Замок был отперт, оставалось нагнуться к топке, отыскать механизм и нажать пружину в глубине «печи». Но ведь вслед за этим должна была послышаться музыка… Правда, она своей силой не превышала игры маленького музыкального ящика, но кто знает, насколько звонко его игра раздастся в полной тишине ночи? Это обстоятельство вызывало споры, и потому несколько дней мы медлили.

Но одно неожиданное, благоприятствовавшее нам обстоятельство победило нашу нерешительность: Агеев с Колосовским были вызваны в Нару. День выдался хмурый, сырой, и, хотя солнце все время пряталось за тучи, наш градусник за окном все-таки показывал четыре градуса тепла. Дороги все, как говорят, «развезло». Наступил вечер, а комиссар со своим товарищем все не возвращался. По некоторым намекам и смешкам оставшихся было похоже на то, что уехавшие просто загуляли и раньше завтрашнего дня их ждать бесполезно.

Вот теперь мы решили действовать: мама притворилась больной, завязала голову полотенцем, и мы все очень рано покинули кухню и ушли к себе наверх, якобы для того, чтобы лечь спать.

Внизу немного еще пошумели, повозились, похлопали дверями, затем один, как обычно, спустился на черный ход. Мы услышали, как загремел деревянный болт, которым он запирал входную дверь. Прошло еще немного времени, и наконец в доме воцарилась полная тишина. О, радость! Вот она, эта минута!.. Мы все тихо встали с постелей, наспех оделись и в одних чулках, чтобы не было слышно наших шагов, прокрались к заветной «печи».

У мамы в руках была небольшая наволочка, которую мы набили ватой настолько, что она походила на подушку. Как было заранее задумано, мама нагнулась, открыла топку искусственной печи и, нажав пружину, быстро воткнула в отверстие «печи» наволочку с ватой. Мы замерли от страха. О счастье! Вместо знакомой мелодии мы услыхали всего лишь какое-то слабое поскребывание. Расчет наш был верен, и вата совершенно заглушила игру музыкального механизма.

Мы терпеливо переждали, пока это поскребывание кончится, затем «печь» открылась, и мы перешагнули заветный порог…

Все так же молча, как было решено заранее, мы встали цепочкой: Наталья Александровна, Леля, Валя и я, а мама начала отбирать вещи и по одной передавать их нам. В течение каких-нибудь десяти минут все намеченные для продажи и обмена вещи были уже сложены вне «Шехеразады» — в акварельной. Затем мы быстро рассовали их под диваны и под кровати, задвинув подальше к стене, чтобы их не было видно. Ура! Теперь у нас был сделан большой запас. Можно было довольно продолжительное время прожить не голодая.

Таким образом, задуманная нами операция была блестяще выполнена. Оставалось только, закрыв дверь «Шехеразады», запереть ее, но… все мы, точно сговорившись, шмыгнули мимо мамы обратно в «Шехеразаду». Увидя это, мама улыбнулась и, движимая теми же чувствами, что и мы, вслед за нами вошла в «Шехеразаду», осторожно заперев за собой дверь тайника. Какое блаженство!.. Какое непередаваемое ощущение!.. За сколько месяцев мы наконец были одни!

Опустились на ковры и начали говорить. Мы перебивали друг друга, волновались, смеялись и были вне себя от радости, от этой хотя бы и призрачной, но свободы!.. Иногда вдруг кто-нибудь из нас спохватывался, вспоминал, что пора уходить, но эти предостережения тонули в общем говоре, и мы тут же забывали о них. Все мы пришли к одному решению: обязательно хотя бы один раз в несколько дней собираться здесь в часы глубокой ночи. Ведь после той радости, которую все мы здесь пережили, было уже невозможно ее лишиться!..

И вдруг мы услышали какой-то отдаленный шум. Сначала он доносился с улицы — кто-то стучался, затем этот шум перешел уже в дом. Отогнув угол ковра и прижав ухо к полу, мы теперь ясно услышали голоса, и среди них высокий тенор Колосовского.

И вместо того чтобы немедленно выйти из «Шехеразады», разойтись по комнатам и лечь в свои постели, мы продолжали сидеть в нашем тайнике. Это была с нашей стороны непростительная глупость! Это было недопустимым недомыслием. Но ведь человек всегда ищет оправдания своему легкомыслию, и мы стали уверять друг друга, что Агеев с Колосовским приехали поздно, что приехали они, наверное, нетрезвые, а потому им захочется поскорее лечь спать и что им, конечно, сейчас не до нас. Нам так не хотелось расходиться, и потому мы решили посидеть в «Шехеразаде» до тех пор, пока они не лягут спать, и выйти только тогда, когда в доме все стихнет. Но вернувшийся Агеев решил, очевидно, проверить, отчего у нас наверху так тихо и почему мы так рано улеглись спать. Может быть, причиной, побудившей его вместе с Колосовским подняться к нам наверх, было и то обстоятельство, что в течение всей зимы они привыкли к тому, что все наши вечера заканчивались музыкой. Вот Агеев и пришел послушать свою излюбленную «Чайку».

Когда мы услышали приближавшиеся к нам по лестнице шаги, то поняли, что выходить из «Шехеразады» уже поздно.

Не знаю, что в тот миг переживали наши матери, но что касается нас с Валей, то мы были в восторге. Не сознавая того, какие это может иметь для нас последствия, мы буквально захлебывались от душившего нас смеха, в особенности я, ежевечерняя жертва Агеева, истязаемая им. Ведь стоило мне, сидя одной в гостиной, заиграть для себя этюды, как Агеев тут же вырастал за спиной и гаркал:

— А ну, перестань дребедеть! Што, ты ногти, што ли, об ее чистишь? Играй нашенское…

И вот теперь он шел, чтобы вновь мучить меня… Я живо представила себе, как они вошли наверх, в мирную тишину наших комнат, освещенных мерцавшим светом лампад, и вдруг… нас нет! О, как я жалела, что не вижу их изумленных лиц. А пока я думала обо всем этом, мы уже ясно слышали шарканье сапог из одной комнаты в другую и сердитые оклики:

— Гражданки, а гражданки!

Молчание было им ответом. Они ходили из комнаты в комнату. Сначала они говорили между собой совсем тихо, но, убедившись в том, что нас никого нет дома, стали спорить все громче и громче. Увидя пять наших пустых постелей, Агеев просто осатанел. Он кричал, что мы бежали, что мы скрылись, он грозил своим товарищам за то, что они не уследили за нами. Они же, со своей стороны, пересыпая божбу с невероятными ругательствами, доказывали Агееву, что наружная дверь была на засове и что мы никуда не выходили и сверху, с лестницы, не спускались. Тогда Агеев стал настаивать на том, что все мы бежали из дома, когда еще никто спать не ложился и когда дверь была еще не на засове. Колосовский его успокаивал, говоря, что бежать могли только мы с мамой, потому что Наталья Александровна — служащая больницы, да еще к тому же имеет двух дочерей, и ей бежать никакого смысла нет. Колосовский спорил об заклад, что мы просто-напросто отправились к кому-то в гости и надеялись вернуться незамеченными, но нам это не удалось, так как входную дверь слишком рано заперли.

— Какие гости? — орал Агеев. — Кто из-под ареста в гости ходит? И кастелянше тоже не приказано, она с дочерями на подозрении политицком, ишь, гады! Ну, я из их душу повытрясу! Я их научу!

После долгих споров было наконец решено до утра выставить на улицу у дверей сменяемого караульного. При нашем возвращении мы должны были быть обысканы, и, в какой бы час ночи мы ни возвратились, Агеев приказал будить себя немедленно, а нас препроводить прямо к нему. Долго еще мы слышали, как он рычал и хрипел. Потом все ушли вниз.

Дело приняло серьезный оборот. Мы встали и тихонько, на цыпочках одна за другой вышли из «Шехеразады». Потом со всеми предосторожностями заперли ее. Так же тихо и безмолвно разбрелись по комнатам и улеглись по своим постелям.

Наталья Александровна рассказала нам следующее. Когда настало утро, она, как обычно, первая из нас встала, чтобы отправиться на работу в больницу. Напуганная всем тем, что произошло накануне, она даже не пошла в кухню, чтобы чем-нибудь подкрепиться перед службой, а прямо, не выпив чаю, решила покинуть дом. Она спустилась вниз, уже надев шубу. Входная дверь оказалась незапертой, и когда она ее открыла и вышла на улицу, то лицом к лицу столкнулась с конвойным, стоявшим на часах у порога дома. Увидя ее, он настолько испугался, что даже изменился в лице. Он вздрогнул, точно увидел перед собой не живого человека, а привидение.