К счастью, фабрикант-миллионер, или попросту Егор Сапог, в это время отошел к хозяйке, заводившей граммофон, и, перебирая пластинки, о чем-то оживленно с ней разговаривал. Я впилась в Валину руку.

— Если ты сию минуту не уйдешь вместе со мной, — прошипела я, — твоя и моя мать узнают обо всем! Сию минуту вставай — и идем!

Валя, сидя на диване, лениво жевала яблоко и пыталась мне улыбнуться. Она каким-то чудом не была пьяна, вообще она никогда не любила вина.

— Слышишь? — опять ей в ухо зашипела я. — Слышишь? Вставай сейчас же, или я убью тебя, несчастная фабрикантша!

Валя поняла, что я не шучу; она знала мой характер и никогда не могла меня ослушаться. Она взглянула на меня взглядом напроказившей кошки.

— Да ну… Да что ты… — начала было она, но вместе с тем послушно встала и выскользнула за мной в переднюю.

Когда мы накидывали на себя наши шубки, с трудом достав их из-под вороха многочисленных одежд, в переднюю к нам выскочил мой рыжий спаситель Пал Палыч. Вид у него был ужасный: галстук сбит набок, из носа сочилась кровь. — Бегите! — крикнул он диким голосом. — Бегите!

Я уже успела повернуть ключ в замке входных дверей, мы с Валей выскочили и побежали вниз по лестнице, но сзади раздавались яростные крики: «Лови их! Бейте гада, кляузника, рыжего Иуду! Бей его! Это он девчонок выпустил! А ну, ходу! Догоняй их!»

Счастье наше, что все участвовавшие в погоне были пьяны. Я слышала треск деревянных перил, кто-то упал на лестнице, другие на него свалились. Кто-то, выбежавший за нами на улицу, грузно шлепнулся в черные лужи от талого снега, покрывавшие переулок маленькими темными озерами.

Вскоре мы сидели уже на Поварской, на уютном мамином диванчике друг перед другом. Я не могла снять с себя шубу. Меня трясла лихорадка, зубы стучали друг о друга, и дикая ярость, переходившая в отчаяние, заставляла меня говорить Вале ужасные вещи. Она слушала, не оправдываясь. Под конец я сказала:

— Итак, ты бывала в этом притоне, тебя знает его «хозяйка», ты уже в нем своя… Понимаешь ли ты, что это значит? Боже! Что с тобой? С ума ты, что ли, сошла? Какая необходимость толкает тебя на такие поступки? Подумай, ведь мы вместе с тобой выросли, с первого дня рождения нас окружали одни и те же люди, у нас было одно и то же воспитание, наконец, мы живем с тобой вместе под одной кровлей. Почему же со мной никогда не может произойти ничего подобного?

— Да… — серьезно и грустно перебила меня Валя, — ты права, мы живем с тобой в одном доме, в одной квартире, в одной комнате, но… ты всю жизнь ходишь по парадной лестнице этого дома, а я — по черной. — Она сказала это с большой тоской.

— Не знаю, почему так получается, — ответила я. — Ты живешь у нас как моя сестра, и мама моя не делает между нами различия. А главное, подумай об одном: ты ведь хорошенькая, Валюшка, это лотерейный билет, который ты выиграла у судьбы. Тебе дано все, чтобы быть счастливой… Наконец, я далека от того, чтобы читать тебе мораль. Я сама не вижу счастья девушки в том, чтобы обязательно выйти замуж и иметь детей, но жизнь так прекрасна, столько интересного есть в мире, столько красоты!.. Для меня порок там, где потеряна красота. А то, что я видела сегодня, было настолько безобразно, что, продлись это еще один час, я, наверное, умерла бы от разрыва сердца…

Да… эти несколько дней, проведенные в Москве без мамы, как-то внутренне опустошили и отравили меня… Не могу никак прийти в себя.

Е. П. Мещерская — Н. А. Манкаш

Дорогая Наталья Александровна!

Не успела я приехать в Москву — нагрянула новая, очередная неприятность. Помните ли Вы Линчевского, того, который въехал по ордеру в комнату для прислуги в нашей квартире? Он умер от сыпного тифа. Его жена собралась покинуть Москву и уезжать к себе на родину, на Украину. Укладываясь и упаковываясь, она выкидывала массу мусора на кухню. И вот наш враг Алексеев нашел на кухне, около помойного ведра, несколько заграничных марок, вырезанных с конвертов. Линчевский коллекционировал марки, и его племянница, работающая во Внешторге, срезала ему часто марки с кусочком конверта. Около ведра, очевидно, валялись те марки, которые покойный не мог отделить от бумаги.

Так или иначе, но эти марки послужили для Алексеева доказательством того, что «князья ведут тайную переписку с заграницей». Он дал знать куда следует, и это разразилось неожиданным, жесточайшим ночным обыском. Потом все, слава Богу, понемногу разъяснилось, но, пока это опроверглось, мы с Китти очень переволновались…

Когда открыли мой шкаф черного дерева (зеркальный) и вынули все четыре коробки с нашими драгоценностями, я сейчас же представила бумагу из банка (которую получила при вскрытии моего сейфа) о том, что половина в золоте и бриллиантах (царских шифрах) уже у меня изъята. Пересмотрев все шкатулки и убедившись в том, что в них нет валюты, а только серьги, кольца, броши и браслеты, мне вернули все четыре шкатулки обратно. Представьте, как мы счастливы!..

Алексеев с женой и все его друзья до утра дежурили в передней, думая, что нас увезут, и были очень разочарованы, что все благополучно кончилось. Но Алексеев сказал, что все равно он нас выселит. Я просто в отчаянии. Приезжайте к нам под свой выходной!..

Е.М.

Дневник Китти

Да, жизнь вовсе не так хороша, и люди тоже… Архитектор Дубов, живущий в первом этаже, купил у мамы русский старинный народный лубок (рисунки из нашей коллекции). Дубов уже отдал за них деньги, но так как он спешил на службу, то не мог взять этот альбом и просил, чтобы я вечером занесла ему как-нибудь альбом сама. Что я и сделала, не откладывая, в этот же вечер, так как считала неудобным держать дома уже проданную вещь. И что же? Этот приличный, воспитанный на вид, вполне солидный и уважаемый всеми человек, едва я вошла к нему в комнату, начал без всякого повода целовать мои руки и потом стал пытаться обнять меня. Сначала я старалась его ударить, но, видя, что он много сильнее меня, я успела как-то вывернуться и, так как под рукой не было ничего тяжелого, ударила его по голове трубкой от настольного телефона, после чего мне удалось выскочить из комнаты. Сегодня я неожиданно встретила его на парадном. Я поспешила от него отвернуться, чтобы не поздороваться, а он как ни в чем не бывало галантно со мною раскланялся и звал меня в Большой театр на балет. Я его ненавижу. Ему было бы самое настоящее место на Малой Бронной, там он пришелся бы ко двору. Мерзкое животное! Почему мама от него в таком восторге? Ведь я от нее ничего не скрыла. Мама сказала мне, что я во всем сама виновата: слишком много и громко смеюсь, и это очень дурной тон… Может быть, и так, но Дубов еще от меня по голове получит не один раз, я это чувствую.

В. Н. Юдин — матери (записка)

Мама! Заходил — ни тебя, ни папы. Пошел к себе. Кажется, устраиваюсь петь в бывшем «Славянском базаре», в «Оперетте». Надоело разъезжать по концертам. Приду завтра к вам обедать и принесу мой артистический паек. У Мещерских еще не был, зайду на днях.

Володя.

Дневник Китти

Какое произошло со мной несчастье, нет, просто скандал… и даже не скандал, а позор навек! Ведь мы с мамой поем в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот. Там теперь поет вся «бывшая» Москва. Поем, конечно, бесплатно, ведь сейчас для Церкви очень трудные времена!.. Стоим мы, то есть весь хор, на небольшом отдельном возвышении. Вот уже неделя, как все только и говорят о том, что бывший князь Львов, обладающий чудным голосом, будет петь «Разбойника». И сам-то он молод, высок и красив… Ну, словом, все девушки и дамы в нашем хоре помешались на этом Львове и только о нем и говорили…

И вот за обедней в воскресенье, когда церковь была полна народу, во время чтения Апостола я, как самая младшая в хоре, которой вменено в обязанность подготавливать ноты трудных очередных песнопений и раздавать их по порядку идущей церковной службы, была занята разборкой нот. По моей рассеянности партия басов у меня завалилась за пюпитр, я тороплюсь, волнуюсь, чтение Апостола вот-вот кончится, а я еще только собираю листки, сзади певчих стоя на четвереньках, благо меня не видно. Вдруг слышу — все в хоре зашептали: «Львов! Львов! Смотрите, вот он идет, смотрите — Львов!»