-   Это очень просто объясняется, - отозвалась Эйприл, - один для фараона, а другой для его вра­гов. Если помните, фараон велел похоронить его любимого друга, как фараона в специально постро­енной для него гробнице.

-   Это значит, что саркофаг наполнили драго­ценностями, сверху положили фуляр с папирусом, закрыли и замуровали в гробнице, чтобы Эхнатон ничего не заподозрил, - рассуждал Донателло,­ - а саркофаг с телом Мересу...

-   ...мы отвоевали у призраков и принесли сю­да, - продолжил Микеланджело. - Невероятное совпадение!

-   Невероятное совпадение, - тихо повторила Эйприл, задумавшись.

-   Как видите, в жизни все случается, - подытожил профессор Брэдли. - И я не удивлюсь, если завтра в пустыне вы не увидите странных при­зраков.

  Рафаэль вздрогнул. Он вспомнил Бентреш, его сердце сильно застучало. Сжимая в кулаке ее брас­лет, он решил никому не говорить о нем. «Пусть это останется тайной», - подумал Рафаэль, обводя всех недоверчивым взглядом.

-   Профессор, кажется, мы забыли про сокрови­ща, которые у вас похитили, - подхватился Лео­нардо, - ведь мы должны выяснить где они.

-   Я об этом уже думал, - спокойно ответил про­фессор.

-   И что же, - не унимался Леонардо, стоя возле стола.

-   Мы должны найти Гуссейна, думаю, он нам поможет. Но прошло столько лет, мы не переписы­вались, поэтому я даже не представляю: где его можно найти, - на лице профессора отразилось сомнение.

-   Главное, не отчаиваться, - подмигнула ему Эйприл, - ведь нам удавалось и не такое! А теперь настала пора видеть сны.

  Черепашки быстро уснули, разлегшись на своих спальных мешках. Эйприл лежала с закрытыми глазами, надеясь, что тоже сможет хорошенько выспаться.

  Профессор Брэдли вышел из палатки прогулять­ся. Он был рад тому, что многолетние его исследования успешно продвигаются, и даже близятся к своему завершению, был рад что жизнь прожита не зря, если это смогло всерьез кого-то заинтересо­вать. Чувство удовлетворенности придавало сил, и профессор считал себя в эти минуты счастливым человеком.

Глава 22. Второй сон Рафаэля

  Открылась дверь, и Рафаэль вошел в большую светлую комнату с высоким потолком. Мебель по­разила его внешним великолепием и изыскан­ностью форм. «Очевидно, - подумалось ему, - я нахожусь в музее».

  Он увидел возле узкого длинного окна с округ­лым завершением очень приятного человека, кото­рый сидел на диванчике с высокими резными нож­ками, сделанными в виде дуг. Лицо человека было утонченным, словно выточенным искусным масте­ром. Рафаэлю оно показалось спокойным и привет­ливым, а взгляд умным и одухотворенным.

  На голове человека был легкий берет, из-под ко­торого почти до плеч спадали прядями темные волосы.

  На нем был свободный темный блузон, перехва­ченный на талии поясом. Ноги облегали мужские рейтузы.

  Легкий ветерок из приоткрытого окна подхватил его волосы, точно играя, и бросил, а свободную материю блузона собрал в мягкие складки.

  Рафаэль подходил к нему медленно, боясь нару­шить какую-то особенную ауру, которая от него исходила. Человек был гармоничен и исполнен грации.

-   Кто вы? - спросил Рафаэль.

-   Ты не узнал меня? - человек несколько удивленно приподнял брови и в ожидании ответа по­смотрел на черепашку.

-   Не-ет.

-   Художник эпохи Возрождения - Рафаэль Санти. Что же ты не спросишь меня: почему я явился к тебе во сне?

-   Да, почему? - Рафаэлю-черепашке показа­лось, что голос его дрожит, а оттого холодноват в своем эмоциональном выражении.

-   Не вижу, чтобы ты был как-то удивлен, - ска­зал художник.

-   Разве во сне стоит чему-нибудь удивляться?

-   Может, и так. Я подумал, что тебе было бы полезно узнать кое-что обо мне.

-   А я и так кое-что знаю, - похвалился Ра­фаэль-черепашка.

-   Что, например?

-   Мы с друзьями-черепашками ходили в музей...

-   Понятно-понятно, ты видел мои картины,­ - перебил его Рафаэль-художник. - Любопытно, что ты о них думаешь?

-   Они великолепны.

-   И все?

-   На них изображены такие красивые женщины...

-   В каких, например?

-   Ну, - черепашка задумался, - «Мадонна среди зелени», «Мадонна Конестабиле», «Прекрас­ная садовница» и, конечно же, «Сикстинская мадонна».

-   Мне приятно, признаюсь, слышать это. Зна­чит, мои картины живут после меня своей жизнью,­ - с гордостью произнес художник. - Мне тридцать семь лет, а моим картинам - столетия.

  Рафаэль Санти посмотрел за окно, где покачи­вались, шелестя листвой, ветви деревьев.

  Какой-то голос невидимого третьего лица услышал Рафаэль-черепашка:

-   Он красив. Не правда ли? - и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Он обладает грацией, кото­рая сразу же делает его обаятельным. Эта грация, эта благородная красота важнее знатности. Она проявляется естественно, без всякого усилия, во всяком слове, во всяком действии. В разговоре с людьми всех рангов, в играх, смехе и шутках он проявлял чарующую мягкость, так что каждый, кто хоть раз поговорил с ним, оставался к нему навек привязан.

  Рафаэль-черепашка понимал, что перед ним со­вершенный человек, о чем он прежде и не подозре­вал. Слова проникали в его сознание, и он заранее верил всему, что слышал от него:

-   Между художниками, работавшими под руко­водством Рафаэля, царило такое согласие, что каж­дый злой помысел исчезал при одном виде Рафаэ­ля, и такое согласие существовало только при нем, потому что все чувствовали превосходство его лас­кового характера и таланта, - и благодаря его прекрасной натуре, всегда столь внимательной и столь бесконечно щедрой на милости, что люди и животные чувствовали к нему привязанность. От­правляясь ко двору, он всегда был окружен полсот­ней художников, людей добрых и смелых, состав­ляющих его свиту, чтобы воздать ему честь.

  Голос замолчал, а Рафаэль-художник обратился к черепашке:

-   Надеюсь, люди сейчас живут на земле гармо­нично и счастливо?

-   Да, как сказать!

-   Как есть, так и говори, - лицо художника стало настороженным, словно он знал заранее ответ, но боялся его услышать, хотел оттянуть миг разочарования.

-   Наш учитель Сплинтер учит бороться со злом, но зло неистребимо, потому что вечно, - обреченно произнес Рафаэль-черепашка.

  Художник минуту помолчал, его миндалевидные глаза наполнились сожалением.

-   Мне думалось, что со временем люди достиг­нут совершенства в отношениях, отчего жизнь их превратится в райское бытие, и будут царить любовь, благодать и красота.

-   Красота - это прекрасно! - воскликнул Ра­фаэль-черепашка, вспоминая Бентреш. - А что для вас красота?

-   Красота... это как бы круг, середина которо­го - добро. Как не может быть круга без середины, так не может быть красоты без добра. И если хоро­шо всмотреться во все, нас окружающее, можно увидеть, что доброе и полезное обладает красо­той... Взгляни на огромную машину мира, нала­женную для сохранения и процветания всех сотво­ренных вещей... Круглое небо, украшенное столь­кими звездами, а посередине земля, держащаяся собственным весом, солнце, которое, кружась, освещает все, луна, получающая от него свет... и остальные пять звезд, которые следуют по тому же пути. Эти тела имеют между собой большую зави­симость, определенную столь необходимым поряд­ком, и при малейшем изменении в порядке, они не могли бы пребывать вместе и мир бы погиб; и они тоже обладают такой красотой, что человеческий ум не был бы в состоянии придумать ничего более прекрасного.

-   Похоже, вы знали толк в красоте, раз так неповторимы мадонны на ваших картинах, - заме­тил Рафаэль-черепашка, которому нетерпелось рассказать художнику о девушке Бентреш и о ее красоте.

-   Похоже, - художник смущенно улыбнулся.

-   Вас вдохновляла одна красавица или...

  Рафаэль-художник задумался, вспоминая, на­верное, свою возлюбленную, римлянку с ясными благородными чертами лица, которая была до­черью пекаря.