— А-а-а, Вадим Михайлович! — Феликс был непривычно приветлив, что настораживало. — Как дела, молодой человек?

Обращение „молодой человек“ — а Феликс не мог не знать, что Вадима бесили любые намеки на его возраст и юный вид, — не предвещало ничего хорошего.

— Спасибо, Феликс Исаакович! Работаю, стараюсь не опозорить честь родного коллектива.

— Не ершитесь! Ругать не буду, хотя, если покопаться, наверняка найдется за что! У меня к вам просьба.

„Ого! — подумал Вадим. — Такого еще не было. Вот значит, каким лапочкой становится Феликс, когда ему что-то надо!“

— С удовольствием, а я не чересчур молод? Справлюсь ли? — В словах Вадима сквозила нескрываемая ирония.

— Ну что вы такой колючий, Вадим? Мне же тоже иногда хочется подразниться! — Феликс рассмеялся.

— У вас это получается, — мрачно откликнулся Вадим и вдруг рассмеялся сам, поняв, что коли Феликс позволяет себе так строить разговор, то, значит, признает Вадима своим человеком.

— Ну, вот и хорошо! Ладно — к делу! — Феликс моментально перешел на деловой тон. — Тут есть одно обращение, которое я не знаю, кому передать. — Феликс выжидательно смотрел на Вадима. Лицо Осипова не выражало никаких эмоций. Он просто слушал. — Дело весьма своеобразное, крайне непростое и с какой-то загадкой. — Феликс опять посмотрел на Вадима, ожидая хоть какой-нибудь реакции. Но ее не последовало. — Вам не интересно? — не выдержал заведующий.

— Нет, ну что вы, — спокойно ответил Вадим. — Я просто слушаю, но пока не могу реагировать, так как до сути вы еще не дошли. — В глазах Вадима мелькнула ироническая искорка.

— Я бестолково излагаю? — Правая бровь Феликса поползла вверх, верная примета, что он начинает злиться.

— Боже упаси! Но я ведь тоже живой человек и тоже люблю подразниться. — Вадим весело, простодушно рассмеялся.

— Один — один! Оценил. — Феликс улыбнулся. — Итак Дело уголовное. Знаю, что вы их не очень любите. Но это — моя просьба. Обратился курирующий нас инструктор райкома…

„Мимо денег!“ — сразу понял Вадим.

— Но это не значит, что работать придется „за спасибо“, — будто читая мысли Вадима, не меняя интонации, продолжил Феликс. — Более того, гонорар предполагается весьма приличный. Хотя, насколько я понимаю ваш характер, Вадим, такое дело вы и бесплатно провели бы с радостью. — Феликс выжидательно смотрел на Вадима.

— Разумеется, это же ваша просьба, — улыбнулся тот.

— Нет, на сей раз я серьезно. Восьмидесятитрехлетний старик обвиняется в изнасиловании двух первокурсниц! — И Феликс с нескрываемым любопытством приготовился наблюдать реакцию молодого коллеги.

Вадим аж рот открыл.

— Это как это?! — Осипов подался вперед, а Феликс явно наслаждался произведенным эффектом. Не зря он так долго „тянул резину“: даже самоуверенную звезду его конторы оглушила такая развязка…

— Вот и разберитесь. Он на свободе, вину свою признает, но наш райкомовский друг, который ему приходится племянником, то ли за собственную карьеру боится, то ли и вправду дядюшку любит, но сам оплачивает защиту. Правда, предупреждает, что по своим каналам поддержки не обещает.

После встречи с дочерью деда-насильника, разговора с ним самим и штудирования материалов уголовного дела картина для Вадима выглядела следующим образом. Дочь Ивана Ивановича Старостина и ее муж — оба геологи, в стараниях заработать хоть немного денег на вступление в жилищный кооператив уже несколько лет постоянно ездили „в поле“, возвращаясь в Москву на месяц-полтора раз в году. Их сын Сергей учился на первом курсе „Керосинки“ — Нефтехимического института им. Губкина. Поскольку родители как раз находились в экспедиции, старый дедушка — не помеха, младшая сестра — в зимнем пионерском лагере, а трехкомнатная малогабаритная квартира — просто хоромы царские, то именно у Сергея на Новый год и собралась компания однокурсников. Первый студенческий Новый год подразумевал много выпивки, сигареты, западные пластинки или магнитофонные записи на больших бобинах с хрустящей коричневой, постоянно рвущейся пленкой и конечно же гитару, Задача была не столько в том, чтобы хорошо и весело отметить Новый год, сколько в том, чтобы доказать окружающим, а главное, самим себе, „какие мы уже взрослые“. Многие первокурсники, особенно немосквичи, впервые в жизни вырвались из-под родительской длани и удержу не знали ни в чем. Так или иначе, но опьянела вся компания быстро, еще задолго до окончания новогоднего „Голубого огонька“, и расползлась спать по всей квартире, включая, как выяснилось поутру, и ванную комнату, и прихожую. Все бы это вызвало утром только смех и новый взрыв удалого веселья, если бы две девушки, протрезвев, не обнаружили, что их изнасиловали. Более того, одна из них при этом лишилась невинности. Именно по заявлению ее родителей, поданному в милицию прямо первого января, и было возбуждено уголовное дело. Допрашивали всех, и мальчишек, и девчонок, но никто ничего толком сказать не мог. Все парни давление оперативников выдержали, и ни один вины за собой не признал. Вадима приятно удивил характерный момент — никто не стал показывать пальцем на соседа, никто не попытался прикрыть себя за счет доноса на однокашника. Допросы шли почти непрерывно неделю, пока вдруг не явился с повинной дед. Его заявление в милицию читалось почти как порнографический роман. События он описывал в подробностях, смакуя детали весьма натуралистично. Это было первое несоответствие, которое отметил Осипов. Психологически неточно доя человека, идущего с повинной, то есть хоть немного, но уже раскаивающегося в содеянном, так откровенно, с упоением рассказывать, как и что он делал. Тем, в чем раскаялся, — не гордишься! Вторая деталь, показавшаяся Вадиму подозрительной: после появления на сцене деда многие, если не все участники новогодней гульбы стали вдруг припоминать некие детали, так или иначе подтверждавшие его вину. Один вспомнил, что слышал шаркающие шаги, а потом какую-то возню, второй, что видел сквозь сон старика, снимавшего штаны. Одна из потерпевших показала, что хорошо запомнила длинные волосы насильника. Разумеется, выяснилось, что длинными волосами никто, кроме деда, не обладал. Было понятно, что оживление памяти свидетелей и потерпевших стало результатом достаточно топорной, но от этого не менее эффективной работы следователя. Однако, чтобы доказать последнее предположение, надо было на что-то опереться. А на что, если дед чуть ли не с гордостью повторял раз за разом-да, именно он изнасиловал девчонок? Ситуация отягощалась тем, что экспертиза биологических следов насилия по группе крови не проводилась. Почему-то в деле вообще отсутствовали упоминания следов спермы на одежде или телах девушек. Следователя это никак не смутило, а на вопрос Вадима деду тот с гордостью заявил, что он опытный мужчина и всегда предохраняется…

Вадим стал консультироваться со специалистами. Ближайший друг Автандил, детский врач-уролог, сказал, что у деда мания величия, заржал и пообещал поговорить со „взрослыми“ урологами. Через пару дней передал их мнение — практически исключено. То есть вообще, может быть, дед еще что-то и может, но не в форме насилия и не два раза за одну ночь. При этом Автандил все время смеялся, рассказывал байки о вечной молодости кавказских мужчин, говоря, что „негорцы“ — это совсем другое дело. Вадим же, которому было вовсе не до шуток и который очень надеялся, что именно врачи дадут ему ту самую „точку опоры, которая поможет перевернуть мир“, злился и закончил общение с другом словами: „Ну тебя к черту, дурак!“ Чем немало удивил Автандила.

Ирина Львовна Коган, „патрон“ Вадима, взявшая его под опеку еще когда он пришел в консультацию, связала его со знакомым профессором-психиатром. Тот, услышав историю в пересказе Вадима, тоже почему-то стал смеяться, но обещал проконсультироваться со своим бывшим аспирантом, ныне уже доктором наук, ударившимся в лженауку — сексопатологию. И тоже через несколько дней Вадим услышал — маловероятно, либидо в этом возрасте уже совсем не то, чтобы „мозги снесло“ и человек пошел на насилие. Только если уж вовсе спьяну. А дед-то как раз был трезв…