Дерек потрепал меня по полосам:

— Ну как, рада, что вернулась?

— А как же, — ответила я, обхватив руками чашку с кофе.

— Если ты не хочешь, чтобы я провонял свиньями… — лукаво начал он.

— Мне надо принять душ и вымыть волосы, — договорила я.

Жизнь входила в привычную колею, и передо мной встала очередная задача — отучить Уиллоу от бутылочки. Не знаю, кто из нас намаялся больше — он или я. От бутылочки он отрекся решительно — это верно, но научиться есть по-человечески никак не мог — ему нужно было обязательно потопать по миске с едой, опрокинуть ее, а то и усесться посредине.

В это время у него уже отрастала новая шубка, и первые пару дней он был не только колючим, но и липким. Меня осенило на третий день, когда я ставила чай, — я бросила ему сосиску, каковую он тут же затащил в угол и, сперва поиграв, потом пожевав, мало-помалу слопал. Окрыленная успехом, я целую неделю кормила его сосисками, пока они ему не надоели: может, он был уже готов к тому, чтобы перейти на другую пищу. На завтрак мои пятимесячные барсуки ели овсянку, на обед — мясо с овощами, а на ужин я баловала их разносолами — фруктами, орехами, сыром, крутыми яйцами и семенами подсолнуха. Любимым лакомством Уиллоу были бананы, хотя где он мог их найти в дикой природе, остается только гадать. Обычный рацион барсука на 60 процентов состоит из червей, далее идут жуки, крольчата, падаль, мыши, разные побеги, корни и фрукты — эти звери воистину всеядны. В сентябре они несколько раз уходили от меня — просто скрывались за живой изгородью. Первый раз я очень беспокоилась — куда они могли запропаститься? Но вот мои любимцы возвратились, и оказалось, что их полосатые морды все перепачканы соком ежевики. Так вот за чем они уходят, подумала я и больше не волновалась, а только выходила на дорогу, надеясь их встретить. Конечно, в то лето моим барсукам жилось куда легче, чем их сородичам в дикой природе, — лето выдалось очень жарким, и рыть землю, чтобы добывать из нее червей было практически невозможно.

В это время года поступает больше всего жалоб от садоводов, что барсуки наносят ущерб их садам. Когда мне звонят и жалуются, что в сад забрались барсуки, я спешу парировать: «Ну и как, вы этим довольны?» Сильнее всего страдают от барсуков как раз те, кто особенно лелеет свои сады-огороды — регулярно поливает, полет, рыхлит землю. А почему? Потому, что во взрыхленной и влажной земле жуки и червяки живут у самой поверхности. Стало быть, куда потянет за добычей барсука, если безжалостное солнце иссушило землю? Сюда, в самый ухоженный сад. Ну, еще на площадку для гольфа, которая после нашествия барсуков будет выглядеть так, будто по ней прошлись культиватором. Понятно, что владельцы садов и площадок для гольфа не жалуют этих животных. Проблема обычно снимается сама собой, когда засуха сменяется дождями, а сад, между прочим, можно уберечь, если просто класть еду для барсуков. Но то-то и оно-то, что трудно убедить жалобщика оставлять еду для «этих милашек» после того, как они нашкодили.

Теперь я ежедневно выводила барсуков на прогулку, и всегда по одному и тому же маршруту. Сначала вокруг дома, мотом по старому саду, яблоки из которого шли на приготовление сидра, и обратно мимо овечьего загона. Я приучала их ходить по постоянным тропинкам, закрепляя за собой право на территорию. И в самом деле, не было случая, чтобы сюда приходили чужие барсуки и оставляли здесь свои метки. А может быть, они сочли, что малыши не представляют собой угрозы, и потому не являлись. К августу мои барсуки перешли на ночной образ жизни, и я больше не могла выводить их на прогулку днем — только в сумерках или глубокой ночью. Я брала с собой фонарь, чтобы видеть, все ли они идут за мной, а в лунные ночи достаточно было лунного света, чтобы различать их полосатые морды.

…Дождей не было уже много, много недель. Как-то ночью мы возвращались с прогулки мимо овечьего загона. Два барсучонка шли за мной по пятам, третий бежал в десяти ярдах впереди, и вдруг я увидела в каких-нибудь пятнадцати ярдах слева еще одну полосатую морду. Я зажгла фонарь — так и есть, к нам присоединился еще один барсук, возможно, из соседней семьи. Стараясь не выказать волнения, я продолжала шагать, и вскоре чужак отстал от нас и скрылся в кустах. По-видимому, в условиях бескормицы барсукам приходится расширять свои территории — в этот засушливый период чужие барсуки прибивались к нам еще дважды. Они не только не выказывали враждебности по отношению к моим барсучатам, но, очевидно, чувствовали, что я не представляю для них опасности.

Каждую ночь, прежде чем вывести своих питомцев на прогулку, я клала им еду подле овечьего загона. Заслышав мои шаги, они выскакивали из своего временного жилища, приветствовали милым мурлыканьем: «Ув-вув-вув-вув-вув», и тут же принимались обнюхивать мне ступни. Чем старше они становились, тем больше оказывали мне доверия; они отбегали от меня, исследовали и обнюхивали все вокруг, а затем возвращались. При этом Блюбелл, с которой у меня были особо теплые отношения, большую часть времени проводила рядом со мной. С возрастом все ярче обнаруживались наклонности каждого, хотя больше всего хлопот доставлял мне Уиллоу. Если кто-то из них удирал, то это был непременно Уиллоу, который, надо полагать, прекрасно проводил время, гуляя сам по себе. Последствия такой вольницы обнаруживались на следующий же день — то неуклюжая нора, вырытая под воротами, то перевернутые небольшие ведра, а главное, методически опустошаемый холодильник, стоящий в кладовке, — он обнаружил, что дверь там очень легко отворяется. Подхожу к ящику с молочными бутылками, вижу — пробки из бутылок вынуты, и из каждой отпито на полтора дюйма. Их светлость постарались, кто же еще! А уж о хаосе, который он устроил в прихожей, и говорить нечего — башмаки у нас всегда аккуратно стояли парами вдоль стенки, а теперь поди собери! Корзина с бельем, которую я имела неосторожность оставить на полу возле стиральной машины, сама приглашала Уиллоу повеселиться — белье было раскидано далеко от центра событий. Панталоны нашлись только на следующий день — слава Богу, что в это время ферма была закрыта для посещений.

В дальнейшем, если он удирал, я поступала так: отводила домой девчонок, затем примерно на час уходила в дом, а после этого направлялась к коровьему стойлу и прохаживалась там, дожидаясь привычного тычка сзади в щиколотки — таким путем Уиллоу давал мне знак, что вернулся. Тогда я запирала его в загоне и кормила всех троих. Представляю, как честят его девчонки, лежа на боку: «Боже, как мы устали от него! Столько ждать, пока он соизволит вернуться, — одних-то нас не покормят!» Нельзя сказать, чтобы его похождения доставляли мне удовольствие, но поскольку я сознавала, что когда-нибудь он может и не вернуться, то всегда радовалась при его появлении, сколько бы времени он ни отсутствовал.

Наконец пошли обильные дожди, а в первую ночь прямо-таки разверзлись хляби небесные. Я с детских лет обожала дождь, и, хотя, дойдя до загона, успела вымокнуть с головы до пят, это не охладило моего желания отправиться на прогулку с барсучатами. Оказалось, они любят дождь не меньше меня — отчего не порезвиться в потоках воды, струящихся через весь двор! А Примроуз к тому же нашла водосточную трубу, по которой вода с крыши коровника каскадом падала на каменные плиты; барсучиха стала на задние лапы, сунула в трубу нос — струи так и зашумели по ее густой шубке. Разделяя восторг барсучат, я стала гоняться за ними по всему двору; выгибая спины и встряхивая головами, они подпрыгивали так, что все четыре лапы оказывались в воздухе. Иногда они ощетинивались, отчего становились похожими на большие пушистые мячи; вероятно, также они поступают, когда чего-то пугаются, — хотят казаться больше, чем есть на самом деле. В общем, мы добрых полчаса гонялись друг за другом по двору под струями ливня, прежде чем вышли наконец на прогулку. «Хорошо, что это случилось в полдвенадцатого ночи, — не раз думала я впоследствии. — Если бы кто-нибудь увидел, как я под проливным дождем гоняюсь за барсуками, он бы решил, что я сошла с ума».