В четверть третьего мы запихались на заднее сиденье и засыпали нашего доброго хозяина заданиями. Думаю, мало кто знает Лондон так, как он. Все было настолько интересно, что мысль о спальном мешке незаметно улетучилась. Вот дом, с которого начался великий лондонский пожар[5]; вот улицы, чьи названия рассказывают о том, что продавалось здесь три, столетия назад — Пудинговая улица, Рыбный Холм, Молочная улица… Мы прокатились по проспектам Ист-Энда, где орудовал легендарный Джек Потрошитель, а оттуда направились в еврейский квартал, где в годы Первой мировой войны селились евреи из России и Польши. Иммигранты привозили, с собой секреты своих ремесел, поэтому неудивительно, что вокруг столько ювелирных лавок; хотите верьте, хотите нет, но пекарни были открыты, и к ним тянулись очереди людей в ожидании свежеиспеченного хлеба. Была уже половина четвертого утра; Даг припарковал машину около одной из пекарен, мы тоже встали в очередь и отведали горячего еврейского хлеба. Нас поразили витавшие в воздухе аромат закваски и разноязыкая речь. Витрины предлагали все, что душе угодно — то ли для позднего ужина, то ли для раннего завтрака. Словом, совсем иной мир, нежели тот, что я оставила дома, где кошки свернулись калачиком в креслах-качалках перед печкой «Рейберн», а петухи во дворе скоро начнут приветствовать зарю. Когда мы поели хлеба, нас окончательно сморила усталость, и до самой выставки никто не проронил ни слова. Поблагодарив Дага за замечательный вечер, мы помахали на прощание и поплелись к павильону. Все вокруг было объято сном, и я, предварительно осмотрев загоны со своими питомцами, наконец-то упаковалась в спальный мешок, о котором вспоминала столько раз за этот вечер. Я засыпала под мирное похрюкивание черных свиней, зная, что наутро проснусь, насквозь пропитанная их запахом.

Ну а Клайву не требовалось много времени для сна. На следующее (вернее, все в то же самое) утро ровно в полседьмого он как истинный джентльмен принес мне чашку кофе. Поскольку до открытия выставки нужно было переделать еще кучу дел, нельзя было терять ни минуты. «Ничего, — думала я. — Не думай о том, что ты устала, и не будешь чувствовать себя усталой!» День пролетел как одно мгновение, а вечером мы повторили нашу прогулку с барсуками. По пути к нам подходили поболтать многие участники выставки, отдыхавшие от трудов праведных; с некоторыми из них мы даже подружились. Оказалось, что на территории выставки специально для участников был открыт кафетерий с вполне приличной едой — значит, с ужином полный порядок. Потом Клайв поехал шататься по ночным клубам, а мы с Симоном отправились спать. «Как же все-таки хорошо, что завтра мы будем дома», — утешала я себя. Я не люблю надолго отлучаться из дому, да и Уиллоу надо воссоединить со своими приемными сестричками.

Хотя в последний день выставка закончила работу раньше, чем в предыдущие, предстояло еще собраться перед отъездом, а это, прямо скажем, нелегкая работа. Мы вывели барсучат на прогулку по Лондону — пусть как следует нагуляются да вымотаются, тогда всю дорогу будут дрыхнуть как убитые! Я не ошиблась в расчетах. Более того, когда, благополучно доехав, мы посадили их в родной загон, они тут же спрятались за тюки соломы и уснули. Возможно, они не меньше меня радовались возвращению.

Пожелав барсукам спокойной ночи, я распаковала свои пожитки. И вот мы с Дерзком и Дэниелом сидим на кухне, пьем кофе. Мои мужчины рассказали, что у них уик-энд тоже не обошелся без приключений. Тут же, заняв лучшее место у камина, спал виновник событий — совершенно голый барсук, у которого только-только начали пробиваться волоски новой шубки. Ему было совершенно безразлично, что его костерят.

А события развивались так. Джин забрала его домой во вторник, когда мы отбыли в Лондон. Ну а поскольку Уиллоу и Джин испытывали друг к другу искреннюю привязанность, то он чувствовал себя у нее в гостях как дома. Два сына Джин, Симон и Джеймс, не могли наиграться с новым гостем; четыре большие колли также не могли нарадоваться на нового товарища. В общем, Уиллоу порядком наигрался за день и устал. Джин отвела ему свободную комнату напротив своей супружеской спальни, постелила одеяла, приготовила постель — он же принялся топтать ее, пока не превратил в малосимпатичную груду, после чего свернулся калачиком и заснул без задних ног, так что до самого утра из спальни не было слышно ни звука. Утром он проснулся свеж и бодр, а высосав бутылочку, решил показать псякам, кто здесь теперь хозяин, и влез в собачью корзинку. Все попытки четырех колли вытурить его оттуда закончились позорным провалом — он кусался так, как может кусаться только барсук. Собаки решили, что с таким противником лучше не связываться, и капитулировали, признав за ним победу. Даже если он вылезал из корзинки, то все равно не спускал с нее глаз, а если видел, что кто-то собирается войти в комнату, проявлял такую агрессивность, какую трудно ожидать от столь маленького существа. Кончилось тем, что он триумфально уселся на корточки посреди корзинки, давая понять, что делить ее абсолютно ни с кем не намерен.

Взяв ситуацию в доме под контроль, он решил, что пора обследовать буфеты, стоящие в кухне. Нетрудно догадаться, что, благодаря своему истинно барсучьему нюху, он быстренько сообразил, какие дверцы следует открыть. Бесчисленные «Нельзя!», «Не лезь», «Не смей!», которыми осыпала его бедняжка Джин, не оказывали никакого воздействия на маленького упрямца. Джин начала сознавать, какую ошибку она совершила. К тому времени, когда с работы вернулся ее муж Кейт, и Уиллоу и Джин страшно устали. Сидя за чашкой чая, Кейт с улыбкой глянул на Уиллоу, который безмятежно спал, скрестив ножки.

— Ой, какая лапочка, — сказал он.

— Повозись-ка с ним целый день — будет тебе лапочка! — ответила Джин.

Ближе к ночи Уиллоу выкатился из корзины и решил, что Кейт вполне созрел для того, чтобы поиграть с ним; тут же к ним присоединилась и Джин, простив барсучонку все проказы.

Настало время ложиться спать. Уиллоу улегся на свою неопрятную кучу и вскоре спал без задних ног. Но несколько часов спустя барсучонок проснулся. Если бы он умел узнавать время по часам, он бы увидел, что всего полчетвертого утра, но для него это было не так уж важно. Он вовсе не устал за день. Принюхавшись, он понял, что Кейт и Джин спят где-то неподалеку. А вдруг они тоже не слишком утомлены и поиграют с ним? Он тихо затопал, куда вел его нос, и вскоре очутился возле супружеской постели — увы, слишком высокой, чтобы на нее залезть. Джин слышала, что кто-то топает внизу, но продолжала лежать не шелохнувшись, надеясь, что барсучонок уйдет. Но Уиллоу не собирался так просто сдаваться. А что, если потянуть за постельное белье? Может быть, так он добьется ответа? Скорее всего, все и обошлось бы, но тут Джин совершила непростительную ошибку: подумав, что барсучонку холодно, она положила его к себе в постель, полагая, что он свернется калачиком и уснет. Какое там! Холодный носик тут же принялся исследовать тех, кто лежит рядом с ним. Сперва он наткнулся на пальцы чьей-то руки. А, так они шевелятся! Верный признак того, что их владелец хочет поиграть. Продвигаясь дальше, он обнаружил пальцы чьей-то ноги, а потом сделал потрясающее открытие: если укусить за какую-нибудь часть тела, хозяин немедленно отдернет ее — вот и игра! Теперь уже не только у барсучонка, но и у добродетельной супружеской четы сна не осталось ни в одном глазу. Ну, раз так, черт с ним — пусть наиграется до упаду! И в самом деле, около пяти утра Уиллоу начало снова клонить ко сну, а Кейту ничего не оставалось, как выпить чашку чаю и мчать на работу, которая начиналась в полшестого утра. «А все Джин! — ругался он про себя, — Принесла домой того проклятого барсучонка, а я страдай!» Желая спасти свой брак, Джин вернула Уиллоу в субботу на ферму. Как я поняла, он скучал без меня и приемных сестричек и весь последний лень перед нашим приездом искал нас по всей ферме. Дерек, не любивший кормить барсучонка из бутылки, понял, что Уиллоу выведет из терпения любого святого.