– Спокойно, парень, спокойно, мы сейчас все сделаем…

Пейдж поглаживала его по руке, но это было все, что она могла сделать, чтобы его руки не дрожали. Она ничего не в силах сделать для этого ребенка, потому что у нее не было никаких инструментов.

Будьте вы прокляты, доктор Болдуин, поторапливайтесь…

– Хэлло, мисс Рандольф.

Его низкий протяжный баритон подействовал на ее нервы успокаивающе, и она нашла в себе силы спокойно обернуться к Болдуину, входившему через заднюю дверь.

На нем был его алый мундир, но одетый наспех поверх белой рубашки без воротничка. Вместо маленькой круглой шапочки на нем была мягкая широкополая шляпа. Он отбросил ее в сторону, снял китель и закатал рукава своей рубашки выше локтя.

– Ну, юный негодник, что ты натворил?

Этот мужчина обладал внушительной наружностью. Когда он склонился над Билли, ощупывая его рану своими деликатными пальцами, и перепуганный мальчик затих, успокоенный его манерой, доктор Болдуин, казалось, заполнил собой всю маленькую комнату.

Пейдж с ужасом заметила, что Болдуин не мыл руки перед тем, как осматривать рану.

– Там, на умывальнике, доктор, есть горячая вода, мыло и чистое полотенце, – сказала она ровным голосом. – В кастрюлях на плите тоже греется вода. Мы можем ее использовать, чтобы простерилизовать ваши инструменты. Что вы используете для дезинфекции? Я посмотрю, пока вы будете скрести руки.

Он бросил на нее испытующий взгляд, и на какое-то мгновение Пейдж подумала, что он собирается выгнать ее. Однако он только сказал:

– В сумке есть карболка. Займитесь ею, мисс Рандольф.

Он отвернулся к умывальнику и стал намыливать руки, а Пейдж разобрала его врачебную сумку и опустила те инструменты, которые, на ее взгляд, могли им понадобиться, в кипящую воду. Инструменты она узнала, но они были такими древними, что место им, подумала она, только в музее.

Приглушенным голосом она сообщила Болдуину, какие, по ее мнению, повреждения у мальчика.

– Но без рентгена невозможно определить, какие травмы у него могут быть внутри.

Вытирая руки, он прищурившись посмотрел на нее.

– Рентген? А что такое рентген, мисс Рандольф?

Она почувствовала, как у нее в животе что-то оборвалось, – рентгеновские лучи еще не открыты. Разволновавшись, она пробормотала:

– Я потом объясню.

Лучше бы она, прежде чем влезать в это дело, узнала, как здесь лечат. Встретив его холодные серые глаза, она сказала:

– Что вы предлагаете делать, чтобы починить руку Билли, доктор Болдуин?

Он снова бросил на нее оценивающий взгляд, но когда он начал говорить, то ей стало очевидно, что у него большой опыт с переломами всяких видов, наверное, побольше чем она обрела в медицинском колледже. Что потрясло Пейдж, так это удручающее непонимание того, что такое стерильность.

У него, конечно, не было ни халата, ни перчаток, и ее усилия, с которыми она мыла и кипятила инструменты, оставались лишь жалкими попытками избежать инфекции.

Единственное анестезирующее средство, которым он располагал, был хлороформ. Применялся он очень просто: следуя указаниям Болдуина, Пейдж накапала его на тряпочку, приложенную к носу Билли. Пейдж хорошо знала об опасностях даже современной анестезии, а уж эта варварская техника привела ее в ужас, но другого выхода не было. Стараясь изо всех сил оставаться хладнокровной и профессиональной, Пейдж дала мальчику анестезию и перевязала кровеносные сосуды. Она помогла Болдуину поставить кость на место, преисполненная уважения к его опыту в такого рода операциях. Она помогла наложить швы, тоскуя по антибиотикам, которые предотвратили бы инфекцию, неизбежную, по ее убеждению. Болдуин время от времени брызгал на рану своей отвратительной карболкой.

Она восхищалась ловкостью и мастерством его рук с тонкими пальцами. Он был столь же сведущ и внимателен, как и любой врач, которого она когда-либо встречала, а его техника хирурга производила сильное впечатление.

Когда рану перебинтовали, они перенесли Билли, находившегося все еще под действием анестезии, в его тесную спальню в задней части дома.

Болдуин дал матери Билли инструкции, как ухаживать за мальчиком, подчеркнув, что он должен находиться в покое. Пейдж добавила к этому строгие указания относительно абсолютной чистоты при обращении с его раной. Мэри Уиггинс со слезами на глазах благодарила их, предлагала кофе и завтрак, от чего они оба отказались.

– Я живу на этой улице у миссис Либерман. Днем я зайду и посмотрю Билли, а если у него начнется лихорадка или если он, когда проснется, будет взволнован, приходите ко мне, – дала инструкции Пейдж.

Выйдя на улицу, она посмотрела на небо и обнаружила, что прошло уже несколько часов, пока они занимались операцией, солнце уже стояло высоко, и день был душным и жарким.

После этой работы, занявшей все утро, Пейдж должна была бы чувствовать себя усталой, но вместо этого она испытывала возбуждение, словно, продемонстрировав свое мастерство врача, она ощущала новый прилив энергии.

– Я должен извиниться перед вами, доктор Рандольф, – раздался позади нее медлительный голос Болдуина, и она обернулась к нему, с трудом веря, что он действительно обратился к ней «доктор». – Вы действительно врач, и притом очень умелый, – добавил он. – Где вы учились?

Он казался заинтересованным, но что ее порадовало, так это нотка уважения в его голосе. После того, как он обращался с ней в форте, некоторая доля уважения была очень даже приятна.

– В университете Британской Колумбии. Я гинеколог.

Он покачал головой, на лбу у него обозначилась задумчивая морщинка.

– Я не знаю про этот университет и про вашу специальность.

Вероятно, потому, что университет еще не существует, и нет такой профессии «гинеколог». От этой проблемы со сдвигом времени можно сойти с ума.

– А вы, доктор? – спросила она, чтобы предотвратить новую дискуссию, откуда и из какого она времени. – Где вы учились?

Его серые глаза, казалось, смотрели куда-то вдаль.

– В университете Южной Каролины.

– Вы специализировались по хирургии?

Его взгляд скользнул по ее лицу, сам он скривился в горькой усмешке.

– Боюсь, что моей специализацией в области хирургии была война, мисс Рандольф. Уверяю вас, что там была богатая возможность для хирургической практики.

Она покачала головой, совершенно озадаченная. О какой войне он говорит? История никогда не была ее сильным местом.

– Простите, я не поняла вас. О какой войне вы говорите?

Его брови поползли вверх, и он сказал ей со своим мягким южным акцентом:

– О войне между штатами, доктор Рандольф. Вы, конечно, слышали о ней?

О Боже! Так ведь это он говорит о Гражданской войне в Америке! Пейдж вздрогнула. Она стоит рядом и разговаривает с человеком, который был на полях сражений во время войны между Севером и Югом.

– Но… разве это не было… довольно давно? – Она попыталась вспомнить. – Восемьсот шестидесятый, да?

– С шестьдесят первого по шестьдесят пятый. Пять долгих лет, доктор Рандольф.

– И вы… вы все это время были на войне? Как врач, я имею в виду?

Ее любопытство пересиливало враждебность, которую она к нему испытывала. Она снова стала гадать, сколько же ему лет. Если он был достаточно взрослым, чтобы принимать участие в Гражданской войне, то он гораздо старше, чем она предполагала.

Похоже, что он, отвечая ей, очень тщательно подбирал слова. Голос его звучал подчеркнуто ровно, словно он цитировал какой-то документ.

– Мой отец был профессиональным офицером в армии конфедератов. Он настоял, чтобы я закончил медицинский факультет, когда началась война. Я окончил университет весной шестьдесят третьего и тут же вступил в армию. С этого момента и до конца войны я, как вы сказали, был там. – Словно догадавшись, о чем она думает, он добавил: – Мне было двадцать четыре года, когда война закончилась.

Значит, ему – Пейдж быстро прикинула – теперь сорок два. Он на восемь лет старше ее, если не считать разницы в сотню лет или около того. Она посмотрела на него и вновь подумала о том, как он привлекателен. Он надел свой китель и широкополую шляпу, выбивавшиеся из-под нее волосы казались на солнце золотыми.