С кем бы Вадим ни пытался заговорить об этом своем деле, все начинали по-дурацки хихикать, рассказывать анекдоты, безнадежно махать рукой и не могли ничего ни исключить полностью, ни подтвердить наверняка.

Уже две недели Вадим ходил мрачнее тучи. Лена спрашивала, в чем дело, но Вадим отмалчивался и огрызался по пустякам.

Осипов окончательно понял, что влип. Конечно, он много раз слышал о том, как адвокаты вели защиту при самооговоре. Слышать-то слышал, но все его попытки найти среди корифеев того, кто бы сам такое дело проводил, кто бы мог на собственном опыте подсказать, как строить защиту, не смог. Полез читать книги по адвокатуре, судебные речи великих адвокатов, даже нашел кое-что из литературы по психологии — науки, в то время в Советском Союзе если и признававшейся (в отличие от генетики), то лишь в качестве вспомогательной, чуть ли не как „упрощенная психиатрия“. А психиатрия тогда находилась на службе „партии и правительства“. Даже анекдот такой был, что недовольными занимаются психиатры, а довольными — обэхаэсники. Правда, наличествовал и вариант, где вместо психиатров поминались кагэбэшники. Но от этого связь между этой наукой и КГБ выглядела еще более прозрачной…

Вадим никак не мог найти алгоритм защиты. Обычная схема — прокурор обвиняет, подзащитный отрицает, здесь не работала. Прокурор обвиняет, подзащитный радостно подтверждает — вот с чем столкнулся Осипов. Так на что опереться в данной ситуации? На свои домыслы? Потребовать проведение экспертиз, исключающих возможность изнасилования со стороны восьмидесятитрехлетнего старика? Но уже понятно, что такого вывода от экспертов он не получит. В лучшем случае они дадут заключение, что это маловероятно. А для признания вины „маловероятно“ в устах специалистов будет звучать как „наверняка“. По крайней мере, суд уж точно воспримет это заключение именно так.

Надо было найти что-то, чего ни следователь, ни дед не предусмотрели. Другими словами, надо было ответить на два вопроса. Первый: кто на самом деле изнасиловал девчонок? Но в этом разбирательстве Вадим неизбежно превращался в обвинителя, пусть и ради защиты своего клиента. Обвинителем же Вадим становиться никак не хотел. И второй: ради чего, почему дед пошел на самооговор? Здесь вообще все было непонятно. А дата суда приближалась. Оставалось десять дней.

В воскресенье, когда Вадим с женой и дочкой поехали на озеро купаться, Лена не выдержала и потребовала, чтобы он рассказал, в чем дело. Уж на что Вадим был мрачен и весь погружен в себя, но первый Ленин вопрос, когда Машка убежала в воду со стайкой своих сверстников, его искренне развеселил.

— Вадик, у тебя появилась другая женщина? Я хочу знать правду!

— Нет, другой мужчина. — Вадим рассмеялся, — Леик! Оставь в покое. Просто очень тяжелое дело, — уже серьезно ответил жене Вадим, надеясь, что закрывает тему.

— Тогда расскажи какое! Ты уже три недели — чужой человек Приходишь домой, как в гостиницу, — переночевать. К тебе не подойти, ни о чем не поговорить. Ты даже ни разу не спросил, как у Машки дела в школе! — Лена явно не была настроена дать мужу хоть малейший шанс уйти от разговора.

Вадим стал рассказывать. Лена слушала внимательно, не перебивая. Только один раз засмеялась, и именно тогда, когда Вадим сказал, что старик изнасиловал двух девушек. „Всем смешно, а мне — отдуваться!“ — подумал Вадим и вдруг сообразил, что дело-то вовсе не в уникальности именно этого сюжета! Просто любой разговор на тему секса у любого его собеседника вызывает дурацкое хихиканье! Наверное, тогда он понял, что закрытая, запрещенная для публичного обсуждения тема естественным путем заставляет советского человека скрывать свое смущение, неосведомленность, средневековую дремучесть за якобы веселым, легким восприятием разговора.

Когда Вадим закончил свой рассказ, реакция Лены оказалась более чем неожиданной. Она не спросила, как обычно, что он собирается делать, не стала задавать вопросов о деталях, что и для самого Вадима бывало весьма полезным, поскольку заставляло задуматься, взглянуть на дело под иным углом. Лена просто кипела от злости.

— Ну, вот ты и докатился!

— Докатился до чего? — удивился Вадим.

— Первое. Ты защищаешь насильника, хотя сам мне много раз говорил, что ни убийц, ни насильников никогда, ни при каких обстоятельствах защищать не станешь!

— Погоди! Но это, во-первых, просьба Феликса. Во-вторых, он — не насильник, я в этом убежден!

— И это — второе! Ты стал сам судить, кто прав, кто виноват! А не ты ли мне говорил, что не дело адвоката выносить приговор? Но сейчас ты его вынес, причем оправдательный! А если ты ошибаешься?! А если этот старый развратник действительно надругался над девушками?! — Лену несло. Такого скандала она Вадиму не закатывала еще никогда.

— Но я же знаю, убежден, что это не он!

— А в остальных случаях ты не убежден? Тебе наплевать, виноват — не виноват? Лишь бы деньги платили?! — Лена уже себя не контролировала. — Я не могу жить с человеком, у которого отсутствуют принципы. Только одно — амбиции! Победить любой ценой и в любом деле! О ком бы ни шла речь!!!

— Прекрати! — чуть ли не крикнул Вадим и, схватив Лену за руку, сильно дернул ее на себя. — Прекрати истерику! Слушай!

Лена, то ли от рывка, то ли потому, что Вадим говорил резко, отрывисто, выстреливая словами как из пистолета, вдруг вся обмякла и затихла, опустив голову.

— Когда я защищаю того, кто признает свою вину, я вправе в этом усомниться. Я его ведь не обвиняю, я его защищаю, возможно, и от него самого. Когда человек свою вину не признает, я не имею права даже усомниться в этом. Это не моя функция. Понимаешь? Я только защищаю. За этим ко мне приходят. За это, черт побери, мне платят деньги. Я не отпускаю грехи, не прощаю, я только подвергаю сомнению и проверяю на прочность обвинение. Даже если оно подкреплено и собственным признанием!! Поняла? — Последние слова Вадим произнес уже не жестко, руку Ленину не просто крепко держал в своей, а нежно поглаживал большим пальцем, ослабив хватку.

— Мне страшно, Вадик, — тихо произнесла Лена, — страшно, потому что я не хочу, чтобы ты стал таким, как твои клиенты. Я ненавижу их! Они занимают твои мысли, они отнимают тебя у нас с Машкой. Я не знаю, но что-то здесь не так.

— Ты мне веришь? — примирительно спросил Вадим.

— Да, пока верю! — Лена чуть улыбнулась.

— На этом и порешим, — Вадим посмотрел в сторону плескающихся у берега ребятишек — Пошли искупаемся. А то Машка в воде замерзнуть успеет, а мы на солнце сгорим.

Ты и этой глупости найдешь потом разумное объяснение и оправдание, — продолжая улыбаться, виноватым тоном сказала Лена, вставая с подстилки — бывшего Машкиного одеяла, выбросить которое она не решалась, а кроме как на пляже использовать больше нигде не могла.

Вадим посмотрел на одеяло — пляжную подстилку и с грустинкой в голосе сказал: „Гляди-ка, а у нас уже появляются в хозяйстве старые Машкины вещи. Смешно звучит — „старые Машкины“. Лена обняла мужа, потом отодвинулась и кокетливо спросила: „Ну а я пока не старая?“

Помирившиеся супруги, держа друг друга за руки, побежали к воде. Ленкин вопрос, ввиду его очевидной несуразности, Вадим оставил без ответа.

Вечером, когда уже собирались спать, Лена неожиданно вернулась к утреннему разговору:

— Слушай, Вадик! А если твой дед не насильник, то, может, ему кто-то денег дал, чтобы он на себя вину взял? Ведь родители того из парней, кто, допустим, был насильником, ничего не пожалеют, чтобы сыночка спасти? Как ты думаешь?

— Возможно. Возможно. — Вадим был удивлен тем, что Лена заговорила на эту тему. Обычно она избегала перед сном затрагивать вопросы, грозящие размолвкой.

— Ну, я серьезно. Поговори со мной. Я весь день думала и поняла, что, наверное, ты прав. Ты должен защищать этого старика. А может, он вообще не в своем уме? — Всем своим видом Лена показывала заинтересованность и полное отсутствие настроя на конфликт.