И так душевно орала, что не знай я, что это всё постановка, то даже прослезилась бы.

Растерявшийся «папа» пытался стряхнуть девчонку с калоши. Прохожие оборачивались и укоризненно качали головой. И вот пока они, раззявив рот, следили за развитием событий, ребятня постарше снимала улов. Чётко, быстро и качественно.

Я прям засмотрелась.

Тем временем мужик в коричневом начал медленно закипать и всё больше злиться. Терпение его заканчивалось, и я решила вмешаться. Просто потому, что девочка, хоть и была талантливой актрисой, но явно опыта имела маловато. И когда нужно делать ноги, пока ещё не чувствовала.

Успела я аккурат к тому моменту, когда дядька уже замахнулся для удара.

— Тихо, ша! — дёрнула я малявку на себя, всё же оторвав её от мужика. — Что это вы, дяденька, с детьми так? Это ж цветы нашей жизни… Не?

Мужик устыдился. Может, и не устыдился бы, конечно, но, видимо, рожа у меня в этот момент была такая, что решил не связываться.

И вообще, у нас, некромантов, глаза темнеют и волосы шевелятся от нервов. И почему-то даже дядьки взрослые в такие моменты начинают бледнеть, седеть и заикаться. А ещё неходячие без помощи целителя начинают бегать. Во какие мы для общества полезные.

Дядька исключением не стал и в считанные секунды испарился, как и не было. Девочка тоже дёрнулась.

Нуда, конечно.

— Не дёргайся. Платье порвёшь — от своего начальства огребёшь, — тихо сказала я, и девчонка тут же затихла, не зная, чего и ожидать от страшной тётки. Я бы на её месте тоже так сделала. Когда-то. Сначала лучше оценить ситуацию. — Есть хочь?

— Понятное дело, — сказала звезда базарной площади, утерев сопливый нос и заплаканные щёки рукавом. — А есть что?

— Понятное дело! В каждом кармане по мешку, — хмыкнула я. — Зовут как?

— Мухой, — всё так же насторожённо ответила мелочь, перебирая ногами рядом со мной. Впрочем, деваться ей было некуда, потому что отпускать я её пока не собиралась.

— Ты молодец, Муха! — похвалила я её мастерство. — Хорошо играешь. Я даже засмотрелась.

— Ага, — робко улыбнулась мелкая. — А тебя как величать, тётенька?

— Шустрой Кэт, — не стала я скрывать своё громкое имя, сворачивая на улочку, ведущую в сторону таверны «У Рохаса».

— Да ладно?! — не поверила мне Муха. — Лепи ровнее. Шустрая не такая.

— А какая же? — фыркнула я.

Вот жуть интересно было, какая ж я для подрастающего поколения.

— Она такая… такая… ты старая, а она красивая.

— Да ты что?! — до глубины души поразилась я. И даже не тому, что Шустрая красивая, а я так себе, как тому, что я уже всё… пенсия. — А ещё какая?

— Точно не такая, как ты. Чего вообще пристала?

— Накормить тебя хочу. Кстати, ты здесь давно? Многих знаешь в Висельниках?

— А то как же… я всех знаю, — выпятив грудь, похвасталась Муха.

— Вот прям всех-всех?

— А чтоб ты даже не сомневалась! — надулась обиженная до глубины души девчушка.

— Может, и Шпоньку знаешь?

— Ага. Только он не в Висельниках теперь.

— Да ну? А где?

— А чёрт его маму знает, — неуклюже пожала плечами мелкая. — Одни говорят, что на корабле уплыл к Тасаверийским островам с контрабандистами…

— Враньё. Шпонька воды боится, как чёрт причастия. Так что не верю.

— Хочь верь, хочь не верь. А я за что купила — за то и продаю, — обиделась окончательно Муха.

Вообще, она так забавно смотрелась. Ну прям выкапаная я в её возрасте. Даже глазищи — синие, огромные, почти как мои.

— Мамка-папка есть? — спросила я уже на подходе к таверне.

— He-а. Уже три года как папка, надравшись, замёрз насмерть. А мамку вообще не знаю. Папка говорил, она очень красивая была. А я её убила, когда родилась.

И вроде ж так спокойно мелкая говорила. А я всё равно каким-то внутренним чувством ощутила, как тяжело ей было это сказать. Как больно.

— Ну, вот и таверна дядьки Рохаса. Знаешь её?

— А как же, — расплылась в улыбке Муха. — Он нам вечерами пирожки выносит с той стороны, — махнула она рукой в проулок, ведущий на задний двор. — Говорят, в память о своей жене покойной.

— Как-покойной?!

Помню я, какой была Сивайя в последнюю нашу встречу. Неудивительно, что она за Грань отправилась. Но всё равно… Одно дело — со смертью людей незнакомых каждый день дело иметь. А совсем другое, когда это люди знакомые и небезразличные. К такому не привыкают. Даже ввиду того, что как некромант я теперь точно знала, что смерть это ещё совсем не конец. Вот вообще… И всё равно тётку жалко. Таких людей мало в мире, в общем. А особенно в Висельниках.

— Обычно. Так, как все когда-то будем, — философски заметила девочка. — Корми давай меня, раз обещала.

— Угу. Идём, — кивнула растерянная я.

***

В таверне «У Рохаса» в силу времени относительно раннего было почти пусто.

Пара человек за столами то ли с вечера, то ли уже с самого утра гипнотизировали кружки пенного пива, закусывая его пересушенной таранькой. Запахон у неё был такой, что глаза выедало, а желудок подпрыгивал, напоминая, что он вообще-то не железный и может подпортить мне жизнь. Или это я такая нежная стала? Муха вон на эту не то воблу, не то плотву такими глазами смотрела, словно она из королевской трапезной сюда перекочевала.

Ну да ладно. Что-то я привередливая стала.

Дядька Рохас обнаружился на своём месте, за стойкой. Постаревший. Лет на сто, не меньше. Всё же Сивайя для него была не просто женой. Она была для него смыслом жизни и стержнем, который держал его на ногах даже в самых паршивых жизненных ситуациях. И вот из него вынули этот стержень. Догадываетесь, как это на нём сказалось? Паршивенько, я вам скажу.

— А, Шустрая. Принесла тебя нелёгкая, — как-то устало поздоровался владелец таверны.

— Так ты и правда Шустрая Кэт? — взвизгнула Муха, оторвав взгляд от мужика, грызущего тараньку вместе с костями. — А чтоб меня подняло и гепнуло!

— А ты думала — я тебе тут шутки шучу? — улыбнулась я, оценив физиономию малявки, которая обо мне что-то такое и думала. — Дядька Рохас, накорми дитё по- человечески, а?

Рохас свесился через стойку и хмыкнул:

— А ты, Муха, смотрю, нигде не пропадёшь. Иди, тебя Иль накормит на кухне, — мотнул он головой в сторону двери за своей спиной. — Раз уж эта мисс решила расщедриться на угощения.

Девчонку упрашивать дважды не пришлось. И уже спустя считанные секунды она мышкой шмыгнула на кухню, оставив нас Рохасом наедине.

— Она мне тебя напоминает, — сказал дядька, вынимая из-под стойки два стакана и наливая в них янтарный тасаверийский виски. — Тоже такая же шустрая и кручёная, словно у неё шило в одном месте, — и, тут же перестав улыбаться, добавил: — Сивайя всегда говорила, что тебе в Висельниках не место. И что однажды для тебя откроются новые дороги… Знала… — вздохнул Рохас. — Её не стало в конце весны, — подвинул он стакан ко мне.

Я взяла. От такого не отказываются.

— Соболезную, — буркнула, стерев улыбку с лица и, отсалютовав стаканом, осушила его до половины. Тасаверийский виски был ядрёным, почти как Хурумовская настойка на волчьих ягодах. Я даже слезу утёрла, — хорошая она была.

— Получше многих, — подтвердил хозяин таверны. — Такие, как она, не заживаются.

Я хотела ещё что-то сказать, но входная дверь хлопнула, и на всю разливайку раздалось:

— Бирм, что за страсть у тебя к подобным заведениям? Ты же девушка! Воплощение всего прекрасного! — тут же начал нравоучения куратор. — И вообще, шастать по Кварталу Семи Висельников в гордом одиночестве после полудня — признак дурного тона.

— Это кто? — поинтересовался Рохас, заметив, как меня перекосило.

— Мой ночной кошмар.

Не то чтобы мне было неприятно видеть куратора… просто не сейчас. Сейчас мне хотелось просто побыть одной. И ещё хотелось подержать Абрахама за горло. Потому как мне этот Змей и слова не сказал. Хоть и скелету безмозглому понятно, что давненько обо всём знал. Интересно, он надеялся, что я в Висельники ни ногой до конца жизни и так и не узнаю, что тётка Сивайя отправилась за Грань? Или по каким-таким ещё соображениям молчал, как дохлая рыба?