— Ничего, пойдешь к Марго в подручные.

Прокормим, не плачь. Я исчезаю.

С этими словами Рой Салливан подхватился — и был таков.

Через час с небольшим Марго Салливан полностью простила своего жениха, потому что выяснилось, что помимо прочих достоинств Билл Хоскинс обладает незаурядным актерским даром.

Салли Мэшем с открытым ртом и слезами на глазах выслушала суровый рапорт офицера Хоскинса о том, что Роя Салливана призвал долг бывшего военного летчика. Шериф лично увез его на спецзадание. Рой Салливан должен под покровом ночной тьмы десантироваться на палубу судна контрабандистов-наркоторговцев, стоящего на якоре в нейтральных водах, поставить секретный радиомаяк и быстро смыться. Для выполнения этой операции из секретных лабораторий ЦРУ доставили бесшумный спецсамолет-амфибию. Кандидатура летчика была одобрена самим президентом США. Само собой, операция совершенно секретная и очень опасная, поэтому Рой просил перевезти Салли на материк, в безопасное место, и завтра утром офицер Хоскинс лично сопроводит ее в Палм-Бич и посадит на самолет… Где вы живете, Салли?

— Я… А… Ну конечно, я понимаю… В Хартфорде, штат Коннектикут.

— Это хорошо. Далеко. Там вы будете в безопасности.

— А… Рой?

— О, не волнуйтесь за него, мисс.

— Я буду за него молиться!

— Это правильно. Только не звоните сами, это опасно. По завершении операции мы вас известим.

Потрясенная невеста героя отправилась спать в гостевой коттедж, а Марго была вынуждена сбежать в свою комнату, накрыться одеялом и прохохотаться вволю. После этого Биллу было даровано полное прощение и отпущение грехов.

В предрассветный час Марго и Билл мирно спали в объятиях друг друга. Гоблин находился на другом конце острова, и потому полтора десятка серых теней, бесшумно и быстро окруживших Большой Дом, остались совершенно никем незамеченными.

— Первый, я пятнадцатый. Подошли с севера, все тихо. В доме тихо.

— Будьте внимательны, там есть собака.

— Понял, первый.

— Пятнадцатый, проверьте дом для очистки совести и давайте в темпе на юг.

— Понял. До связи.

Той же ночью…

Она повернула голову на звук его шагов, и Рой задохнулся от нежности, увидев, как она прекрасна. Огонек свечи освещал Джилли призрачным светом, тени метались по стенам бунгало, кольца темных волос разметались по плечам и груди, и медовым пламенем горели удивительные янтарные глаза…

Рой замер на пороге, а уже через секунду она бросилась ему на шею.

Они целовались жадно и торопливо, словно боялись не успеть куда-то, словно от этого зависела их жизнь, и одежда летела на пол, на небрежно сколоченный табурет, даже в Маленькое оконце, прорубленное в щелястой стене.

Он хотел задуть свечу, чтобы не смущать девушку, но она не позволила, приложив узкую горячую ладонь к его губам. Отступила на шаг, отбросила тяжелую волну волос, облизала кончиком языка губы…

Рой смотрел на Джилли во все глаза. Упивался ее красотой и грацией. Ласкал взглядом изгибы стройного тела, высокую упругую грудь, напряженные, похожие на ягоды соски, впалый мускулистый живот, бедра, узкий темный треугольник внизу…

Он знал женщин, видел их обнаженными, но никогда не думал, что встретит такое совершенство. Намекни ему кто-нибудь, что по канонам античности и Возрождения совершенство выглядит иначе — он бы только рассмеялся. Но никто не мог ему на это намекнуть, потому что это тело, эта великолепная женщина, вся, без остатка — он знал это — принадлежала ему, ему одному, и он медлил, наслаждаясь ее красотой и точно зная, что через секунду мир взорвется разноцветным салютом беззвучных слов и цветных звуков…

Джиллиан не чувствовала ни смущения, ни скованности. Ева в раю, нимфа в лесу, наяда в море — не стеснялись же они своей наготы? Сейчас нагота была естественной и единственно возможной. Одежда царапала пылающее тело хуже наждачной бумаги.

Она рассматривала его, уже обладая им глазами. Мужское тело, свитое из мышц и мускулов, массивное и одновременно упруго-легкое завораживало ее резкими линиями, ощущением мощи и какой-то странной, звериной, внутренней силы, той самой, которая движет мускулами хищника на охоте, подбрасывает из воды гладкое тело дельфина, поднимает высоко в небо гигантских орлов…

Она познавала мужчину взглядом, восторгаясь и ужасаясь, недоумевая и тут же находя разгадку, получая от этого удовольствие не меньшее, чем от физической близости. Все дело было в том, что этот мужчина — единственный…

Единственно верный, единственно возможный, правильный, нужный. Желанный, любимый, прекрасный, надежный. Сильный, любящий, властный, нежный. Смелый, жестокий, трепетный, жаждущий…

Она уже знала его, своего мужчину. Прошлая ночь была взрывом, перевернувшим всю ее жизнь, откровением для Спящей Красавицы.

В объятиях Роя Джиллиан узнала, что красива. Что желанна. Любима. Теперь ей хотелось сделать счастливым его.

Она быстро училась, хотя вряд ли знала об этом. В ее разбуженном сердце жила истинная любовь — та, которая не требует и не берет, а лишь отдает, становясь от этого еще богаче и горячее. Джиллиан смотрела на своего мужчину и медленно таяла, превращаясь в ручеек золотого пламени…

Они не заметили, кто именно сделал первый шаг.

На этот раз они не спешили.

Широкая жесткая ладонь осторожно легла на нежную грудь, пальцы чуть стиснули сосок. Не сводя с лица Джиллиан глаз, Рой начал медленно наклоняться, пока его губы не коснулись нежной кожи. Прерывистый вздох вырвался из груди девушки, и Рой почувствовал, как ее пальцы зарылись в его волосы.

Потом настала ее очередь.

Рой чуть не умер на месте, когда нежные губы Джиллиан в языческом танце двинулись по его груди, ключицам, плечам, животу — все ниже и ниже, к запретной черте, которой лучше не преступать, потому что тогда он не выдержит и никакого «не спешить» не получится, потому что она сжигает его своими поцелуями, и рушатся бастионы и крепости, умирает в сладких муках самоконтроль, и взрослый опытный мужчина беспомощен в этих гибких руках, опутан душистой сетью этих волос, и они щекочут его, падают теплым дождем…

Нет, Джиллиан, нет, я не выдержу, это слишком хорошо для того, чтобы человек мог это вынести, нет, любимая, нет…

Да! И не останавливайся во веки веков. Кровь поет песню, древнюю, как дно океана, и рокот волн сливается с грохотом разрывающегося от любви сердца. Два тела, два дыхания, два стона, две мольбы вдруг становятся — одним. И взмывает к звездам, горящим на низком потолке, стон-смех: НЕ ОТПУСКАЙ МЕНЯ!

Умереть в твоих руках — не страшно, страшно жить, не зная твоих рук… Ты люби меня. Не отпускай. Никогда…

А потом он стоял на коленях над лежащей женщиной и все целовал, целовал ее влажную кожу, смеющиеся губы, закрытые глаза, целовал, словно пил холодную воду в жаркий день, — наслаждаясь и растягивая наслаждение.

И снова, раз за разом, они вели бой, в котором то один, то второй оказывались победителем.

То Джиллиан блаженствовала под желанной тяжестью мужского тела, содрогаясь и подстраиваясь под бешеный ритм, растворялась в нем, умирала и воскресала… То Рой, ослепленный и восхищенный, стонал, не в силах отвести глаз от прекрасной всадницы, властно управлявшей им и дарившей в награду новые и новые мгновения вечности…

И когда сил уже не было, когда в глазах стало темно и искусанные губы пересохли, когда мир в очередной раз взорвался ослепительным пламенем и поглотил их обоих — тогда Рой подхватил Джиллиан в объятия и унес в океан.

Они плыли? Нет, они жили в воде. Они ее не замечали, слишком поглощенные друг другом.

И юный старик, вечный болтун и странник Океан вынес их на прохладный песок, укутал пеной, спел колыбельную песню и с рокотом откатился подальше. Спите, влюбленные. Сегодня весь мир принадлежит вам.

— Первый, в доме люди. Женщина, рыжие волосы, двадцать пять — двадцать семь лет, мужчина… тот парень из береговой охраны, Хоскинс.