Но Одиссей помнил слова Маркса, что в ожесточенных схватках с врагами пролетариат будет прокладывать дорогу в социалистическое будущее. И он счел своим партийным долгом помочь как можно организованней провести забастовку. Он предупреждал Гната, что это дело требует большой продуманности: будут провокаторы, будут штрейкбрехеры…

Еще до тюрьмы Гнат Мартынчуку с десятком строительных рабочих приступили к постройке небольшого дома для писателя Ивана Франко, чтобы «великий Каменяр», как меж собой называли его рабочие, перестал с семьей скитаться по чужим углам.

В целях конспирации Одиссей не прописывался во Львове. Он нашел убежище в недостроенном домике писателя. Чем не сторож? И все на стройке знали, что сторожа зовут Кузьма Гай.

Когда почтальон паи Болеслав, похожий на старого доброго гнома, вручил Ярославу Калиновскому письмо, молодой человек почти вбежал в холл, распечатал конверт и, присев на низкий подоконник, принялся читать, чувствуя, как громко стучит его сердце.

«Мой любимый, мой единственный! — писала Каринэ по-польски. — Живу, дышу надеждой, что скоро смогу обнять тебя и твою маму… Почему я сейчас в Варшаве? Об этом, родной мой, при встрече. Но не могу утерпеть, чтобы не рассказать, с кем меня в Варшаве свел его величество случай. В Варшаве сейчас поет мой кумир — Соломин Крушельницкая! Когда я прошла за кулисы с букетом белых роз, когда назвала ей свое настоящее имя, Соломин Крушельницкая обняла меня как сестру. Старый маэстро рассказывал ей обо мне. Соломия так молода и прекрасна! Она превзошла все мои ожидания. При такой славе — в жизни ни единой позы: скромна, умна, добра. Душа ее — как ослепительный свет… Соломия превосходно говорит по-итальянски и с некоторой горечью вспоминает, как во Львове, где она ожидала моральной поддержки земляков, на нее накинулись газетные писаки за то, что она спела партию Маргариты в опере «Фауст» на итальянском языке. «Почему не на польском?» Вот так ее встретили на родной украинской земле… Отец ее тогда был в долгах, вся семья — в нужде. Соломия обратилась к Галицкому сейму, прося помощи на дальнейшее образование. Ей отказали… Вчера Соломия вернулась в Варшаву из Петербурга, где в Зимнем дворце давала концерт по приглашению царской фамилии. С возмущением рассказала, как в конце своего выступления она пропела несколько украинских песен, а царь спросил: что это за песни? На каком языке она пела? И Соломпя ответила, что это песни ее народа, украинского народа…»

Многого Каринэ из конспиративных соображении не могла написать. Например, что певица дружна с писателем-революционером Михайлом Павлыком и Иваном Франко. Эти люди помогают ей понять мир и познать людей…

«Любимый, жизнь моя! Все мои мысли и чувства с тобой… — еще и еще перечитывал Ярослав. — При встрече расскажу, что меня удерживает здесь, в Варшаве…»

С какой-то щемящей радостью Ярослав в мыслях говорил с ней: «Каринэ! За что мне выпало такое счастье, что ты есть на свете? Я не мог бы жить без тебя, как без воздуха, как без солнца… Я так соскучился, я так жду тебя…»

Прежде чем сложить письмо, Ярослав еще раз внимательно прочел мелко-мелко написанные строки по-английски: «До моего приезда, очень прошу, передай деньги, сколько найдешь нужным, моему дяде. Это необходимо для большого дела». Далее самым осторожным образом указывалось, где во Львове Ярослав найдет ее «дядю».

Ярослав понял значение просьбы.

Из Стрыйского парка Ярослав вышел на южную сторону города, немного прошел и сквозь хитросплетение лесов увидел нужный ему домик.

Одиссея он нашел в комнате без оконных рам, без дверей. «Дядя» первый шагнул ему навстречу, проговорив:

— Рад вас видеть, Ярослав Калиновский!

«Каринэ успела предупредить», — подумал Ярослав. Он не успел и слова промолвить, как вошли Иван Франко и Стахур. Оба они с откровенным удивлением, почти с испугом, как показалось Ярославу, переводили взгляды то на него, то на «дядю».

— Знакомьтесь, это наш друг Ярослав Калиновский, — сказал Одиссей.

— Но… какое поразительное сходство с вами, Кузьма Захарович! — невольно воскликнул писатель.

«Действительно… И у меня мог быть такой сын…» — ударило в сердце Одиссея.

Воспоминание об Анне опять болью отозвалось в его душе. «Вышла замуж… Я беспредельно верю Остапу Мартынчуку, но… разве он не мог ошибиться? Может, принял за Анну совсем другую женщину? Бывают же люди похожи, как мы с этим юношей…»

— Тот, кто не знает, непременно решит, что это — отец и сын, — будто угадав чужую мысль, сказал Стахур. — Но я знал вашего отца, пан Калиновский, — подчеркнул слова «пан Калиновский», проговорил Стахур. Он как бы давал понять Одиссею: зря ты назвал этого молодого человека «нашим другом», что общего может быть между нами и сыном промышленника. — Лет двадцать пять назад я работал на Бориславском нефтяном промысле, который принадлежал вашему деду, а позже — вашему отцу. Пан Ярослав, не в обиду будь сказано, но Калиновские были жестокими эксплуататорами, — ехидно кольнул Ярослава Стахур. — Рабочие их ненавидели! И, честно говоря, я не понимаю, что заставило вас стать социалистом, пан Ярослав. Я ведь не ошибаюсь? Социалистом?

— Вы не ошибаетесь.

Другой на месте Ярослава в такой момент не утерпел бы и открыл тайну. Но Ярослав сдержал себя, подумав:

«Как я смогу убедить Стахура в его ошибке? Чем докажу, что мой отец не Калиновский?»

Одиссей поморщился от бестактности Стахура. Между прочим, отец Фридриха Энгельса был фабрикантом, а сын стал одним из создателей теории научного коммунизма.

— Если бы все сыновья шли по стопам своих отцов, я думаю, общество развивалось бы значительно медленнее, — возразил Стахуру Иван Франко.

— Люди не все делают из корыстных побуждений, — сказал Ярослав. — Вот, к слову, если бы вы заботились только о благополучии, вряд ли рискнули бы заниматься делом, связанным с постоянными опасностями и лишениями. Куда спокойнее стать агентом какой-нибудь фирмы, заниматься продажей мебели или… Да мало ли есть занятий, приносящих хороший доход! Однако вы — один из организаторов рабочего движения, победа которого принесет свободу миллионам обездоленных. Мне о вас рассказывал мой друг Тарас. Благо народа — цель вашей жизни. Так почему же вы не допускаете, что у меня сложились убеждения, которые привели к мысли вступить в борьбу за счастье тружеников?

Кислая физиономия Стахура рассмешила писателя. Одиссей тоже мягко улыбнулся. Ему понравилось, как Ярослав проучил Стахура.

— Видишь, друже Степан, — заметил Франко, — зря ты обидел нашего молодого друга.

— У меня и мысли такой не было — обидеть… Видно, от своего отца наш академик унаследовал не только деньги, но и способность за душу словами брать. Недаром же его отец был еще и адвокатом, — опять съязвил Стахур. Дружески улыбаясь, он смотрел Ярославу в глаза, а про себя со злостью подумал: «Тебе повезло, сукин сын. Мне бы такие деньги — плюнул бы я на Вайцеля и не играл бы здесь в кошки-мышки».

— Если не спешите, давайте осмотрим мой «дворец», — неожиданно предложил Иван Франко, — Степан, а знаешь, о чем думает сейчас наш Кузьма Захарович? Разумеется, что я богат, что у меня денег куры не клюют, а соорудить дом получше поскупился. Угадал ли я ваши мысли, друже?

— Попали пальцем в небо, — засмеялся в ответ Одиссей. — Наоборот, я думаю, что известный писатель Иван Франко так и не заимел бы крыши над головой, если бы не случайность — выигрыш по лотерейному билету.

— Э-э, брат, мне в лотерее не везет. Выиграла жена, а не я… Чтобы достроить дом, пришлось взять в банке деньги под проценты. Боюсь, умру, а процентов не выплачу.

Незаметно речь зашла о предстоящей забастовке. Стахур заспорил с Одиссеем.

— Вы не знаете барона Рауха, — кипятился он. — Нельзя рассчитывать на то, что за короткое время удастся сломить его гонор. Он возьмет измором, а рабочая касса почти пуста. Поддерживать бастующих мы сможем десять, максимум пятнадцать дней. Люди будут голодать…