— Наконец-то! Егор, Егор весь изождался! — проговорила дама и прибавила, взглянув на меня: — Вот хорошо, что подружку привели! Скорее раздевайтесь, мы за стол не садимся — вас ждем!

Мы быстро скинули шубки и вошли вслед за хозяйкой в довольно большую комнату, в одном углу которой стоял большой стол, уставленный живыми цветами, винами и закусками всех сортов. Мне бросилось в глаза, что сервировка стола была сгруппирована по два прибора, причем перед одним прибором стояла бутылка вина, а перед другим — бутылка водки. Мне это показалось весьма оригинальным, но, вспомнив, что хозяин пира чудаковатый Егор Егорыч, я решила, что стол накрыт по его вкусу.

В другом углу комнаты на высокой тумбочке старинный граммофон с огромной трубой громко и противно хрипел затасканный вальс «Оборванные струны», мужчины и женщины ходили, толкались, разговаривали, а две-три пары даже танцевали под этот хрип — танцевали, безобразно подпрыгивая в вальсе, словно это была полька, и не знали, куда девать растопыренные пальцы.

Я успела мельком окинуть взглядом стены с дешевыми картинками и большим неправильным стеклом зеркала, рама которого была украшена гирляндой бумажных хризантем. Около зеркала на стене висела гитара с большим ярким красным бантом.

Егор Егорыч подошел к нам, мясистой рукой сжал мне руку, буркнул что-то невнятное и тут же, обняв Валю, увлек ее за собою, и я увидела, как они вдвоем торжественно заняли самое главное место в начале стола.

Я была очень удивлена тем, что меня ни с кем не познакомили, и стояла в нерешительности, в то время как вокруг меня, громко галдя и смеясь, гости занимали места за столом.

— Разрешите мне быть сегодня вашим кавалером? — подошел ко мне мужчина — довольно молодой, с пышной рыжей шевелюрой и такими же рыжими веснушками на переносице широкого, расплюснутого носа. Он вежливо подвинул мне стул, сам уселся рядом со мной.

Я была ему очень признательна за его любезность, и вскоре он уже накладывал мне на тарелку какую-то закуску и наливал в мой бокал вина.

В 20-е годы Москва еще голодала, и мы, как многие, жили с мамой от одной продажи наших вещей до другой. Я вспомнила наш серебряный самовар с откидным краном — головой льва, из которого мы пили часто простой кипяток с сахарином или сушеной свеклой вместо сахара, а лучшим нашим угощением был торт из пшена, заменявший обычные лепешки из картофельных очистков, обвалянных в сероватой полутемной муке.

Я сидела пораженная обилием яств на столе и вместе с чувством еще мучительнее поднимавшегося во мне голода ощущала какую-то необъяснимую мне самой брезгливость.

Рассеянно отвечая на вопросы моего почему-то очень любопытного соседа, я не спускала глаз с жениха и невесты и все ждала, когда же, наконец, фабрикант-миллионер встанет с первым бокалом в руке и скажет несколько торжественных слов по случаю сегодняшнего торжества. Но увы! Он пил далеко уже не первый бокал, не обращая ни на кого внимания, да и вообще вокруг никто не поддерживал общего разговора, каждая пара пила, чокалась, хохотала, и в комнате стоял такой шум и гул, точно это была баня…

— Эка барышня к нам сегодня пришла! — услышала я обращенные ко мне слова. Это говорил сидевший визави в потертом пиджаке старик, лысоватый, напомнивший мне почему-то проводника вагона. Он смотрел на меня, продолжая нагло улыбаться мне прямо в лицо.

— Кто это такой? — спросила я возмущенно своего рыжего соседа, который отрекомендовался мне Пал Палычем и не назвал почему-то своей фамилии.

— А кто его знает… — равнодушно чавкая, ответил он, запихиваясь каким-то куском. — А что вам до него? Вы пейте! Пейте!.. — дружелюбно подмигнув, добавил он. Увидев на моем пальце кольцо, вдруг поймал мою руку и, внимательно вглядываясь в камень, спросил: — Сапфир?

Я кивнула утвердительно головой.

— Кто подарил? — опять весело подмигнув, спросил рыжий.

— Никто, — удивленно протянула я, — это кольцо моего отца… он носил…

Он оторвал свой взгляд от тарелки и как-то насмешливо на меня посмотрел.

— А то, что у вас в ушах, тоже ваш отец носил? — странно улыбаясь, спросил он. — Я ведь ювелир, меня на камнях не обманешь.

Не успела я отчитать его за такой наглый тон, как со всех сторон послышались крики возмущения тем, что я не пью вина. Несколько человек потянулись к моему бокалу, собираясь, видимо, насильно заставить меня его выпить. Я почувствовала, что от негодования вся кровь отхлынула от моего лица, и Пал Палыч, взглянув на меня, отстраняя тянувшиеся ко мне руки, вдруг диким голосом заорал на весь стол:

— Пошли все к черту! Она ко мне пришла!

После этих слов все стихли и оставили меня в покое.

— Что это все значит? Что за чудачества? — спросила я искренно, ничего не понимая.

— Да сами вы чудная… Наверное, здесь в первый раз? — уже улыбаясь, по-хорошему спросил он.

— Конечно. Я никого здесь не знаю, — ответила я, — это какие-то совершенно невоспитанные люди…

На эти мои слова сосед мой ухмыльнулся, но ничего не ответил. Я, сидя на далеком расстоянии от Вали, тщетно пыталась поймать ее взгляд. Мне хотелось показать ей, что здесь мне все очень не нравится, но она ни разу не взглянула в мою сторону.

Наконец ужин был окончен, и многие не только мужчины, но и девушки были, к моему великому удивлению, совершенно пьяны.

Хозяйка, почему-то не ужинавшая с нами, вдруг появилась из какой-то двери и, подойдя к граммофону, начала опять его заводить и ставить пластинки с танцами.

Мой сосед тоже встал из-за стола и, стоя со мною рядом, чуть покачивался на ногах. Он вел себя достаточно прилично, если не считать того, что с нескрываемым, все возраставшим интересом меня разглядывал.

— Как вы сюда попали? — прямо глядя мне в глаза, вдруг спросил он и стал нетерпеливо забрасывать меня вопросами: — Как попали, спрашиваю я? Кто вас сюда привел? Ну, что же вы молчите?!

— Что вы на меня кричите? — возмутилась я. — Я пришла сюда на помолвку. Моя подруга выходит замуж за вон того фабриканта…

— За какого еще фабриканта?!

— За того. — И я указала глазами на Егора Егорыча. Видя, что Пал Палыч полон недоумения, я добавила: — За того, который сегодня угощает всех вас ужином.

— Кто угощает всех?.. Ничего не понимаю… — дико вытаращил рыжий детина на меня свои глаза. — Здесь никто никого не угощает, здесь каждый расплачивается сам за себя и за свою женщ… — Тут он как будто поперхнулся и продолжил: —…и за свою даму… Вот я, например, плачу за вас, потому что я пригласил вас к столу… Что это? Пить вы не пили, а чушь какую-то несете.

— Как вы смеете! — возмутилась я. — Как вы смеете говорить, что за меня что-то платите! Здесь помолвка, моя подруга выходит замуж. Понимаете?

— Замуж! Ха-ха-ха-ха! — Он дико захохотал. — Здесь каждый вечер все замуж выходят… Да не фабрикант это, и не был он никогда никаким фабрикантом… Это спекулянт, по прозванию Егор Сапог. Он сапожник, имеет подпольную сапожную артель, ну там кое-где ворует кожу… словом, ловчится…

— Не может быть, — уже с отчаянием говорила я, отстаивая версию, в которую сама начинала терять веру. — Вы ничего сами не знаете… Почему же они тогда сидят на таком почетном месте?

— Да Егор Сапог всегда там сидит, это его место, он здесь свой и больше других платит, вот ему и место лучшее, и почет, пока не нашлось здесь другого, с более толстым карманом. Да что вы, глупенькая, что ли? Вы что, не понимаете, зачем сюда пришли?.. — Он отер пот, выступивший на лбу, носовым платком и вдруг серьезно, вполголоса, чтоб окружающие не услыхали, добавил: — Уходите-ка вы отсюда поскорее, вот что… слышите? Постарайтесь незаметно выйти в переднюю, оденьтесь, минут через пять я выйду провожу вас, только тише, тут, знаете, народ разный, и есть отчаянные, баловные…

Как среди тьмы блеск молнии вдруг освещает малейшую подробность окружающего, так все совершенно беспощадно, ясно и понятно стало вдруг моему сознанию. Но я не могла уйти одна. Несмотря на охвативший меня ужас, на негодование, которое как расплавленный металл струилось по всему моему существу, на подступавшую к горлу тошноту, я нырнула в толпу и через несколько мгновений очутилась около Вали.