вот лопнуть. Меня повели обратно в комнату, и, обернувшись, я заметила, что пузырь увеличился, а его упругие стенки заколебались еще сильнее. Возможно, доктор о чем-то догадался? Испугался? Наверняка. Ведь он до сих пор боялся позора больше всего на свете. Тем не менее, я не озвучила мысль: станут ли они слушать слепую и умалишенную?

И всё закрутилось.

По ощущениям кто-то поправил задравшиеся края джинсов, подал носки, потом меня обули в кроссовки и одели во вчерашнюю куртку. Как маленькую, честное слово.

Мне не нравилось быть беспомощной, хотя... если принимаю, надо побыть и такой, наверное.

И от Валерия, и от Сергея накатывали на меня волны тревоги, но разной - от Валерия смешанной со страхом и чувством вины; от начальника охраны - с подозрением. Казалось, он посмотрел на меня, вдохнул духоту комнаты, и понял то, что провело между ним и его боссом четкую границу недоверия. Когда Сергей помогал мне садиться с машину, я коснулась его руки, и темноту застила яркая череда кадров. Ух ты!

Я прокручивала их в голове, ныряя то в один, то в другой всю дорогу. И только в клинике именитого профессора меня заставили отвлечься. Я отвечала на вопросы, позволяла заглядывать в мое глазное дно и делать всевозможные манипуляции по большей мере с моей головой и глазами, попутно наблюдая за сферами чужих эмоций. Темнота удивляла. На мгновение схлопнувшись, мир раскрылся, как ночной цветок, обнаруживая новые краски темноты и того, что мы не замечаем, полагаясь исключительно на зрение. Новый мир был богатым и удивительно говорящим: вопросы, сомнения, недоверие, кокетство медсестры при виде Валерия - все имело свой свет. И теперь я его видела.

* * *

Я не знала только одного, что Георгий Петрович не поехал с нами, сославшись на жутчайшую головную боль. Он сделал то, что никогда доселе не делал: пробрался в святую святых охраны - комнату видеонаблюдения. Ребята были на обходе, Сергей уехал, остальные охраняли периметр. Доктор был волен делать всё, что захочет. С опаской и съежившимся в груди сердцем Георгий Петрович нашел на сервере «Гостевую №4. Третий этаж», выбрал дату, время и начал смотреть. С каждой минутой он вжимался в кресло, оставлял потные отпечатки пальцев и ладоней на столе и поручнях. Повторял: «Не может быть... Как же так... Господи, как ты позволил...» Перематывал, не в состоянии видеть всё, и отчаянно боясь быть застигнутым за таким позором. Догадался, как скопировать запись на флэшку. Та пудовым грузом упала в карман брюк, и доктор вернул запись на место.

Расстегнув ворот рубашки, Айболит вышел на веранду. Ему не хватало воздуха, не хватало решимости справиться с дилеммой: его доброе имя оказалось рядом с именем злодея. Он ведь уважал Валерия, верил ему, любил почти, как родного! А теперь не сможет даже в глаза посмотреть. Не захочет. Но благосостояние семьи, к которому все давно привыкли, тоже повисло на ниточке. Георгий Петрович мерил шагами веранду и мучительно думал. Затем сложил свои вещи в портфель, сел в автомобиль и, когда поместье Черкасова осталось позади, съехал в придорожный карман. Солнце пригревало, сожалея о лете. От золотых листьев осин и берез рябило в глазах. Георгий Петрович вытер платком пот со лба, положил под язык валидол и набрал номер полиции.