Маленький попик, встряхивая темной гривой волос, старательно выводил:

— «Во блаженном успении вечный покой по- даждь, господи…»

Дьякон тонко подвывал:

— «Ве — ечна — ая па — амять…»

Двое или трое нехотя крестились, остальные, зябко втягивая голову в плечи, угрюмо молчали. Слышно было, как тихонько позванивали цепочки кадила, над обнаженными головами людей повисли клочья синеватого дыма.

Сухо постукивали о крышку гроба мерзлые комья земли. Так же сухо падали в морозный воздух редкие слова:

— Отмучился, сердешный.

— И — эх, жисть!

— А хоть какая она ни есть, а все жизнь.

Кто‑то примирительно подытоживал:

— Все там будем. ’

Люди торопливо расходились, на снегу остался темный холмик земли да грязные следы людей.

Гордея почему‑то разозлила поспешность, с которой все это было сделано. Особенно хотелось возразить сказавшему о том, что все там будем. В этих словах было что‑то покорное, рабское, безнадежное. «Ну и что? — мысленно возражал Гордей. — Значит, жди, когда твой черед придет? А до этого живи как живется? А я сам хочу быть хозяином своей жизни!»

На корабль он вернулся уже в сумерках. На палубе было пустынно, только вахтенные зябко жались к надстройкам. Снег вот уже несколько дней не счищали, и на лем тоже лежали гряз ные следы. «Пора бы и боцмана назначить, — подумал Гордей, — а то вон как все запустили».

В кубрике было душно — давно не проветривали. Все матросы сгрудились возле стола, где Заикин что‑то читал. Приход Гордея прервал чтение.

— Ну как? — спросил Заикин.

— Все в порядке.

Заикин кивнул и начал опять читать:

— «Земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает…»

— Во — во! — перебил Клямин. — Это про нас сказано. «Тем, кто ее обрабатывает». Правильно. А то вот я корчевал у Прорвы…

Но и его перебили:

— Иди ты со своей Прорвой… Дай дочитать.

— А я мешаю? Читай, Николай, читай, это про нас. Давеча ты читал про эту самостоимость, дак это лишнее. Ты те книжки не носи. А вот про нас — надо.

Утро выдалось по — весеннему яркое и теплое, матросы высыпали на верхнюю палубу, кое‑кто даже снял тельняшку, чтобы позагорать. Но Карев, назначенный вместо Пузырева боцманом, быстро навел порядок.

— Я те покажу, сукин сын, как раздеваться без команды! — кричал он на Дроздова. — Али порядку не знаешь?

— А ругаться — это порядок? — огрызнулся Дроздов, натягивая тельняшку. — Чать теперь не царский режим.

За Дроздова заступились еще несколько че ловек.

— Ты, боцман, не ори, а то и тебя, как Пу зырева…

— Не стращай, не боюсь, — сказал Карев, однако тон сбавил и даже пояснил: — Я ж, братцы, службу справляю.

В это время прозвучал сигнал общего сбора. Когда вся команда выстроилась на юте, дежурный по кораблю Мясников объявил, что с сегодняшнего дня для поддержания порядка на каждом корабле предписано иметь дежурный боевой взвод, а потому сегодня на дежурство заступает минная часть.

Сообщив об этом, Мясников приказал разойтись и направился в дежурную рубку, не обратив внимания на то, что его распоряжение не выполнено: матросы не расходились.

— Ребята, тут что‑то неладно: для чего взвод?

— Опять что‑то замышляют.

— Заикин где?

Заикина на корабле не было. Он пришел только к обеду и объяснил, что дежурные взводы назначаются по распоряжению местного флотского комитета. Им же дано указание задерживать и арестовывать лиц, призывающих к гражданской войне.

— Милюков послал ноту союзникам. Временное правительство хочет продолжать войну. Более того, оно признает все обязательства, принятые по договорам с союзниками еще царским правительством.

— Ишь чего удумали!

— Долой Временное правительство! Долой войну!

Митинг начался сам собой, Заикину даже не пришлось открывать его. К удивлению всех, первым заговорил молчаливый, никогда не выступавший до этого матрос Берендеев:

— Чужое у нас таперя правительство‑то. Ране царица — немка Расеей распоряжалась, а таперя бог знат хто. А указы все одно те же: воюй! Однако народ не хочет. А народ, он что такое? — спросил Берендеев и сбился. Он сердито дергал себя за ус, щипал за ухо, а объяснить, что такое народ, не мог.

— Ты вон с Сивковым потолкуй, он те про народ много наврет, — посоветовал Клямин.

Это замечание будто встряхнуло Берендеева:

— А мне врать неча, я и без Сивкова обойдусь. Народ — это мы и есть.

—< А ведь точно сформулировал!

— Вот и на хрена нам ето правительство! — закончил Берендеев.

— Верно! — поддержал Шумов. — Товарищ Ленин тоже говорит, что никакой поддержки Временному правительству оказывать нельзя.

Гордей стал пересказывать недавно прочитанную им речь Ленина «О задачах пролетариата в данной революции». Гордей читал ее несколько раз, выучил почти наизусть и сейчас пересказывал легко и точно. Он видел, как во время его выступления на борт поднялся Иван Тимофеевич Егоров, с ним еще кто‑то, тоже в штатском. Оба они внимательно слушали Гордея, и это придавало ему еще больше храбрости.

Потом, когда окончился митинг и все члены судового комитета собрались в каюте сбежавшего Поликарпова, Иван Тимофеевич похвалил:

— А ты молодец, Шумов, хорошо говорил! — И, наклонившись к пришедшему с ним человеку, спросил: — Может, его и пошлем?

— Кажется, товарищ грамотный, — согласился тот.

— И классовое чутье не обманет, — заключил Егоров.

Гордей так и не понял, о чем они говорили. Выяснилось все позже, когда закончилось совещание.

— Цека партии просит направить моряков- болыневиков для агитации в деревне. Вот мы с товарищем Анвельтом и подумали: а не послать ли Шумова?

— Он у нас грамотей! — сказал Клямин. — Он может. Боле‑то и некому, окромя еще Николая.

— Николай нужен здесь.

— Стало быть, Гордея посылайте, он деревню знает. Я бы тоже поехал, да грамотешки нет.

Так и решили: послать Гордея. Ехать надо было завтра же, сначала в Петроград, а потом куда пошлют., — Может, в Тамбовскую губерню, дак ты мою бабу навести да обскажи ей все про меня, — просил Клямин. — А перво — наперво землю за мной закрепи, как Ленин говорит. Помещик‑то Гарусов пока не отдает.

— Попадется мне в руки — пристукну, — пообещал Гордей.

— И то ладно, — согласился Клямин.

Пароход причалил к стенке возле Морского корпуса, пассажиры сошли на берег, а Гордей остался ночевать на пароходе — идти было некуда. Правда, где‑то поблизости жил Михайло, но Гордей не знал его адресата на память не наде — ялся: дома тут все похожие, а он был у Михайлы всего один раз, и тоже ночью.

В кубрике команды нашлась свободная койка, Гордея даже напоили чаем. Но под утро его разбудили: пароход куда‑то перегоняли, пришлось сойти на берег. Решив не терять времени зря, он пешком отправился к Таврическому дворцу, куда ему велено было прибыть.

Шел он не торопясь, часто останавливался, разглядывая дома, памятники, набережные. Он даже порадовался, что его так рано разбудили: можно поглядеть на этот красивый город как следует. В дневной суете и толкотне всего этого не разглядишь, а сейчас на улицах и площадях пустынно, только дворники шаркают метлами.

По Невскому серо текла рота солдат. Шли они нестройно, понуро, топот ик сапог по деревянным торцам был похож на стук кольев. Гордей вспомнил свой первый приезд в Петроград, тогда они с Петром тоже видели солдат, отправлявшихся на фронт. Те вроде бы даже веселее были.

От дяди Петра последнее письмо было в январе, с тех пор Гордей так и не знал о нем ничего. Говорили, что крейсер «Россия» одно время был на позиции в Рижском заливе, а где сейчас — неизвестно. Из дому тоже давно не писали. «Интересно, куда меня пошлют?»

Его и еще одного матроса, со смешной фамилией Брыськин, посылали в Рязанскую губернию. Ни тот, ни другой там ни разу не были, и, пока им выправляли мандаты, матросы пошли по коридору, расспрашивая, нет ли тут кого из рязанских. Попадались всякие, один был даже с Кавказа, а рязанских не оказалось.